Он пришёл в мир снова в 1945 году, под гул грома, и сердце его жены от радости трепетало. Но осень принесла с собой женщину с ребёнком, и вновь разразился гром, предвещая перемены, которые навсегда изменят жизни всех, кто оказался на том пороге.
Май 1945 года встретил землю бездозволенной бурей. Небо раскрылось над дремлющими полями, а каждый удар молнии, казалось, потрясало саму сущность мира. В маленькой деревенской избе женщина, прижав ладонь к стеклу, внимает всему происходящему. Её не пугают проблески, выхватывающие из темноты старый колодец, обветшалый забор и капающие от дождя ветви сирени. В её груди не поселилась тревога, а лишь странное, сладостное напряжение ожидания. Кошка, испугавшись, забилась под печку, но женщина думала лишь об одном — о сегодняшнем дне.
Сегодня он вернётся.
Неделю назад пришло письмо, исписанное знакомым угловатым почерком. Он был жив и сообщал, что скоро вернется домой. Каждый вечер она засыпала, надеясь услышать скрип калитки. Их история началась, кажется, всего лишь вчера, хотя с того времени прошло уже пять лет. Их встреча состоялась на танцах в сельском клубе, под жизнерадостную мелодию гармони. Он, высокий и неуклюжий, стоял у стены, а она танцевала в вальсе с подругой, и их взгляды пересеклись. В один миг мир сжался до мелодий, до этого момента, который стал для них значимым.
Он был сиротой, рано лишившимся родителей, и вернулся в родной дом. Работал механиком, славился среди девушек. Но после первой встречи стал тенью следовать за ней, провожая под любым предлогом, молча даря полевые цветы. Осенью, когда листья превращались в золото, он сделал ей предложение. Свадьба прошла скромно, но счастливо. Они не успели насладиться друг другом, позаботиться о быте и мечтать о детях. Их светлые мечты разбились в череде страданий после июня 1941 года, когда его призвали на фронт. Танкист. С тех пор её жизнь измерялась не днями и месяцами, а треугольниками писем, которые она читала до износа, а также бесконечными ночами у окна, когда единственным звуком был ураганный ветер. В конце 1943 года пришло известие о ранении: ожоги, госпиталь. Два месяца лечился, балансируя на грани, но выкарабкался. Написал, что скоро всё это закончится. И теперь — май. Победа. И эта гроза, казалось, свалила на землю тяжесть переживаний, очищая её для новой жизни.
Раздался раскат грома, такой мощный, что зазвенели стёкла. Следом послышался саркастический скрип, долго выстраданный. Она вдруг вскочила, накинула на плечи потертую шаль, распахнула массивную тёмную дверь.
Он стоял на пороге, залитый дождём, худой, как тень, с глубокими морщинами у глаз, которых прежде не было. Но это был он. Её май. Её солнечный свет. Её любовь.
– Степан!
Она бросилась к нему в объятия, не замечая холода и влаги, вдыхая запах дождя и чего-то непередаваемо военного. Его сильные, костлявые руки прижали её, словно боялись раздавить. Он прижал лицо к её волосам, шепча срывающимся голосом:
– Вероника… Моя… Я дома. Всё позади.
– Мой дорогой… Ты словно тень остался. Теперь я тебя откормлю, отогрею, никуда не отпущу, – её слова затонули в его шинели, а пальцы неумолимо искали знакомые черты лица, замечая новые шрамы на виске и шее.
Та ночь, полная грома и шепота, стала для неё символом возвращения, началом новой мирной жизни. Она не знала, что майского грома был не только салютом Победе, но и первым предвестником испытаний, которые обрушатся на её хрупкое счастье.
* * *
Сентябрь того же года встретил землю ласковым, почти летним теплом. Вероника сидела на грубо сколоченной скамье у коровника, гладя округлившийся живот. На её губах была счастливая улыбка. Фельдшер подтвердила её ожидания: на другом месяце. К середине апреля она подарит жизнь новому существу. Она мечтала о сыне, первенце, который должен станет наследником рода, а потом, может, и дочка появится. Она была готова подарить ему целую команду детей, чтобы дом наполнился смехом и топотом крошечных ножек.
– Вероника, почему сидишь, как сова на солнце? – спросила бригадирша Татьяна Михайловна, женщина с морщинистым лицом, проговорив, как бы в шутку. – Уже работу закончила?
– Отдыхаю немного, тётя Таня. Коров доили, вода в поилках. Корм мне Иван обещал подвезти.
– Слышала я про твою радость. Поздравляю. И ступай-ка домой, коз выпусти по пути. Степан скоро с поля вернется, обед ждать будет.
Поблагодарив, Вероника направилась дальше. Воздух был сладким от запаха скошенной травы и свежего навоза. Скинув платок, она наслаждалась легким ветерком, нежно обдувающим разгоряченное лицо. На горизонте, справа, небо потемнело, дождь начал накрапывать. Где-то вдали, со стороны соседнего села, доносился глухой звук грома. Может, и до них дойдет дождь, освежит землю?
Проходя мимо здания сельсовета, она заметила незнакомку. Молодую женщину в аккуратном городском платье, она качала на руках малыша, которому не было года. Сердце Вероники сжалось от радости: вскоре и она будет держать на руках своего ребенка. Но почему Галина, секретарша, смотрела на неё из окна таким странным, почти жалеющим взглядом? Пожав плечами, она продолжила путь.
Дома, освежив лицо холодной водой, она принялась за сборы. Нужно было убрать белье до дождя.
– Привет, мне сказали, что здесь живет Степан Игнатьев? – голос незнакомки был мягким, но звучным.
Вероника обернулась, держа в руках простыню. Перед ней стояла та самая женщина.
– Да, это мой муж. А что вам нужно?
– Позовите его, пожалуйста, – не уступая, попросила гостья.
– Он скоро будет… Но зачем он вам? – Вероника замерла. В калитку вошел Степан. Увидев женщину с ребенком, он оцепенел, будто столкнувшись с призраком. Его лицо побелело.
– Мирра? – тихо выговорил он, словно с трудом произнося это имя.
– Да, Степан. Я приехала. Не на что было надеяться.
– Я… не понимаю. Что происходит? – голоса Вероники дрогнули, в душе расправлялись холодные, скользкие предчувствия. Она смотрела то на мужа, то на незнакомку.
Она опустила глаза, потом резко подняла голову, в её взгляде пробежала тень вызова.
– Это Мирра, – глухо сказал Степан, делая шаг вперед. – Медсестра из госпиталя в Воронеже. Там, где я лежал после ранения. Она… помогала писать тебе письма, когда у меня не получалось.
– Очень приятно, – автоматически протянула руку Вероника. – Меня зовут Вероника. Но объясните, ради Бога, что вам нужно? Почему вы здесь?
– Потому что…
– Она мне жизнь спасла, – перебил её Степан, и в его голосе послышалась неуверенная тревога. – Без неё я бы не выкарабкался. У Мирры никого не осталось, она осталась при госпитале. Я на выписке сказал — если станет тяжело, милости просим к нам. У нас фельдшер старая, баба Зина, она довольно слепая, помощник нужен.
– А я уж не знала, что думать, – с трудом улыбнулась Вероника, ощущая, как слёзы подступают к горлу. – Значит, вы спасительница моего мужа. Низкий вам поклон.
– Он преувеличивает, – с лёгкой, как будто стеклянной улыбкой ответила Мирра. – Спасал его врач Макаров, я делала просто необходимое. Уколы, перевязки.
– Ну что стоим на пороге? Проходите, проходите в дом, – замялась Вероника, пряча дрожь в руках.
Позже, за скромной вечерней трапезой, наблюдая, как малыш по имени Лёва с аппетитом грызет корочку хлеба, Вероника тихо спросила:
– А где отец мальчика…?
Мирра отвела взгляд в сторону, к занавеске.
– Не знаю. Он был ранен. У нас… всё случилось. А потом его перевели, и ни письма, ни весточки. Как в воду канул.
Тяжёлый вздох вырвался из груди Вероники. Вот как судьба может играть с людьми. Но раз уж эта женщина в тяжёлые минуты была рядом с её мужем, они должны помочь. Завтра вместе пойдут в сельсовет, похлопочут о месте фельдшера. Она не могла поступить иначе.
Уложив гостей на печи в горнице, застелив матрацы своим, самым мягким одеялом, Вероника долго ворочалась, прислушиваясь к ровному дыханию мужа. Устать не удавалось.
* * *
Её разбудил грохот. Гром, уже громкий и раскатистый. Дождь дробил по крыше.
– Дошла ж туча, – прошептала она, потянувшись к мужу, и обнаружила, что его половина кровати пуста и холодна.
Горло пересохло. Осторожно ступая босыми ногами по холодным полам, она накинула халат и вышла в сени. Он, наверное, на дворе выходит покурить. Подойдя к кадке с водой, она зачерпнула ковш, но перед тем, как поднести его к губам, остановилась. Из приоткрытого окна в сене доносился сдержанный, но яростный шёпот.
– Зачем? Как ты меня вообще нашла?
– Адрес-то на конвертах написан был. Я их и отправляла. Смешно, да? Я могла просто порвать, сжечь. Но несла на почту, будто сама себе гвозди в сердце забивала.
– Зачем ты приехала? – в голосе Степана звучала не злость, а подавленный страх.
– Чтобы ты увидел. Увидел, что из этого вышло. Сына своего увидел…
Тишина повисла, звенящая. Ковш выскользнул из ослабевших пальцев, вода разлилась на пол, но она и не заметила. Ноги стали ватными, сердце замерло, а затем забилось с такой силой, что казалось его стук заглушает даже гром.
– Хочешь сказать… что Лёва… мой?
– Твой, Степан. Твой. В августе родила. Ровно через девять месяцев после той последней ночи в госпитале. Год и месяц ему сейчас.
Послышался скрип – он, видимо, опустился на скамью. Вероника закрыла глаза, опираясь ладонью о замерзшую стену, пытаясь придать силами.
– Я не оставлю жену, – прозвучало наконец, погрустнело.
– Да кто тебя просит? Я прошу лишь помощи. У меня ни кола, ни двора. Родня отвернулась, чужие люди тычут пальцами. Лёва носит мою фамилию, все думают, что я вдова. Некуда больше было деваться. Я не прошу многого — помоги навещать сына. Позже, может, и жене расскажешь. Когда захочешь. А я… я умею молчать.
– Я сам в это влип, сказал, что звал. Вероника… она ждёт ребенка. Ты здесь лишняя.
– Твоя жена ждёт, а я уже родила. Лёва есть и это факт. Прими его. Завтра, если возьмут на работу, попрошу жилье. В селе есть пустующие дома?
– Есть… Емельяновы давно умерли, их дом пустует.
– Вот и прекрасно. А не дадут — в медпункте перебьёмся. А теперь иди. Иди к ней. Не дай Бог, проснётся.
Мысли его были тихими и крадущимися. Вероника встала в комнату, юркнула под одеяло, прижалась лбом к подушке. Слёз не было, только ледяная, всесокрушающая ярость, сжимающая горло. Она впилась зубами в край простыни, когда он осторожно лёг рядом, пахнущий дождём и табачным дымом. Его дыхание быстро стало ровным, а она лежала с открытыми глазами до самого рассвета.
Утром, на утренней дойке, её наконец прорвало. Слёзы текли беззвучно, смешиваясь с паром, поднимающимся от ведер с молоком.
– Верка, родная, что случилось? – Татьяна Михайловна подошла, положив на её плечо грубую, мозолистую руку.
– Не знаю, тетя Таня… Беременность, наверное. Нервы. Всё думаю, как он там, на войне, мучился… – она лгала, легко, потому что частично это была правда.
– Дурня, голову морочишь! Дома муж жив, здоров, дитя на пути. Какие слёзы? Радоваться надо!
– Знаю… Не могу.
– Слышь, а кто у вас вчера появился? Галинка говорила, женщина какая-то к Степану твоему приехала.
– Да… медсестра из госпиталя. Если бы не она, не знаю, как бы Степан выкарабкался. Он тогда и сказал, что, если что — к нам.
– Ты, Верка, зеницу ока береги. Мужиков-то теперь раз, два и обчёлся. Не упусти. На ночь пускать — другое дело, а вот чтобы под боком пущай — другое. Жилье ей, работу, пусть своей дорогой идёт.
Возвращаясь домой, Вероника уже приняла решение. Она не уйдет, не сдастся. Он был её мужем. Да, оступился, попал в темноту войны. Но она не отдаст его. Эта Мирра знала, что у него есть жена, что он ждал возвращения, и всё равно… Нет, прощения этому не будет. И своего будущего ребёнка она не оставит без отца. Но и не сделает вид, что ничего не было. В доме пахло кашей. Мирра, бледная, с темными кругами под глазами, кормила малыша с ложки.
– Вы уже с работы?
– Утренняя дойка. Ферма рано устаёт, – монотонно ответила Вероника, зачерпнув воду. Выпила залпом, стараясь охладить внутреннее пламя. Затем села за стол, сняла платок и посмотрела прямо в глаза другой женщине. – Мирра. Степан обещал к обеду отвезти вас в сельсовет. По работе.
– Да, он говорил. Я, как только получу жилье, сразу… Вы не волнуйтесь, я не буду вас стеснять.
– Мирра, – Вероника произнесла тихо, но каждое слово падало, как камень. – Как это возможно? Быть с чужим мужем и при этом отправлять письма его жене? Ладно он… Мужчина, слабый, долго один, война… Но ты? Ты же женщина. У тебя должно быть хватит ума и совести.
Мирра побледнела, её пальцы впились в край стола.
– Вы… Вы всё знаете?
– Давай без «вы». Мы теперь связаны. Наши дети будут сводными братьями. Да. Я слышала. Всё слышала.
– Как же вы… – её голос сорвался на шёпот.
– Случайно. Но теперь слушай меня внимательно. Мужа я тебе не отдам. Он любит меня. Он останется со мной. А ты напрасно сюда пришла. Как жить, глядя на наше с ним счастье? Как вообще посмела сесть за мой стол, есть мой хлеб?
Мирра встала, подошла к окну, её плечи неистово дрожали.
– Простите меня, Вероника. Знаете, когда я впервые его увидела в палате… на него без слёз не взглянешь. Но в глазах — такой огонь, такая воля к жизни. Он всё рассказывал о вас. Какая вы хорошая, добрая, как ждёте. А я… я завидовала. Этой любви, этой связи. Он быстро пошёл на поправку. А однажды ночью зашёл в сестринскую, я чай пила… Травяной, для сил. Я угостила его. Заговорили… И… случилось.
Вероника сжала кулаки под столом, чтобы не вскрикнуть.
– Тогда… было ещё несколько раз, – продолжала Мирра, глядя в окно на мокрое палисадник. – Я понимала, что он не любит меня. Просто… одиночество, страх, неизвестность. Но я позволила этому случиться. А когда он уезжал, даже не попрощался. Не застала. А потом я узнала, что жду ребёнка. Родила. Было очень трудно. Родные не поняли, осуждали все. И тогда я решила… пусть хоть знает, что сын есть. Пусть растёт на земле, на воздухе. И в селах не хватает медиков… Я думала, смогу быть полезной.
– Я уйду сейчас. И хочу, чтобы, когда я вернусь, этот дом был пуст. Ребёнок не виноват, я это понимаю. Но я не святая. Я не могу терпеть тебя и его за своим столом. Надо было думать раньше.
Когда она вернулась вечером, Степан сидел один, уставившись в пустоту стола.
– Где Мирра?
– В медпункте. Переночует там. Завтра, говорит, ключи от дома Емельяновых даст. Ты… всё знаешь, да, Вер?
– Знаю всё, – она села напротив. – И я никогда не прощу. Хотя понимаю… Понимаю, как могло случиться. Но какая же это любовь, Степан? Как можно любить и предавать?
– Верка… – он поставил перед ней на колени, пытаясь взять её руки, но она отдернула их. – Прости. Ради всех святынь, прости. Не прогоняй.
– Куда я денусь? – в её голосе прозвучала горькая усмешка. – Ты мой муж. И так оставайся. Но условия будут мои.
– Какие?
– Сына будешь видеть. Но никто в селе не должен знать, что он твой. Скажи это и ей. И второе — ты не пойдёшь к ней. Никогда. Увижу раз — сама разберусь с ней так, что мало не покажется. А с тобой… С тобой я сама разберусь.
* * *
1947 год. Жизнь, как будто река после половодья, вошла в своё новое, неспокойное, но устойчивое русло. Вероника ждала второго ребёнка. Первенец, Петруша, здоровый малыш с ясными глазами, уже пытался делать свои первые шаги. Обещание Степан сдержал — в дом Емельяновых, где теперь жила Мирра с сыном, он не заходил. Он тайком помогал: то дров подбрасывал к калитке ночкой, то продукты оставлял в сене. Мирра жила тихо, работала много, по слухам, готовилась поступать в медицинский институт.
Роды начались неожиданно, стремительно. Сельского врача, Данилыча, в ту ночь не оказалось — уехал в район. Вероника, стиснув зубы, умоляла не звать Мирру.
– Только не она! Не могу я, Степан!
– Вероника, опомнись! – его голос звучал строго. – Бабьих повитух год как нет. Пока за Данилычем сходим, сама родишь. А Мирра сотни родов приняла. Она специалист.
Он не слушал её слов. Мирра пришла быстро, с холодным, сосредоточенным лицом. В её движениях не было ничего личного, только четкие действия и странное, почти безразличное спокойствие. К полуночи появился на свет второй сын, крепкий, с густыми волосами.
– Назовем Борисом, – не скрывая слёз счастья, прижал сына к груди Степан.
– Да, умеешь сыновей заводить, Степан, – тихо, без интонации заметила Мирра, собирая инструменты. – Лёвушка тоже так родился. Вылитый.
– Спасибо тебе, – хрипло произнесла Вероника, лёжа в изнеможении.
Мирра лишь кивнула, умывая руки.
– Говорят, ты в город собираешься учиться? – спросила Вероника, уже справляясь с собой.
– Если сдам экзамены. Осенью, вероятно. Данилыч говорит, способностей хватит.
– А Лёва? Куда с ним?
Мирра на мгновение замерла, вытирая руки, потом обернулась. В её глазах была мольба, которую она старалась скрыть.
– Я… хотела бы попросить вас. Возьмите Лёву к себе ненадолго. В яслях клещей полно, болезни. А у вас… он даже не кашляет тут.
– Ты что такое говоришь? – почти в один голос воскликнули супруги.
– Умоляю вас, – её голос дрогнул. – Не чужие же вы ему. За два года я вас ни разу не беспокоила. Хоть он и сын тебе, Степан, я никогда слова не сказала. Но ты отец. Не я же одна его на свет производила.
Вероника молча смотрела на мужа, потом на измождённое лицо другой женщины.
– Как ты это представляешь?
– С трудом. Хоть на первое время. Пока учусь, буду работать в больнице, отправлять деньги. Навещать, когда смогу. А потом… Я заберу его и уеду. Далеко. Вы меня больше не увидите.
– Нам надо подумать, – твёрдо сказала Вероника.
Через три дня она сама пришла в медпункт.
– Я согласна.
– Что? – Мирра не поверила своим ушам.
– Пусть Лёва живёт с нами. Пока ты учишься. Но ты даёшь слово: как получишь диплом, заберёшь сына и уедешь. Подальше. И больше не вернёшься. Ради этого, ради спокойствия моих детей и моего собственного… я готова терпеть.
* * *
Эпилог. Слово своё Мирра сдержала. Уехала, оставив пятилетнего Лёву в их доме. И произошло удивительное: Вероника, к своему собственному удивлению, обнаружила, что её сердце, ожесточенное и раненое, начало оттаивать. Мальчик был тихим, сообразительным, с огромными, как у отца, доверчивыми глазами. Он с обожанием смотрел на Петрушу, а потом и на маленького Борю, помогая, как мог, качать люльку. Они действительно были похожи — все трое, как три листа с одного дерева.
Прошли годы. Мирра, получив диплом, вернулась за сыном. Правду Лёве, уже десятилетнему, сказали накануне.
– Я знал, – спокойно ответил мальчик, его взгляд был взрослым и понимающим. – У нас с Петькой и Борькой глаза одинаковые. И с папой.
Не было истерик. Была лишь мудрость, тихая и печальная. Он крепко обнял Веронику, которую все эти годы звал тётей Верой.
– Ты можешь приезжать, когда захочешь. Ты всегда будешь желанным гостем в нашем доме, – сказала она, смахивая предательскую слезу.
– Я буду приезжать на все каникулы, мама, правда? – спросил он Мирру. А потом улыбнулся, и в его улыбке была вся безмятежность детства. – Я, вообще-то, счастливый. У меня целых две мамы.
Они рассмеялись сквозь слёзы — обе, когда-то соперницы, а теперь просто две женщины, связанные судьбой и любовью к детям. Мирра выходила замуж за коллегу, хирурга из городской больницы. А в доме Вероники и Степана наконец-то зазвучал радостный смех долгожданной дочки, Машеньки.
Лёва, вскоре ставший Леонидом, каждый год приезжал летом, а позже с собственными детьми. В селе знали правду, но время заживило раны, заставило пересмотреть ценности. Семья, прошедшая через огонь войны и лед предательства, выстояла. Не потому, что была идеальной, а потому, что в её основе лежало не только страстное чувство, но и труд души — работа прощения, принятия и бескорыстной любви.
Когда по вечерам вся их большая, шумная, пестрая семья собиралась на крыльце, а в небе разливался алый закат, Вероника смотрела на седого Степана, на их детей и внуков, и снова думала, что майский гром далекого сорок пятого, когда-то расколовший её мир, стал не концом, а началом долгой, трудной, но истинной жизни. Жизни, в которой нашлось место для прощения, милосердия и тихой радости, светящей сквозь все тучи.
* * *