В кофейне воздух был насыщен сладковатым ароматом свежезаваренного кофе, ванили и влажной шерсти прохожих, вошедших с улицы, где дождь настойчиво барабанил по асфальту, создавая меланхоличную атмосферу. Катерина уютно устроилась у окна, держа в руках теплую фарфоровую чашку, и наблюдала, как капли, сливаясь, образуют витиеватые ручейки, скользя по стеклу и создавая неразличимые карты несуществующих миров.
Это был ее ритуал — каждую субботу приходить сюда, заказывать капучино с корицей и наслаждаться часом полного безделья, отключаясь от повседневной суеты, обязательств и воспоминаний. Однако прошлое имело привычку напоминать о себе даже без приглашения.
Дверь кофейни распахнулась, впустив порцию холодного, влажного воздуха и его. Сергей. Он стоял на пороге, осматривая зал, и его взгляд, знакомый до боли, почти мгновенно нашел ее. Он был без пальто, в мятом свитере, его волосы были мокрыми от дождя, а на лице застыло выражение, которое когда-то, в другой жизни, могла бы счесть печальным. Сейчас же это казалось лишь неуместной театральной игрой.
Он направился к её столику, и с каждым шагом Катерина чувствовала, как стены её уединенного мира затягиваются, возвращая её в ту душную реальность, от которой она с таким трудом избавилась.
— Катя, — произнес он, и его голос, хриплый от волнения или простуды, прозвучал как скрип ржавой двери в её тщательно оберегаемый покой.
Она не предложила ему сесть, оставаясь сосредоточенной на окне. Она просто ждала, сжимая чашку, как щит.
— Нам нужно поговорить, — он сел напротив без приглашения, положив на стол сцепленные в замок руки. Его пальцы были красные от холода, суставы побелели. — Это срочно.
— У нас нет срочных дел, Сергей, — удивительно ровный тон её голоса поразил её саму. — И тем более, нечего нам обсуждать.
— Не притворяйся, что мы чужие! — в его тоне послышалась знакомая нота настойчивости.Та самая, что заполнила все их разговоры последние два года совместной жизни. — Речь идет о квартире. О той, что на Тверской. Ты же знаешь, я вложил в неё все! А теперь этот чертов застройщик обанкротился, и стройка заморожена. Мои деньги… наши деньги повисли в воздухе.
Катерина медленно поставила чашку на блюдце. Звук, легкий и звонкий, показался ей как звон затворной ловушки.
— Во-первых, — сказала она, наконец взглянув на него, и её взгляд был холодным, как стекло, в которое она только что смотрела, — это твои деньги. Ты всегда подчеркивал, что финансы — это твоя сфера, а моё мнение по этому вопросу значения не имеет. Помнишь? «Хватит совать нос в мужские дела».
Он поморщился, словно от зубной боли.
— Сейчас не время для упреков, Катя! Дело серьезное! Тебе ведь тоже грозят убытки, мы же…
— Мы? — перебила она его, и в её голосе зазвучала сталь. — Какие «мы»? Мы перестали быть «мы» ровно четыре месяца и семнадцать дней назад, когда судья поставил штамп в нашем паспорте. Ты забыл?
Он смотрел на неё, и в его глазах проступило искреннее недоумение. Он, казалось, всерьез полагал, что стоит ему появиться, хлопнуть себя по лбу и произнести «наши деньги», как всё вернется на круги своя. Как будто не было его уходов к другой. Как будто не было её слёз, унижений и долгого процесса исцеления.
— Но квартира… — попытался он начать снова, но она его прервала.
— Квартира, в которую ты вложил деньги, чтобы жить в ней со своей любовницей, — произнесла она, выговаривая каждое слово с безжалостной ясностью, — это твоя проблема. Твоя и твоей новой пассии. Вы ведь так хотели быть вместе, строить общее будущее. Так что, стройте. Разбирайтесь с застройщиками, судитесь, теряйте деньги. Это теперь ваши общие трудности.
Он побледнел. Похоже, сцена развивалась не по его сценарию. Он ожидал протестов, слёз, возможно, даже попыток помочь — ведь она всегда была готова прийти на помощь, всегда вытаскивала его из финансовых проблем, находила решения, пока он наслаждался статусом «добытчика».
— Ты не понимаешь! — его голос сорвался на крик, и несколько посетителей кофейни обернулись в их сторону. — Я могу всё потерять! У меня не будет средств к существованию!
Катерина откинулась на спинку стула. Она смотрела на этого человека, с которым провела одиннадцать лет, и не чувствовала ничего, кроме легкого отвращения и усталости. Усталости от его постоянного «я», от его эгоистичности, от недостатка желания принять свои ошибки и понести за них ответственность.
— А где моя роль? — спросила она с искренним недоумением. — Ты принял решение уйти. Ты выбрал вложить всё в эту несчастную квартиру. Ты выбрал себе спутницу, которая, как мне кажется, не спешит делить с тобой финансовые риски. Это твоя жизнь, Сергей. Твои решения. И твои проблемы.
Он молчал, тяжело дыша, уставившись в стол. Он resembled юношей, который остался без игрушки и не может понять, по какому праву.
— Но ты же не оставишь меня в беде? Мы же семья… когда-то…
Это слово, произнесенное им, зазвучало так кощунственно и неуместно, что Катерина чуть не рассмеялась.
— Семья? — с недоумением подняла она бровь. — Семьи не бросают друг друга ради молодых любовниц. Семьи не унижают друг друга и не принижают, не обращают внимания на каждую копейку, не называют карьеру «баловством», а увлечения — «глупостями». У нас не было семьи, Сергей. У нас была иллюзия, которую ты сам разрушил.
Она положила свой кошелек на стол, расплатившись за недопитый кофе.
— Так что, нет, — подытожила она, поднимаясь. — Я не оставлю тебя в беде. Потому что твоя беда меня больше не касается. Ты забыл? Мы разведены. А значит, твои претензии — это трудности твоей любовницы, а не мои!
Она произнесла последнюю фразу тихо, но так, что каждое слово вонзилось в него, как гвоздь. Он сидел, опустив голову, его спина, некогда прямая и уверенная, сгорбилась, выдавая всю глубину его краха.
Катерина накинула плащ и направилась к выходу, не оборачиваясь. Дождь за окном продолжал стучать по мостовой, но его стук теперь казался ей не меланхоличным, а очищающим, смывающим последние следы прошлого. Выходя на улицу, она ощутила, как холодный, сырой ветер обжигал её лицо. Она шла, не разбирая дороги, и чувствовала, как с её плеч падает невидимый, однако невыносимо тяжелый груз.
Груз его проблем, его амбиций, его постоянного «должен». Она была свободна. По-настоящему свободна. И его жалкие попытки вновь навалить свои трудности разбились о её вновь обретённую, твердую как алмаз, независимость. Он остался в кофейне с разваленными планами и пустым кошельком, а она уходила в свою жизнь — трудную, одинокую, но свою. И в этой жизни не было места для чужих долгов и чужих претензий.