Виктор Дорофеев вступил в брак в тот возраст, когда многие его ровесники уже давно вели за руку в школу сыновей и дочерей, а по дворам их отпрыски гоняли мяч, оглашая окрестности звонкими, беззаботными криками. Он же жил в тихом, почти невесомом ожидании, тая его глубоко в сердце от всех, даже от самого себя порой. Он ждал, когда пройдёт школьные годы его соседка, хрупкая и светловолосая девчонка Маргарита. Чувство, тихое и огромное, как летнее небо, накрыло его после возвращения со службы, когда она переходила из класса в класс, оставаясь для него лишь мельканием у школьного порога, легким шорохом платья и смехом, долетавшим из-за забора. Он знал, что её сердце уже занято. Рядом с ней всегда был Геннадий, парень крепкий, с уверенной походкой и громким голосом, казавшийся воплощением силы и молодой удали. Что мог противопоставить этому Виктор? Он был строен, тонок в кости, движения его были лишены грубой энергии, в них читалась какая-то иная, внутренняя собранность. Его умные, внимательные глаза светились тихой мыслью, а руки, больше привыкшие к книгам, казались созданными не для монтировки, а для того, чтобы бережно перелистывать страницы или объяснять что-то у доски. Он работал слесарем на птицефабрике, но душа его жила в ином измерении, где важнее всего были тишина, порядок и невысказанная нежность.
После окончания учёбы Маргарита стала работать в местной администрации. Она всегда выглядела необычно, словно приехавшая из далёкого, сияющего города: аккуратные костюмы, лёгкая, свежая аура дорогих духов, которые ей привозил отец, трудившийся далеко на севере. Виктор, встречая её с матерью, невольно поражался контрасту: Прасковья была женщиной земли, с руками, знающими цену хлебу, а её дочь казалась неземным созданием, цветущим и недосягаемым. Она была прекрасна в своей молодости, и от этого её равнодушие жгло особенно больно. Для неё он был просто соседом, чуть старше, чуть тише, чуть незаметнее всех. Но вскоре что-то изменилось. Свет в её глазах померк, походка утратила упругую лёгкость, она словно увядала на глазах. Посёлок зашептался: провожала ли она Геннадия в армию? Нет, на проводах его увидели с другой.
Именно в эти дни к Виктору пришла сама Маргарита с робкой просьбой. Голос её звучал устало и беспомощно.
— Розетка на кухне искрит… Мама вчера чуть не пострадала. Отец на вахте… Не поможешь ли?
Вопрос прозвучал так неожиданно, что он на миг опешил.
— А разве твой отец…?
— Его нет уже вторую неделю. Мама пыталась утюг включить — током ударило, да так, что она отшатнулась и о шкаф ударилась. Вся в синяках.
Он взял инструмент, нашёл неисправность — отошёл контакт, — исправил всё за несколько минут. Собираясь уходить, он встретил её взгляд, полный странной, непрочитанной грусти.
— Останешься? Я уже накрыла…
Он оглядел стол, уставленный простой, но опрятной едой.
— Гостей ждёшь? — спросил он, всё ещё не веря, что всё это для него.
— А разве ты не гость? — в её голосе прозвучала слабая, но улыбка.
То, что случилось потом, навсегда осталось в его памяти смутным и ослепительным сном. Тёплый свет лампы, тишина дома, бокал терпкого вина. И её внезапная, жадная близость, слова, которые она шептала, обнимая его, слова, от которых кружилась голова и замирало сердце.
— Люблю, люблю, люблю…
Он тоже говорил что-то, что копилось годами, и не мог поверить в реальность происходящего. Казалось, сама судьба наконец услышала его беззвучную мольбу.
Свадьба состоялась быстро и без особого шума. Виктор забрал молодую жену в свой дом, что вызвало молчаливую, но ощутимую печаль у его матери. Та лишь качала головой, глядя в окно, и тихо роняла:
— Отца на тебя нет…
Она имела в виду погибшего несколько лет назад супруга, шофёра-дальнобойщика, жизнь которого оборвалась на трассе при загадочных и страшных обстоятельствах. Виктор знал: будь отец жив, он поддержал бы его выбор. Он верил, что и Маргарита заслуживает этой новой жизни, полной тепла и покоя.
Постепенно быт наладился. Особенная нежность окружила дом, когда стало известно о беременности. Мать Виктора оттаяла, начала заботиться о невестке, хотя та, капризная и порывистая, при первом же недовольстве убегала к родителям, жившим через несколько домов. Но в целом жизнь текла мирно: Маргарита готовилась стать матерью, Виктор трудился на фабрике.
Рождение сына, маленького Александра, наполнило Виктора новой, неведомой силой. Но эту силу тут же испытали на прочность. В посёлок вернулся отслуживший Геннадий. Ходили слухи, что он грозится в пьяном угаре вернуть Маргариту, даже с чужим ребёнком. Тихий и неконфликтный Виктор нашёл в себе нечто, заставившее его однажды, встретив бывшего соперника у магазина, схватить его за грубый воротник кожанки и тихо, но чётко сказать:
— Если лишь тень твоя упадёт на её порог — не будет тебе жизни. Запомни.
Угроза подействовала, но лишь на время. Через неделю, на тропинке, ведущей к фабрике, его поджидали двое: Геннадий и его приятель. Виктор попытался отступить, пропустить их, но удар последовал незамедлительно, тяжёлый и подлый. Второй сбил его с ног. Он запомнил лишь резкую боль, удар сапогом, и потом — темноту, в которую он провалился, словно в глубокий колодец.
Его нашли женщины, возвращавшиеся со смены. Долгая дорога в больницу, операция, долгое возвращение из небытия. Правду о своём состоянии, страшную и необратимую, он узнал от медсестры, полной и доброй женщины, которая, не в силах скрывать, рассказала ему всё, а потом, видя его беззвучные слёзы, прижала его голову к своему крахмальному халату и молча гладила по волосам.
— Держись, парень, — выдохнула она наконец, промокая его щёки ватным тампоном. — Всякое в жизни бывает. У тебя сын есть, думай о нём. А те твари… они не люди. Их расплата найдёт.
В палату приходила мать, изредка навещала Маргарита. Она жалела его, говорила ласковые слова, но в её глазах уже читалось смятение и какой-то внутренний уход. Виктор понимал, что скоро придётся сказать ей правду, и эта мысль леденила душу.
После выписки он вернулся в дом, где о нём заботилась мать, взявшая отпуск. Маргарита же приходила всё реже, а потом и вовсе перестала, узнав, видимо, о последствиях травмы. Она появилась снова лишь тогда, когда суд вынес приговор Геннадию и его сообщнику. И в её глазах Виктор прочитал не облегчение, а странное разочарование, будто она надеялась на иной исход. Это молчаливое предательство стало последней каплей.
— Понимаю, что такой я тебе не нужен, — сказал он ей спокойно, встретив у калитки. — Лети. Не держу.
Она вспыхнула, глаза её загорелись обидой.
— Тогда и говорить не о чем! Когда бумаги на развод подам, надеюсь, препятствовать не станешь?
Её холодная откровенность, как ни странно, принесла облегчение. Гнетущая тяжесть спала с плеч. «Ничего, — думал он, глядя на убегавшую спину. — Живут люди и с большим горем».
Выздоровление было долгим. Мать, и без того хрупкая, надорвалась, ухаживая за ним. Едва он встал на ноги и собрался на работу, как она, истощённая переживаниями, слегла. Лёгкий инсульт, больница, а потом — настоящий, тяжёлый удар, приковавший её к постели. Виктору пришлось уволиться, оформить ей инвалидность, и они зажили на её небольшую пенсию. И тут снова возникла Маргарита, теперь уже официально бывшая жена.
— И как ты собираешься алименты платить? — бросила она, даже не здороваясь.
— Рад бы, но не работаю. Нет возможности. Могу лишь с маминых денег…
— Оставь их себе! — отрезала она, и в её голосе звучала не потребность в деньгах, а желание уязвить, напомнить о его бессилии.
Он молча сносил эти уколы, но больше всего страдал от разлуки с сыном. Лишь издали наблюдал, как малыш растёт, делает первые шаги по зелёной травке. Иногда, когда Маргарита была на работе, он пытался подойти, но её мать, Полина, женщина добрая и разрывающаяся между сторонами, тихо останавливала его.
— Виктор, я всё понимаю, но она… Если узнает, что Сашенька был у вас, мне не жить. Жалко её, запуталась она вся. И вас жалко, и матушку вашу. Как она?
— Лежит. Встаёт только по нужде.
— Слава Богу, что хоть так…
Он не сердился на Полину, видя, как страдает её доброе сердце. Постепенно он начал понимать истинные причины того давнего вечера: её порыв был жестом отчаяния, местью уехавшему парню, а он стал лишь средством в этой игре. Но что она в итоге выиграла? Только новые цепи и всеобщее несчастье.
Мать Виктора ушла тихо, в одно из утр, когда казалось, что ей становится лучше. Он обнаружил её холодные руки, и мир вновь рухнул. Соседи помогли с похоронами, и он остался один в пустом, наполненном тенями доме.
Попытка вернуться на фабрику провалилась — предприятие доживало последние дни. Работы в посёлке не было. Он влачил жалкое существование, питаясь с огорода, пока однажды не увидел Геннадия, развалившегося на крыльце дома Маргариты с видом полного хозяина. Сердце ёкнуло от страха и ненависти. Он понял: надо уезжать. Подальше. Иначе новая встреча будет последней, и ему терять будет уже нечего, кроме жизни, которая всё ещё теплилась в нём ради сына.
Собрав волю, он отправился в райцентр к армейскому другу, Вадиму. Тот выслушал его горькую исповедь в тишине своего сада, долго чертил прутиком на земле, а потом поднял глаза.
— Делать нечего — менять жизнь. Помогу. Но тебе нужно не на заработки, а навсегда. У меня дядя в Подкопаеве, фермер, руки нужны. Дом продашь, здесь купишь, ещё и останется. Спокойнее будет.
— Не хочется чужие края, — вздохнул Виктор. — Здесь корни. И сын.
— А на заработки в Москву не страшно? — удивился Вадим.
— То — другое. Уехал, вернулся… земля-то своя под ногами.
В конце концов, друг дал телефон своего приятеля в столице, Алексея, работавшего сантехником в коммунальной службе. Виктор, преодолев робость, уговорил Вадима позвонить сразу. Тот, улыбнувшись, согласился. Разговор был коротким, и на лице Вадима появилось облегчение.
— Всё устроил. Завтра с утра — в дорогу. А сегодня ночуешь здесь.
В столице его ждал Алексей — крепкий, уверенный, сразу взявший шефство над земляком. Работы было много, вызовов — не перечесть. Виктор, никогда не боявшийся труда, окунулся в него с головой, прося диспетчеров не жалеть его, давать заказы в любое время. Он стал хорошо зарабатывать, копил каждую копейку, мечтая рассчитаться с долгом и помочь сыну. Мысль о том, что он может что-то изменить, давала ему силы. Теперь он был не жертвой, а человеком, строящим свою судьбу заново.
Проработав полтора месяца, скопив первую серьёзную сумму, он с чувством маленькой победы вернулся в посёлок. В райцентре он заскочил к Вадиму, отдал деньги его жене, поблагодарил по телефону и помчался домой, в предвкушении встречи. Он вдохнул родной воздух, проветрил застоявшийся дом, включил холодильник. Во двор вынес горшок с геранью, которая, оставленная под дождём и солнцем, буйно разрослась и покрылась алыми, праздничными соцветиями. «Вот и человек, как цветок, — подумал он, — пересади его, дай волю — и зацветёт по-новому».
Дверь скрипнула. На пороге стояла Полина, но это была тень прежней женщины: лицо измождённое, чёрный платок, глаза полые от горя.
— Вернулся… Ждали мы тебя. Сашенька всё глаза проглядел.
Сердце Виктора сжалось ледяным предчувствием.
— Что случилось, Полина?
— Горе у нас… Маргарита разбилась. На машине. С шофёром… — голос её сорвался в беззвучный плач.
— С Геннадием? — выдохнул Виктор, и мир покачнулся.
— С ним, окаянным… Вчера сорок дней было.
— Саша… где Саша?
— Спит… Всё по маме плачет, тебя зовёт… Пойдём к нам. Увидит — обрадуется… Я теперь с ним сижу, с работы ушла.
Они вошли в знакомый дом. Мальчик проснулся, потёр глаза, взглянул на бабушку, потом на отца. И через секунду, узнав его, бросился к нему, обвив тонкими ручками шею.
— Вот и дождался меня, сынок, — прошептал Виктор, целуя его в макушку, в щёку, чувствуя под губами тёплую, родную кожу. Он протянул пакет с игрушками, но ребёнок даже не взглянул на него.
— Ты не уедешь? — спросил мальчик, вцепившись в его рубашку.
— Нет. Больше не уеду, — твёрдо ответил отец. И только тогда сын, облегчённо вздохнув, потянулся к подарку.
Тот вечер был наполнен тихим, healing счастьем. Они ползали по полу, возя машинки, ужинали за одним столом, и в широко распахнутых, доверчивых глазах сына Виктор видел целый мир, который он должен был защитить и сохранить. Он хотел забрать его сразу, но Полина, осторожная, попросила дать мальчику время.
— Пусть денёк освоится, привыкнет. Я не против, Виктор.
Следующие две недели стали для них подарком судьбы. Стоял ласковый, золотой сентябрь. Они гуляли по опустевшим улочкам посёлка, ходили в лес за грибами, кормили уток на пруду. Виктору хотелось, чтобы все видели их вместе, чтобы сама жизнь подтверждала: вот оно, его продолжение, его будущее. И соседи, прежде сторонившиеся его, будто виноватые в его беде, теперь стали улыбаться в ответ, спрашивать о столице, делиться новостями. Он понял, что их молчание было не равнодушием, а тактом, нежеланием бередить раны.
Перед отъездом — теперь уже ненадолго, только чтобы завершить дела в Москве и забрать вещи — он объяснил сыну:
— Съезжу, заработаю немного, и вернусь насовсем. А ты поживёшь с бабушкой. Она же хорошая?
— Бабушка — лучшая, — серьёзно ответил мальчик, и они оба рассмеялись.
Полина, провожая его, взяла его руки в свои натруженные ладони.
— Не тревожься. Мы теперь одна семья. Вместе держаться надо.
Эти простые слова отогрели в его душе то, что, казалось, заледенело навсегда.
Он поцеловал сонного Сашу, обнял Полину и зашагал к автобусной остановке. Оглянулся. Они стояли у калитки, мальчик махал ему маленькой ладошкой, а женщина в чёрном платке смотрела на него с безмолвным благословением. Виктор поправил рюкзак и пошёл твёрже, чувствуя под ногами не пыльную дорогу, а путь домой. У него теперь было не просто место, куда возвращаться. У него был маяк, светивший в конце любой, самой дальней дороги. И этот свет был теплее любого солнца, потому что звался простым и великим словом — семья. А на подоконнике пустого, но уже не одинокого дома алела герань, будто маленькое, непокорённое сердце, обещающее, что после любой зимы обязательно наступит весна.