Тот летний день 1940 года словно раскалился в печи, воздух над огородом колыхался прозрачным маревом. Лидия, скинув с волос выцветший платок, присела на завалинке в прохладной тени за банькой. Глубокий, уставший вздох вырвался из самой ее груди. Выходной оборачивался сущей каторгой – с рассвета и до этого самого мгновения ее руки не знали покоя: стирка в ледяной воде, хлопоты у печи, бесконечные грядки. А впереди еще ждал неубранный лук, его перья уже полегли, сигналя о спелости. Но самым тяжким грузом было не это, а постоянное, неотступное присутствие Веры Михайловны, требовательной и несговорчивой.
Свекровь, мать ее супруга Николая, с самого первого дня встретила невестку настороженно и холодно. В ее сердце поселилась горькая, разъедающая ревность, ведь сын был ее младшим, единственным мальчиком, последней отрадой после трех дочерей. Николая она растила, лелеяла, а тут в их доме появилась «эта», как она мысленно называла Лидию, жалуясь на нее своим уже взрослым девочкам. Золовки лишь переглядывались и тихо посмеивались, отлично зная крутой нрав родительницы, они-то сами постарались поскорее создать свои семьи и покинуть отчий кров. Они от всего сердца сочувствовали Лидии, понимая, каково приходится той под одной крышей с их матерью.
Молодые супруги безумно любили друг друга и наивно полагали, что после свадьбы тучи рассеются, и Вера Михайловна смягчится, примет новую дочь. Однако их надеждам не суждено было сбыться – свекровь ежедневно изводила невестку мелкими придирками и колкими замечаниями, приговаривая с непоколебимой уверенностью: «Я мать, мне виднее. Я жизнь прожила, мое слово – закон».
Они строили планы уехать к родителям Лидии, но судьба приготовила жестокий удар – дом ее отца с матерью был уничтожен пожаром, и сами они вынуждены были искать пристанища у младшей дочери Марины, в и без того тесном доме, где ребятишек было семеро.
Детей у Лидии и Николая пока не было, хотя они прожили в браке уже два года. Свекровь, с кривой, недоброй усмешкой, обзывала невестку пустоцветом, бросая это слово как обвинение.
— Лидка, ты где опряталась? — прозвучал из-за угла резкий, зычный голос Веры Михайловны.
«Вот и нашли, — беззвучно прошептала Лидия, смахнув с коленей прилипшие травинки. — И минуты спокойной не дали». — Я здесь, что случилось?
— Чем занята-то?
— Дышала.
— Чего-о? — Свекровь уперла руки в бока, ее фигура выражала немой укор. — Отдыхала, говоришь? А с чего это ты умаялась?
— Можно подумать, я с утра на печи лежала. Спину не разгибала.
— Иии… Уморилась, бедная. — Голос Веры Михайловны стал сладким и язвительным. — Настирать тряпья на троих да щи сварить – это не работа, так, безделица. А вот я, как была в твоих годах, так уж двое ребятишек по лавкам бегали, да муж на руках сидел, а потом еще двое прибавилось, вот где труд настоящий, — она подняла вверх указательный палец, словно проповедуя. — Да на тебе, как на лошади, пахать можно, раз уж с ребеночком не сподобилась моего сына порадовать, так хоть по хозяйству усердие проявляй. Про лук не забыла?
— Помню, половину грядки уже выбрала.
— Ну, пойдем вместе, уж так и быть, подсоблю я тебе.
Лидия не обрадовалась этому предложению – куда приятнее было работать одной, тихо напевая под нос, нежели слушать бесконечные ворчания и упреки. Но деваться было некуда. Пожав плечами, она взяла плетеную корзину и направилась к грядкам.
Как часто бывало, девушка погрузилась в собственные думы, отгородившись невидимой стеной от слов свекрови, так было проще переносить ее общество. Справившись с работой, она уселась на крылечке и принялась обрезать у лука сухие перья.
Так, неспешно, день приблизился к завершению, окрашивая небо в нежные персиковые тона.
— Коля, — Лидия прилегла на кровать, прижавшись щекой к плечу супруга, — а что, если нам свой дом поставить?
— Я и сам об этом думал. Мне поступило предложение – на год отправиться трактористом на лесопилку, как раз хотел с тобой посоветоваться, да не знал, как ты отнесешься… Часть расчета можно взять лесом, и пятистенку срубить.
— Год… Это так долго. Если ты уедешь, мне придется остаться здесь, с твоей матушкой, а уж она-то меня со свету сживет.
Николай устремил взгляд в потолок, негромко вздохнул, затем нежно коснулся губами лба жены и улыбнулся:
— Придумал! Поедем вместе. Поварихи везде нужны, полагаю, и на лесопилке твое умение стряпать придется кстати. Завтра же отправимся к председателю, переговорим с ним.
До глубокой ночи они шептались в темноте, строя планы о будущей поездке, представляя, какой дом они построят, как сладко заживут отдельно, под собственной крышей.
Но утро принесло горькое разочарование – председатель наотрез отказался отпускать Лидию вместе с мужем.
— Нет, не могу я тебя с Николаем отпустить. А кто здесь работать станет?
— Так найдите кого-нибудь! Баб в селе полным-полно!
— Милая, у каждой своя работа. Будь у меня лишние руки, разве стал бы я отказывать? Каждый человек у меня на счету. А Николаю предложили поехать потому, что трактористов у нас трое, это уж слишком, двоих вполне хватит. Да и бумага из района пришла, требуется мужик на лес.
Обратная дорога домой была горькой. Лидия с трудом сдерживала слезы.
— Милая, ну не печалься ты так! Я могу отказаться от этой затеи. Значит, не суждено нам сейчас дом построить, ничего, как-нибудь потихоньку сами справимся. Ну, полно тебе…
— Я… Я так надеялась, что скоро у нас будет свой угол. А когда мы своими силами его срубим? Сколько лет пройдет? А знаешь что? — она остановилась и повернулась к мужу. — Поезжай один. Ничего, как-нибудь год проживу с Верой Михайловной, в конце концов, два года как-то уживались, и еще один вынесу.
— Ты уверена?
— Да! Отправляйся и не беспокойся. В конце концов, это всего лишь год…
Вечером, усевшись за ужин, они сообщили о решении Веры Михайловне. Та закатила настоящий спектакль, хватаясь за сердце, но дети знали – это лишь игра. Когда женщина поняла, что слезы не действуют, она перешла в наступление, громко причитая и возлагая всю вину на Лидию.
— Мама, не жена здесь виновата, а ты, если уж на то пошло.
— Я? — Вера Михайловна откинулась на спинку стула с преувеличенным изумлением. — Я во всем виновата? Это ей захотелось отдельной хаты, это она надумала бросить меня здесь одну, и все это она тебе в голову вложила.
— Нет, мама, Лида здесь ни при чем. Просто я устал от твоих вечных придирок к ней. Тебе вечно все не по нраву, ты вечно указываешь, как и что делать. Хорошо еще, что в нашу комнату не влазишь и там не командуешь. — Николай выпалил это и отвернулся к окну. Вера Михайловна фыркнула, обиженно всхлипнула, и по ее щекам покатились слезы – слезы искренней обиды, ибо она была уверена, что сын несправедлив к ней.
— Ну, конечно, я плохая, а твоя жена – белая и пушистая.
— Хватит, мама! — Николай стукнул кулаком по столу, и посуда звякнула. — Даю тебе ровно год, чтобы пересмотреть свое отношение к моей жене. Если по моем возвращении ничего не изменится, мы будем жить отдельно. Если же ты поймешь, что Лида – моя любимая жена и мать моих будущих детей, тогда останемся здесь. Все, разговор окончен!
Почти год прошел с того дня, как Николай отбыл на лесопилку, и вот-вот должен был вернуться. Лидия писала ему нежные, полные тоски письма и получала в ответ такие же трогательные послания. Вера Михайловна притихла, избрав новую тактику – она делала вид, что не замечает невестку. Для Лидии это было благодатью, хоть порой она и не могла сдержать улыбки, видя, как свекровь снимает с веревки уже выстиранную простыню и с демонстративным усердием переполаскивает ее. Или заново подметает и без того чистую избу, кряхтя и охая, стараясь показать, как тяжело ей переделывать работу за нерадивой невесткой. Зато еду, приготовленную Лидией, она ела с видимым удовольствием, причмокивая и накладывая себе добавку, но ни разу за все это время не удостоила ее похвалой. Лидии того и не требовалось – лишь бы не критиковала. Видимо, слова сына все же запали ей в душу.
И вдруг на село обрушилась страшная, леденящая душу весть. Весть о том, что началась война. Лидия с растущим ужасом ждала возвращения мужа, опасаясь, что по приезде его сразу призовут на службу.
Так и случилось – он вернулся в августе, а спустя неделю в их дом принесли повестку.
— Я поеду с тобой в военкомат, — твердо заявила она мужу.
— Лида, оставайся дома. Я же не прямо сейчас на фронт отправляюсь.
— Все равно я поеду с тобой, — не отступала она.
В городе они направились к начальнику военкомата, и через два часа Николаю вручили бумагу с направлением в часть.
— Игорь Сергеевич, — обратилась к военкому Лидия, — а могу ли я отправиться в эту же часть?
Мужчины переглянулись, их взгляды выражали недоумение.
— Душа моя, ты, наверное, устала с дороги… — Коля смотрел на нее растерянно.
— Нет, не устала. Пока мы ехали и сидели здесь, в ожидании, я все обдумала. На фронте ведь нужны повара? Я могла бы… К тому же, моя мать – врач, кое-чему я у нее научилась и могла бы совмещать кухню с оказанием первой помощи.
— Лида, замолчи! Ты никуда не поедешь!
— А что? Если девушка так рвется, почему бы и нет. Детей у вас нет, дома младенцы не плачут, так почему бы вам, действительно, не послужить Родине вместе? — военный комиссар улыбнулся, и в его глазах мелькнула искорка.
Игорь Сергеевич стал быстро заполнять бумаги и, поставив размашистую печать, протянул один из листов Лидии:
— Вот, приказ о зачислении. Удачи вам, товарищи.
Выйдя из здания военкомата, Николай принялся отчитывать жену.
— Что ты надумала? Зачем ты напросилась на фронт?
— Коль, я весь год по тебе тосковала, и сейчас ты вновь покинул бы меня. Посуди сам, что меня держит здесь, в деревне? Нет уж, я пойду с тобой до самого конца, если суждено нам погибнуть, то погибнем вместе. И не сердись, дело уже сделано.
Свекровь запричитала, узнав, что ее кровиночка отправляется на войну, о Лидии она не проронила ни слова, лишь на следующий день, наблюдая за сборами, язвительно бросила:
— Готова на врага идти, лишь бы мне по дому не помогать. Ну что ж, уповаю, там от тебя будет больше толку.
Лидия лишь молча вздохнула. Собрав нехитрый скарб, она отправилась прощаться с родителями и сестрой.
Будто невидимый ангел-хранитель простирал свои крылья над супругами, оберегая их в пекле войны. Николай был дважды ранен, Лидию лишь единожды слегка зацепило осколком. Она умело, как учила мать, накладывала повязки раненым бойцам. Командование ценило ее, в части ее уважали и восхищались преданностью, которую она хранила к мужу.
В конце 1943 года Лидия была удостоена награды «Отличный повар», а в середине 1944 года в часть прислали нового повара – Джанната, веселого и проворного паренька. Теперь на Лидии остались только обязанности санитарки, что значительно облегчило ее службу.
Однажды в жестоком бою Николая тяжело ранило в живот. Она, оказав ему первую помощь, под шквальным огнем, на тряской повозке, забыв о страхе и инстинкте самосохранения, везла его в ближайший госпиталь, гоня лошадь так, что та вся взмылилась.
В госпитале врачи похвалили ее за грамотно наложенную повязку и обработку раны, сказав, что она доставила его вовремя – опоздай она на считанные минуты, и спасти его было бы уже невозможно.
Когда Николай пришел в себя, он написал матери письмо, в котором подробно описал подвиг жены, рассказал, как она спасла ему жизнь, рискуя собственной, ведь он был уже на краю гибели. В ответном письме Вера Михайловна пожелала сыну скорейшего выздоровления и впервые за все годы приложила маленькую, сложенную вчетверо записку для Лидии:
«Лидия, благодарю тебя за спасение моего сына. Как мать, говорю тебе великое спасибо. Храни вас Господь, жду вашего возвращения, без вас здесь пусто и одиноко. Берегите себя.»
Прочитав эти строки, Лидия расплакалась – это были первые по-настоящему теплые слова от свекрови. Неужели та, наконец, осознала, как сильно заблуждалась насчет своей невестки?
Николая выписали через два месяца, и он немедленно вернулcя в строй, заявив, что раз руки-ноги целы, нечего отлеживаться в госпитале.
В апреле 1945 года Лидия стала чувствовать себя неважно – ее мутило, кружилась голова, пропал аппетит.
— Ты не заболела? — спросил Николай, с тревогой глядя на жену, которую скрючило от приступа тошноты в кустах.
— Не знаю, Коля, что-то в последние дни нехорошо, должно быть, чем-то отравилась.
— Странно, если бы это было отравление, пострадал бы не ты один. Может, покажешься врачу?
Уговорив ее и получив разрешение командира, они отправились в город, где пожилая чешка, осмотрев Лидию, объявила свой диагноз – она станет матерью, уже третий месяц пошел.
— Господи, как же я не догадалась, — хлопнула себя по лбу Лидия. — Ведь и правда, уже два месяца, как нет месячных.
— Потому что у нас других забот хватало, — рассмеялся Николай и, подхватив жену на руки, закружил. — Милая, война на исходе, скоро мы вернемся с победой и такою радостной вестью!
Их отпустили домой спустя две недели. У Николая уже было три боевых награды, а у Лидии – две.
Идя по знакомой сельской дороге от станции, они держались за руки и улыбались. Они выстояли, они отвоевали свое право на жизнь. Теперь их ждала тихая, мирная жизнь.
— Коля, как думаешь, ты еще сможешь получить тот лес для дома?
— Полагаю, да, я же его заработал. В ближайшие дни обращусь в город, попрошу доставить. Начальник у нас человек золотой, надеюсь, он жив-здоров.
Подходя к калитке родного дома, они увидели во дворе Веру Михайловну. Та сидела на лавочке со своей закадычной подругой Зиной, и женщины оживленно беседовали, делясь последними новостями. Николай сделал жене знак молчать и, тихонько посмеиваясь, наблюдал за матерью.
— Твои-то где сейчас?
— Были в Чехословакии, а теперь уж не ведаю, месяц как нет от сына письма.
— Дай Бог, чтобы живым был. А мне вот на Колю еще в сорок третьем пришла бумага, что без вести пропал, и с тех пор тишина. Нету, видно, моего кормильца в живых, — вздохнула Зинаида.
— А ты молись, вера ведь она какая сильная. Я вот за своих молюсь.
— Чего, и за невестку тоже, что ли? Не ври!
— И за нее тоже. Ну и пусть она неумеха и пустоцвет, но ведь живой человек, и сыну моему жизнь спасла. Две награды у нее, во как! Ладно, пойдем щи хлебать, я свежие сварила. Не такие, конечно, как у Лидки, но съедобные.
— А нам нальете? — громко, со смехом спросил Николай, переступая через калитку.
Вера Михайловна, ахнув от неожиданности, бросилась к сыну.
Наевшись досыта, Николай и Лидия принялись рассказывать матери о последних событиях на фронте, а та лишь кивала, не сводя с сына любящего взгляда и поглаживая его руку.
— Я рада, что ты вернулся.
— Только я? — сын строго посмотрел на нее.
— Ну и то, что Лидия жива-здорова, что вернулась, тоже ладно. Ну, дети, давайте спать. А завтра позовем твоих родителей, отметим возвращение.
— Только я сперва к ним забегу, соскучилась невероятно. Мы же никого не предупредили, будет для них счастливой неожиданностью. Хоть кто-то искренне обрадуется моему возвращению, — заметила Лидия.
Свекровь поджала губы и отвернулась к окну. Конечно, она была рада возвращению невестки, просто по старой, дурной привычке вновь уколола ее. Признать свою неправоту, относиться к ней как к дочери – значило признать свое поражение. Нет уж… Таким уж упрямым и несгибаемым был ее характер.
Лидия встала из-за стола и вдруг стремительно выбежала во двор. Ее скрутил новый, резкий приступ тошноты.
— Коль, да что это такое? Это она от моей стряпни так? Да что она себе позволяет! Хорошие щи я сварила! — возмутилась Вера Михайловна, решив, что невестку тошнит от ее еды.
— Мама, успокойся, щи чудесные. Просто Лидия в положении, и сейчас у нее бывают такие недомогания.
Вера Михайловна замерла, уставившись на сына.
— Что ты сказал? В положении?
— Да, мама. Хотели тебе рассказать, но ты с порога вновь стала отворачиваться от нее. Что с тобой происходит? Откуда такая неприязнь?
— Сын, да я люблю ее, по-своему. Просто… Ты все время только о ней и говоришь, для тебя она на первом месте, а не я, что тебя на свет произвела и вырастила.
— Мама, что за нелепости? — рассердился сын. — Разве можно сравнивать любовь к матери и к жене? Это совершенно разные чувства. Вот родится у меня дочь, ты тоже будешь к ней ревновать?
— Дочь – это иное, — не согласилась Вера Михайловна.
— И жена – это иное. Понимаешь, я люблю вас обеих, но любовь эта – разная, схожа лишь в одном – в своей силе.
Вера Михайловна смотрела на сына, и понемногу ее черствое сердце смягчалось. Она-то знала это, но из-за своего упрямства не желала признавать. Сейчас же, услышав слова сына, она поняла то, в чем боялась признаться даже самой себе. Поднявшись из-за стола, она вышла во двор и смочила платок в колодезной воде.
— Держи, дочка, утрись. Пойдем, я тебе мятный отвар приготовлю, мне в свое время очень помогал.
Лидия с удивлением посмотрела на нее и молча последовала за свекровью.
У Лидии и Николая родился крепкий мальчуган. Бабушки, казалось, совсем лишились рассудка, соревнуясь, чей совет окажется полезнее.
— Коля, вроде бы отношения с твоей матерью наладились, а мне все сильнее хочется сбежать отсюда.
— Поздно, — засмеялся Николай. — Мы ведь полученный лес отдали твоим родителям на восстановление их дома. Да и не думай, что, живя отдельно, ты избавишься от их опеки. Терпи, милая, когда-нибудь им это наскучит.
Однажды Лидия невольно подслушала разговор свекрови с ее подругой. Они сидели на своей любимой лавочке и, по обыкновению, сплетничали.
— Ну, а невестка-то твоя как?
— Занята она…
— Мы тоже матерями были, да все успевали. Негоже тебе, при здоровой молодой бабе в доме, самой белье на речке полоскать.
— Она и так устает, с младенцем-то на руках. Васька у нас крикливый такой, требовательный, точь-в-точь как мой Коля в детстве. Вылитый он в него.
— Не знаю, раньше-то ты ее так не жалела.
— Глупая была. Думала, она сына у меня отбила, вот и придиралась к девке. А все она делает ладно – и белье у нее белым-бело, и избу метет так, что я специально соринки подбрасывала, чтоб видимость создать, да самой же за ней подметать. А еда у нее какая славная, из ничего такое кушанье состряпает, что пальчики оближешь. Я ела, чуть язык не проглатывала, а молчала. Вот что мне, дуре, жалко было ласковое слово сказать? Глядишь, и на фронт бы не сбежала от меня, не томилась бы я здесь в одиночестве. Дочери-то мои меня быстро осаживали, а эта все терпела. Ладно, Зинка, пойду я, помогу Васеньку искупать, надо череду заварить, а то комары его искусали.
Лидия отшатнулась от окна, и на ее губах расплылась счастливая улыбка. Вот оно в чем дело! Ее свекровь любит ее, просто в силу своего скверного характера не могла смириться. Увидев, как Вера Михайловна достает мешочек с сушеной чередой, она спросила:
— Может, ромашка лучше подойдет?
Вера Михайловна уперла руки в боки и с деланной суровостью заявила:
— Я старше, мне виднее, что младенцу надобно, у меня их четверо было!
— А я – мать! И я лучше знаю, что нужно моему сыну, — нарочно возразила Лидия, испытывая свекровь.
Та рассмеялась, и в ее глазах впервые блеснула неподдельная, теплая искорка:
— Ну, коли так, давай ни тебе, ни мне – заварим и череду, и ромашку, вместе.
Эпилог
Вера Михайловна нашла в себе силы и мужество попросить прощения у невестки за все причиненные обиды. Она, наконец, поняла простую и мудрую истину: мир и согласие в семье дороже любых, даже самых застарелых обид. К своему удивлению, она обнаружила, что сын стал относиться к ней с большей нежностью и вниманием, как только она перестала придираться к его жене. Женщина осознала, что потратила несколько долгих лет на бессмысленные склоки и распри, отравляя жизнь себе и своим близким.
А когда Лидия родила еще троих детей, Вера Михайловна стала называть ее самой любимой и лучшей дочерью. И если кто-то осмеливался сказать о невестке недоброе слово (хотя таких находилось все меньше), она мигом затыкала им рот, вставая на защиту Лидии горой. Вся ее нерастраченная, бурлящая энергия уходила теперь в воспитание четверых внуков, даря ей новое, светлое предназначение и наполняя ее жизнь смыслом и радостью, которых ей так не хватало в годы войны и разлада. И в этом позднем, но таком желанном мире, обретенном под одной крышей, они все нашли свое счастье.Тот летний день 1940 года словно раскалился в печи, воздух над огородом колыхался прозрачным маревом. Лидия, скинув с волос выцветший платок, присела на завалинке в прохладной тени за банькой. Глубокий, уставший вздох вырвался из самой ее груди. Выходной оборачивался сущей каторгой – с рассвета и до этого самого мгновения ее руки не знали покоя: стирка в ледяной воде, хлопоты у печи, бесконечные грядки. А впереди еще ждал неубранный лук, его перья уже полегли, сигналя о спелости. Но самым тяжким грузом было не это, а постоянное, неотступное присутствие Веры Михайловны, требовательной и несговорчивой.
Свекровь, мать ее супруга Николая, с самого первого дня встретила невестку настороженно и холодно. В ее сердце поселилась горькая, разъедающая ревность, ведь сын был ее младшим, единственным мальчиком, последней отрадой после трех дочерей. Николая она растила, лелеяла, а тут в их доме появилась «эта», как она мысленно называла Лидию, жалуясь на нее своим уже взрослым девочкам. Золовки лишь переглядывались и тихо посмеивались, отлично зная крутой нрав родительницы, они-то сами постарались поскорее создать свои семьи и покинуть отчий кров. Они от всего сердца сочувствовали Лидии, понимая, каково приходится той под одной крышей с их матерью.
Молодые супруги безумно любили друг друга и наивно полагали, что после свадьбы тучи рассеются, и Вера Михайловна смягчится, примет новую дочь. Однако их надеждам не суждено было сбыться – свекровь ежедневно изводила невестку мелкими придирками и колкими замечаниями, приговаривая с непоколебимой уверенностью: «Я мать, мне виднее. Я жизнь прожила, мое слово – закон».
Они строили планы уехать к родителям Лидии, но судьба приготовила жестокий удар – дом ее отца с матерью был уничтожен пожаром, и сами они вынуждены были искать пристанища у младшей дочери Марины, в и без того тесном доме, где ребятишек было семеро.
Детей у Лидии и Николая пока не было, хотя они прожили в браке уже два года. Свекровь, с кривой, недоброй усмешкой, обзывала невестку пустоцветом, бросая это слово как обвинение.
— Лидка, ты где опряталась? — прозвучал из-за угла резкий, зычный голос Веры Михайловны.
«Вот и нашли, — беззвучно прошептала Лидия, смахнув с коленей прилипшие травинки. — И минуты спокойной не дали». — Я здесь, что случилось?
— Чем занята-то?
— Дышала.
— Чего-о? — Свекровь уперла руки в бока, ее фигура выражала немой укор. — Отдыхала, говоришь? А с чего это ты умаялась?
— Можно подумать, я с утра на печи лежала. Спину не разгибала.
— Иии… Уморилась, бедная. — Голос Веры Михайловны стал сладким и язвительным. — Настирать тряпья на троих да щи сварить – это не работа, так, безделица. А вот я, как была в твоих годах, так уж двое ребятишек по лавкам бегали, да муж на руках сидел, а потом еще двое прибавилось, вот где труд настоящий, — она подняла вверх указательный палец, словно проповедуя. — Да на тебе, как на лошади, пахать можно, раз уж с ребеночком не сподобилась моего сына порадовать, так хоть по хозяйству усердие проявляй. Про лук не забыла?
— Помню, половину грядки уже выбрала.
— Ну, пойдем вместе, уж так и быть, подсоблю я тебе.
Лидия не обрадовалась этому предложению – куда приятнее было работать одной, тихо напевая под нос, нежели слушать бесконечные ворчания и упреки. Но деваться было некуда. Пожав плечами, она взяла плетеную корзину и направилась к грядкам.
Как часто бывало, девушка погрузилась в собственные думы, отгородившись невидимой стеной от слов свекрови, так было проще переносить ее общество. Справившись с работой, она уселась на крылечке и принялась обрезать у лука сухие перья.
Так, неспешно, день приблизился к завершению, окрашивая небо в нежные персиковые тона.
— Коля, — Лидия прилегла на кровать, прижавшись щекой к плечу супруга, — а что, если нам свой дом поставить?
— Я и сам об этом думал. Мне поступило предложение – на год отправиться трактористом на лесопилку, как раз хотел с тобой посоветоваться, да не знал, как ты отнесешься… Часть расчета можно взять лесом, и пятистенку срубить.
— Год… Это так долго. Если ты уедешь, мне придется остаться здесь, с твоей матушкой, а уж она-то меня со свету сживет.
Николай устремил взгляд в потолок, негромко вздохнул, затем нежно коснулся губами лба жены и улыбнулся:
— Придумал! Поедем вместе. Поварихи везде нужны, полагаю, и на лесопилке твое умение стряпать придется кстати. Завтра же отправимся к председателю, переговорим с ним.
До глубокой ночи они шептались в темноте, строя планы о будущей поездке, представляя, какой дом они построят, как сладко заживут отдельно, под собственной крышей.
Но утро принесло горькое разочарование – председатель наотрез отказался отпускать Лидию вместе с мужем.
— Нет, не могу я тебя с Николаем отпустить. А кто здесь работать станет?
— Так найдите кого-нибудь! Баб в селе полным-полно!
— Милая, у каждой своя работа. Будь у меня лишние руки, разве стал бы я отказывать? Каждый человек у меня на счету. А Николаю предложили поехать потому, что трактористов у нас трое, это уж слишком, двоих вполне хватит. Да и бумага из района пришла, требуется мужик на лес.
Обратная дорога домой была горькой. Лидия с трудом сдерживала слезы.
— Милая, ну не печалься ты так! Я могу отказаться от этой затеи. Значит, не суждено нам сейчас дом построить, ничего, как-нибудь потихоньку сами справимся. Ну, полно тебе…
— Я… Я так надеялась, что скоро у нас будет свой угол. А когда мы своими силами его срубим? Сколько лет пройдет? А знаешь что? — она остановилась и повернулась к мужу. — Поезжай один. Ничего, как-нибудь год проживу с Верой Михайловной, в конце концов, два года как-то уживались, и еще один вынесу.
— Ты уверена?
— Да! Отправляйся и не беспокойся. В конце концов, это всего лишь год…
Вечером, усевшись за ужин, они сообщили о решении Веры Михайловне. Та закатила настоящий спектакль, хватаясь за сердце, но дети знали – это лишь игра. Когда женщина поняла, что слезы не действуют, она перешла в наступление, громко причитая и возлагая всю вину на Лидию.
— Мама, не жена здесь виновата, а ты, если уж на то пошло.
— Я? — Вера Михайловна откинулась на спинку стула с преувеличенным изумлением. — Я во всем виновата? Это ей захотелось отдельной хаты, это она надумала бросить меня здесь одну, и все это она тебе в голову вложила.
— Нет, мама, Лида здесь ни при чем. Просто я устал от твоих вечных придирок к ней. Тебе вечно все не по нраву, ты вечно указываешь, как и что делать. Хорошо еще, что в нашу комнату не влазишь и там не командуешь. — Николай выпалил это и отвернулся к окну. Вера Михайловна фыркнула, обиженно всхлипнула, и по ее щекам покатились слезы – слезы искренней обиды, ибо она была уверена, что сын несправедлив к ней.
— Ну, конечно, я плохая, а твоя жена – белая и пушистая.
— Хватит, мама! — Николай стукнул кулаком по столу, и посуда звякнула. — Даю тебе ровно год, чтобы пересмотреть свое отношение к моей жене. Если по моем возвращении ничего не изменится, мы будем жить отдельно. Если же ты поймешь, что Лида – моя любимая жена и мать моих будущих детей, тогда останемся здесь. Все, разговор окончен!
Почти год прошел с того дня, как Николай отбыл на лесопилку, и вот-вот должен был вернуться. Лидия писала ему нежные, полные тоски письма и получала в ответ такие же трогательные послания. Вера Михайловна притихла, избрав новую тактику – она делала вид, что не замечает невестку. Для Лидии это было благодатью, хоть порой она и не могла сдержать улыбки, видя, как свекровь снимает с веревки уже выстиранную простыню и с демонстративным усердием переполаскивает ее. Или заново подметает и без того чистую избу, кряхтя и охая, стараясь показать, как тяжело ей переделывать работу за нерадивой невесткой. Зато еду, приготовленную Лидией, она ела с видимым удовольствием, причмокивая и накладывая себе добавку, но ни разу за все это время не удостоила ее похвалой. Лидии того и не требовалось – лишь бы не критиковала. Видимо, слова сына все же запали ей в душу.
И вдруг на село обрушилась страшная, леденящая душу весть. Весть о том, что началась война. Лидия с растущим ужасом ждала возвращения мужа, опасаясь, что по приезде его сразу призовут на службу.
Так и случилось – он вернулся в августе, а спустя неделю в их дом принесли повестку.
— Я поеду с тобой в военкомат, — твердо заявила она мужу.
— Лида, оставайся дома. Я же не прямо сейчас на фронт отправляюсь.
— Все равно я поеду с тобой, — не отступала она.
В городе они направились к начальнику военкомата, и через два часа Николаю вручили бумагу с направлением в часть.
— Игорь Сергеевич, — обратилась к военкому Лидия, — а могу ли я отправиться в эту же часть?
Мужчины переглянулись, их взгляды выражали недоумение.
— Душа моя, ты, наверное, устала с дороги… — Коля смотрел на нее растерянно.
— Нет, не устала. Пока мы ехали и сидели здесь, в ожидании, я все обдумала. На фронте ведь нужны повара? Я могла бы… К тому же, моя мать – врач, кое-чему я у нее научилась и могла бы совмещать кухню с оказанием первой помощи.
— Лида, замолчи! Ты никуда не поедешь!
— А что? Если девушка так рвется, почему бы и нет. Детей у вас нет, дома младенцы не плачут, так почему бы вам, действительно, не послужить Родине вместе? — военный комиссар улыбнулся, и в его глазах мелькнула искорка.
Игорь Сергеевич стал быстро заполнять бумаги и, поставив размашистую печать, протянул один из листов Лидии:
— Вот, приказ о зачислении. Удачи вам, товарищи.
Выйдя из здания военкомата, Николай принялся отчитывать жену.
— Что ты надумала? Зачем ты напросилась на фронт?
— Коль, я весь год по тебе тосковала, и сейчас ты вновь покинул бы меня. Посуди сам, что меня держит здесь, в деревне? Нет уж, я пойду с тобой до самого конца, если суждено нам погибнуть, то погибнем вместе. И не сердись, дело уже сделано.
Свекровь запричитала, узнав, что ее кровиночка отправляется на войну, о Лидии она не проронила ни слова, лишь на следующий день, наблюдая за сборами, язвительно бросила:
— Готова на врага идти, лишь бы мне по дому не помогать. Ну что ж, уповаю, там от тебя будет больше толку.
Лидия лишь молча вздохнула. Собрав нехитрый скарб, она отправилась прощаться с родителями и сестрой.
Будто невидимый ангел-хранитель простирал свои крылья над супругами, оберегая их в пекле войны. Николай был дважды ранен, Лидию лишь единожды слегка зацепило осколком. Она умело, как учила мать, накладывала повязки раненым бойцам. Командование ценило ее, в части ее уважали и восхищались преданностью, которую она хранила к мужу.
В конце 1943 года Лидия была удостоена награды «Отличный повар», а в середине 1944 года в часть прислали нового повара – Джанната, веселого и проворного паренька. Теперь на Лидии остались только обязанности санитарки, что значительно облегчило ее службу.
Однажды в жестоком бою Николая тяжело ранило в живот. Она, оказав ему первую помощь, под шквальным огнем, на тряской повозке, забыв о страхе и инстинкте самосохранения, везла его в ближайший госпиталь, гоня лошадь так, что та вся взмылилась.
В госпитале врачи похвалили ее за грамотно наложенную повязку и обработку раны, сказав, что она доставила его вовремя – опоздай она на считанные минуты, и спасти его было бы уже невозможно.
Когда Николай пришел в себя, он написал матери письмо, в котором подробно описал подвиг жены, рассказал, как она спасла ему жизнь, рискуя собственной, ведь он был уже на краю гибели. В ответном письме Вера Михайловна пожелала сыну скорейшего выздоровления и впервые за все годы приложила маленькую, сложенную вчетверо записку для Лидии:
«Лидия, благодарю тебя за спасение моего сына. Как мать, говорю тебе великое спасибо. Храни вас Господь, жду вашего возвращения, без вас здесь пусто и одиноко. Берегите себя.»
Прочитав эти строки, Лидия расплакалась – это были первые по-настоящему теплые слова от свекрови. Неужели та, наконец, осознала, как сильно заблуждалась насчет своей невестки?
Николая выписали через два месяца, и он немедленно вернулcя в строй, заявив, что раз руки-ноги целы, нечего отлеживаться в госпитале.
В апреле 1945 года Лидия стала чувствовать себя неважно – ее мутило, кружилась голова, пропал аппетит.
— Ты не заболела? — спросил Николай, с тревогой глядя на жену, которую скрючило от приступа тошноты в кустах.
— Не знаю, Коля, что-то в последние дни нехорошо, должно быть, чем-то отравилась.
— Странно, если бы это было отравление, пострадал бы не ты один. Может, покажешься врачу?
Уговорив ее и получив разрешение командира, они отправились в город, где пожилая чешка, осмотрев Лидию, объявила свой диагноз – она станет матерью, уже третий месяц пошел.
— Господи, как же я не догадалась, — хлопнула себя по лбу Лидия. — Ведь и правда, уже два месяца, как нет месячных.
— Потому что у нас других забот хватало, — рассмеялся Николай и, подхватив жену на руки, закружил. — Милая, война на исходе, скоро мы вернемся с победой и такою радостной вестью!
Их отпустили домой спустя две недели. У Николая уже было три боевых награды, а у Лидии – две.
Идя по знакомой сельской дороге от станции, они держались за руки и улыбались. Они выстояли, они отвоевали свое право на жизнь. Теперь их ждала тихая, мирная жизнь.
— Коля, как думаешь, ты еще сможешь получить тот лес для дома?
— Полагаю, да, я же его заработал. В ближайшие дни обращусь в город, попрошу доставить. Начальник у нас человек золотой, надеюсь, он жив-здоров.
Подходя к калитке родного дома, они увидели во дворе Веру Михайловну. Та сидела на лавочке со своей закадычной подругой Зиной, и женщины оживленно беседовали, делясь последними новостями. Николай сделал жене знак молчать и, тихонько посмеиваясь, наблюдал за матерью.
— Твои-то где сейчас?
— Были в Чехословакии, а теперь уж не ведаю, месяц как нет от сына письма.
— Дай Бог, чтобы живым был. А мне вот на Колю еще в сорок третьем пришла бумага, что без вести пропал, и с тех пор тишина. Нету, видно, моего кормильца в живых, — вздохнула Зинаида.
— А ты молись, вера ведь она какая сильная. Я вот за своих молюсь.
— Чего, и за невестку тоже, что ли? Не ври!
— И за нее тоже. Ну и пусть она неумеха и пустоцвет, но ведь живой человек, и сыну моему жизнь спасла. Две награды у нее, во как! Ладно, пойдем щи хлебать, я свежие сварила. Не такие, конечно, как у Лидки, но съедобные.
— А нам нальете? — громко, со смехом спросил Николай, переступая через калитку.
Вера Михайловна, ахнув от неожиданности, бросилась к сыну.
Наевшись досыта, Николай и Лидия принялись рассказывать матери о последних событиях на фронте, а та лишь кивала, не сводя с сына любящего взгляда и поглаживая его руку.
— Я рада, что ты вернулся.
— Только я? — сын строго посмотрел на нее.
— Ну и то, что Лидия жива-здорова, что вернулась, тоже ладно. Ну, дети, давайте спать. А завтра позовем твоих родителей, отметим возвращение.
— Только я сперва к ним забегу, соскучилась невероятно. Мы же никого не предупредили, будет для них счастливой неожиданностью. Хоть кто-то искренне обрадуется моему возвращению, — заметила Лидия.
Свекровь поджала губы и отвернулась к окну. Конечно, она была рада возвращению невестки, просто по старой, дурной привычке вновь уколола ее. Признать свою неправоту, относиться к ней как к дочери – значило признать свое поражение. Нет уж… Таким уж упрямым и несгибаемым был ее характер.
Лидия встала из-за стола и вдруг стремительно выбежала во двор. Ее скрутил новый, резкий приступ тошноты.
— Коль, да что это такое? Это она от моей стряпни так? Да что она себе позволяет! Хорошие щи я сварила! — возмутилась Вера Михайловна, решив, что невестку тошнит от ее еды.
— Мама, успокойся, щи чудесные. Просто Лидия в положении, и сейчас у нее бывают такие недомогания.
Вера Михайловна замерла, уставившись на сына.
— Что ты сказал? В положении?
— Да, мама. Хотели тебе рассказать, но ты с порога вновь стала отворачиваться от нее. Что с тобой происходит? Откуда такая неприязнь?
— Сын, да я люблю ее, по-своему. Просто… Ты все время только о ней и говоришь, для тебя она на первом месте, а не я, что тебя на свет произвела и вырастила.
— Мама, что за нелепости? — рассердился сын. — Разве можно сравнивать любовь к матери и к жене? Это совершенно разные чувства. Вот родится у меня дочь, ты тоже будешь к ней ревновать?
— Дочь – это иное, — не согласилась Вера Михайловна.
— И жена – это иное. Понимаешь, я люблю вас обеих, но любовь эта – разная, схожа лишь в одном – в своей силе.
Вера Михайловна смотрела на сына, и понемногу ее черствое сердце смягчалось. Она-то знала это, но из-за своего упрямства не желала признавать. Сейчас же, услышав слова сына, она поняла то, в чем боялась признаться даже самой себе. Поднявшись из-за стола, она вышла во двор и смочила платок в колодезной воде.
— Держи, дочка, утрись. Пойдем, я тебе мятный отвар приготовлю, мне в свое время очень помогал.
Лидия с удивлением посмотрела на нее и молча последовала за свекровью.
У Лидии и Николая родился крепкий мальчуган. Бабушки, казалось, совсем лишились рассудка, соревнуясь, чей совет окажется полезнее.
— Коля, вроде бы отношения с твоей матерью наладились, а мне все сильнее хочется сбежать отсюда.
— Поздно, — засмеялся Николай. — Мы ведь полученный лес отдали твоим родителям на восстановление их дома. Да и не думай, что, живя отдельно, ты избавишься от их опеки. Терпи, милая, когда-нибудь им это наскучит.
Однажды Лидия невольно подслушала разговор свекрови с ее подругой. Они сидели на своей любимой лавочке и, по обыкновению, сплетничали.
— Ну, а невестка-то твоя как?
— Занята она…
— Мы тоже матерями были, да все успевали. Негоже тебе, при здоровой молодой бабе в доме, самой белье на речке полоскать.
— Она и так устает, с младенцем-то на руках. Васька у нас крикливый такой, требовательный, точь-в-точь как мой Коля в детстве. Вылитый он в него.
— Не знаю, раньше-то ты ее так не жалела.
— Глупая была. Думала, она сына у меня отбила, вот и придиралась к девке. А все она делает ладно – и белье у нее белым-бело, и избу метет так, что я специально соринки подбрасывала, чтоб видимость создать, да самой же за ней подметать. А еда у нее какая славная, из ничего такое кушанье состряпает, что пальчики оближешь. Я ела, чуть язык не проглатывала, а молчала. Вот что мне, дуре, жалко было ласковое слово сказать? Глядишь, и на фронт бы не сбежала от меня, не томилась бы я здесь в одиночестве. Дочери-то мои меня быстро осаживали, а эта все терпела. Ладно, Зинка, пойду я, помогу Васеньку искупать, надо череду заварить, а то комары его искусали.
Лидия отшатнулась от окна, и на ее губах расплылась счастливая улыбка. Вот оно в чем дело! Ее свекровь любит ее, просто в силу своего скверного характера не могла смириться. Увидев, как Вера Михайловна достает мешочек с сушеной чередой, она спросила:
— Может, ромашка лучше подойдет?
Вера Михайловна уперла руки в боки и с деланной суровостью заявила:
— Я старше, мне виднее, что младенцу надобно, у меня их четверо было!
— А я – мать! И я лучше знаю, что нужно моему сыну, — нарочно возразила Лидия, испытывая свекровь.
Та рассмеялась, и в ее глазах впервые блеснула неподдельная, теплая искорка:
— Ну, коли так, давай ни тебе, ни мне – заварим и череду, и ромашку, вместе.
Эпилог
Вера Михайловна нашла в себе силы и мужество попросить прощения у невестки за все причиненные обиды. Она, наконец, поняла простую и мудрую истину: мир и согласие в семье дороже любых, даже самых застарелых обид. К своему удивлению, она обнаружила, что сын стал относиться к ней с большей нежностью и вниманием, как только она перестала придираться к его жене. Женщина осознала, что потратила несколько долгих лет на бессмысленные склоки и распри, отравляя жизнь себе и своим близким.
А когда Лидия родила еще троих детей, Вера Михайловна стала называть ее самой любимой и лучшей дочерью. И если кто-то осмеливался сказать о невестке недоброе слово (хотя таких находилось все меньше), она мигом затыкала им рот, вставая на защиту Лидии горой. Вся ее нерастраченная, бурлящая энергия уходила теперь в воспитание четверых внуков, даря ей новое, светлое предназначение и наполняя ее жизнь смыслом и радостью, которых ей так не хватало в годы войны и разлада. И в этом позднем, но таком желанном мире, обретенном под одной крышей, они все нашли свое счастье.