Последние лучи осеннего солнца, жидкие и холодные, золотили верхушки пожухлых берез. Воздух был прозрачен и звонок, пахло дымом, прелой листвой и приближающимися холодами. Она, оставив тяжелое ведро у покосившейся двери сарая, отряхнула ладони о грубый фартук. Даже в единственный выходной покой был лишь миражом, несбыточной мечтой. Из сельсовета примчался запыхавшийся пацаненок, бормоча что-то о срочном вызове. Вздохнув, она направилась к калитке, чувствуя, как усталость наваливается тяжким грузом.
— Петр Иваныч, здорово, что звал? — прозвучало сердито, едва она переступила порог его кабинета, где пахло старыми бумагами и махоркой.
— Во-первых, поздоровайся как следует. А во-вторых, не хмурься, как туча на горизонте, сейчас все прояснится.
— Здравствуйте, — произнесла она, и взгляд ее упал на молодого человека, сидевшего на жестком стуле в углу. Он сидел непринужденно, но в его осанке угадывалась собранность.
— Это наша Валентина Сергеевна, наш счетовод и правая рука, — председатель показал на нее рукой, широко и немного театрально.
— Очень приятно, — гость поднялся, и на его лице появилась легкая, учтивая улыбка. — Я Лев Дмитриевич, проверяющий из областного центра.
— Вот, Валя, — Петр Иваныч перевел дух, — покажешь и расскажешь Льву Дмитриевичу, как тут у нас все устроено. Человек он новый, работы для него накопилось немало, сама понимаешь — в последние два года всем было не до нашей глуши. Короче говоря, отдашь ему всю отчетность за два прошедших года и поступаешь в его полное распоряжение.
— Выходной, вроде как, Петр Иванович. У меня дела свои, домашние, — попыталась она возразить, чувствуя, как внутри закипает раздражение.
— Ну какие, какие дела могут быть у одинокой женщины? Дети, что ли, семеро по лавкам, или муж дома ждет? Чем ты можешь быть занята в такой глухомани?
— Отдыхаю, понятно? — огрызнулась она. Она не испытывала страха перед председателем, прекрасно зная, что является его настоящей опорой; по сути, он оставался номинальным руководителем, а все основные вопросы решала она, хоть и числилась простым счетоводом. К тому же между ними связывали узы родства — она была его племянницей.
— Отдыхай, кто тебе мешает? — удивился Иваныч. — Прям велика работа — бумажки перебирать да цифры сводить.
— Тьфу, — с досадой выдохнула она и, развернувшись, выскочила из сельсовета. Присев на завалинку, она с дрожащими от злости пальцами принялась крутить самокрутку.
— Не слишком ли красиво барышне баловаться такими грубыми вещами? — услышала она спокойный голос и, подняв голову, увидела Льва Дмитриевича.
— Вам-то какое дело? И почему вы именно сегодня, в мой единственный свободный день, соизволили пожаловать?
— Когда выдали наряд на ваше село, тогда и приехал. Слушайте, давайте так: вы мне предоставите все необходимые документы, отчеты, а сами занимайтесь своими делами. Я справлюсь самостоятельно. Если что-то окажется для меня непонятным, я отложу эти вопросы до завтра.
Она хмыкнула с легкой усмешкой. Ага, как же, знает она этих городских жителей. Закончат свои институты, а толку — все приходится объяснять на пальцах, будто маленьким детям.
— Где вы планируете остановиться? — спросила она, стараясь говорить ровнее.
— Пока нигде. Я только что добрался. Наверное, придется здесь, в сельсовете, и заночевать.
Она резко поднялась и направилась обратно в кабинет к Петру Ивановичу.
— Как же ты человека не устроил? Где он будет ночевать?
— А куда мне его пристраивать? Все дома заняты. О, придумал! — он поднял палец вверх, словно осененный гениальной идеей. — Пускай поживет у тебя.
— Чего? — возмутилась она, мысленно ругая себя за то, что ввязалась не в свое дело.
— А чего? Чего ты возмущаешься? Ты женщина одинокая, живешь одна, родителей нет, Царство им небесное, — оглянувшись, он перекрестился. — Потеснишься немного, не убудет. Все, бери парнишку и с глаз моих долой, мне некогда.
— Дядя, — она редко обращалась к нему так, и он уставился на нее, пытаясь угадать, что последует дальше. — А не хочешь ли ты нас с ним свести? А? Для этого ты и селишь этого Льва у меня в доме? Если это твоя затея — забудь! Ничего не выйдет.
— Валь, я же как лучше хочу. Ты что, всю жизнь будешь одного лишь Егора помнить? Ты же молодая женщина, жить надо дальше. Егор погиб как герой, три года уже прошло, а ты все траур носишь в душе. Присмотрись к нему, может, парень он и впрямь хороший. А теперь ступай.
Громко хлопнув дверью, она вышла из сельсовета. Да, дядя был прав, Егорка нет, жить нужно дальше, но ей казалось, что если она позволит себе взглянуть на другого мужчину, то это будет самым страшным предательством по отношению к их любви. Любви, которой было суждено остаться лишь горьким и светлым воспоминанием…
Ее жених пал под Волчанском в июне 1942-го, сомнений быть не могло — его опознали товарищи. И надежды на то, что произошла ошибка, не оставалось.
Она любила его так сильно, что вся ее жизнь словно раскололась на «до» и «после». Даже потерю матери и отца, которых унесла жестокая болезнь, она пережила как-то иначе, с горьким, но смирением. Да, страдала, лила слезы, но она успела с ними попрощаться, услышать их последние слова, ощутить их ладонь на своей голове. А Егор… Он уходил на фронт с улыбкой, обещая вернуться и жениться на ней. Он уходил, строя планы на будущее, такое ясное и счастливое. И он был так молод, так безгранично верил в жизнь…
Дядя и раньше пытался устроить ее судьбу, но сегодня он перешел все мыслимые границы. Взять и поселить в ее дом, в ее личное пространство, совершенно незнакомого человека.
— Валентина Сергеевна, вы чем-то расстроены?
— Не обращайте внимания, — она не стала срывать на нем свою досаду, он тут был ни при чем. — Берите свой чемодан и следуйте за мной.
Она пошла вперед, не оглядываясь, вся погруженная в свои невеселые думы.
Подходя к своему аккуратному дому с резными наличниками, она обернулась — Лев неотступно следовал за ней, соблюдая дистанцию. Она приостановилась и, уперев руки в боки, четко и твердо произнесла:
— Вы будете проживать в моем доме. И у меня существуют правила: необходимо соблюдать чистоту, по ночам не бродить без дела, и самое главное — не задавать вопросов, которые вас не касаются.
— Есть, — он по-военному приложил руку к воображаемой фуражке. — Вопрос можно? Он касается непосредственно меня.
— Задавайте.
— Помогать-то вам по хозяйству можно? Ну, там, воды принести, дров наколоть, баню истопить?
— А вы справитесь? — с легкой насмешкой оглядела она его с ног до головы.
— Я детство у бабушки в деревне провел и не боюсь никакого труда.
— Что ж, тогда договорились. С меня — чистое белье и еда, с вас — помощь по хозяйству.
Несколько последующих дней Лев Дмитриевич скрупулезно проверял всю отчетность, сидя над кипами бумаг с раннего утра до позднего вечера, прерываясь лишь для того, чтобы помочь ей по дому. Он наносил воды, натопил баню, помог перебрать сено в сарае и даже ходил на речку полоскать свои рубахи, что вызывало нескрываемое веселье у местных женщин. Те перешептывались, подтрунивая над Валентиной.
— Чего, Валька, нашла себе кавалера все-таки? Да не абы кого — городского чиновника ухватила.
— Что вы мелете? Это проверяющий из города. Сама жду не дождусь, когда он закончит и уедет. То ли дело — на себя одного готовить, то ли дела мужчины кормить.
— Да вот если бы у меня такой мужчина поселился, я бы с него пылинки сдувала, — звонко смеялась Зина, вдова с тремя ребятишками.
— Так забирай, — фыркнула Валентина. — Я бы только рада была, да только твои сорванцы его своим гвалтом сведут с ума. А мне нужно, чтобы он поскорее закончил свою работу и покинул нас.
Наконец все проверки были завершены, все цифры сошлись, и Лев остался доволен.
— У вас здесь идеальный порядок, как в аптеке, ни к чему не подкопаешься.
— А так хотелось? — спросила она, приподняв бровь.
— Нет, конечно. Просто я поражен. Скажите, какое у вас образование? У вас такой безупречный порядок в документах…
— Образование? Всего шесть классов. Меня Иваныч всему научил, — наливая ему кружку душистого травяного чая, ответила она.
— Валентина Сергеевна, а можно вопрос?
— Если он вас не касается, то не стоит.
— А я все же рискну… — Он отхлебнул ароматного чая и внимательно посмотрел на нее. — Вы так уверенно и даже дерзко разговариваете с председателем, не испытываете страха?
— А чего его бояться? — пожала она плечами. — Я его племянница. Мы с ним, по сути, остались в этом мире одни у друга. Ну, не считая его родителей, моих бабушки с дедушкой. Дед мой прикован к постели, а бабушка… Она меня за внучку не считает, всю жизнь была против того, чтобы мой отец, ее сын, женился на моей матери. Не признавала невестку, а меня, внучку, даже ни разу не приласкала. Живем в одном селе, а дальше чем чужие люди… Меня всему дядя обучил, мы друг друга любим, хоть и спорим часто. Его собственные дети уехали в город учиться и там остались, забыли отца, вот так и вышло, что мы с ним держимся друг за друга. Поспорим, повозмущаемся, но все равно роднее у нас никого нет.
— Теперь мне понятно, почему он так легко прощает вашу прямоту, — широко улыбнулся Лев Дмитриевич. — Честно говоря, впервые встречаю такую бойкую и независимую девушку. Моя сестра — тихоня, ни за что не пойдет против воли родителей, а уж перечить им — тем более. Иной раз на нее смотришь и думаешь — бедный ее будущий супруг, какая скука его ожидает… А вы… вы были замужем?
— Нет, — коротко ответила она.
— А почему, если не секрет?
— Вы чай допили? Если да, то пойдемте в сельсовет, Петр Иванович отвезет вас в город.
— Вы меня выпроваживаете?
— А вы что, жить тут собрались навсегда? У вас других дел, кроме нашей деревни, нет?
Лев Дмитриевич громко рассмеялся и надел свой китель. Да… С такой женщиной точно не соскучишься.
Вечером, проводив проверяющего, она вернулась в свой внезапно опустевший дом, присела за стол и медленно провела ладонью по его столешнице. Как-то непривычно пусто и тихо стало в этих стенах. За несколько дней она успела привыкнуть к тому, что есть о ком позаботиться, с кем можно обмолвиться словом, кто разделит с ней вечернюю трапезу.
Ей было страшно признаться себе в этом, но Лев Дмитриевич ей искренне понравился. Она пожала плечами — и что тут удивительного? Ей всего двадцать три года, в ее годы многие уже растят детей, а она даже замужем ни разу не была.
Всю ночь мысли о нем лезли в голову, и она отмахивалась от них, твердя себе, что все кончено, он уехал и больше не вернется. И это к лучшему, зачем такому человеку, как он, простая деревенская дикарка?
Но он вернулся. Вернулся к ней…
Осень в тот год стояла яркая и долгая. Листья окрасились в багрянец и золото, и село, словно уставший зверь, готовилось к долгой зимней спячке. Были сыграны две свадьбы, в деревню потихоньку возвращались уцелевшие с фронта мужчины, жизнь, хоть и с трудом, но залечивала свои раны. Лишь одна Валентина чувствовала непроходящую тоску в душе и проводила дни за работой, втайне лелея надежду, что однажды он появится на пороге и скажет, что она тоже не выходила у него из головы.
И ее тихая надежда сбылась.
Однажды темным осенним вечером, когда ветер гнал по улице клубы рыжей пыли, у ее ворот остановилась машина. Сердце ее сжалось от необъяснимого страха — в их селе была лишь одна колымага у председателя, да и та вечно ломалась. А недавно за одним из односельчан приезжал черный воронок… Неужели и ее в чем-то обвинили?
Сжавшись, она уставилась на дверь, услышав твердые, уверенные шаги во дворе. Когда дверь распахнулась, она едва сдержала возглас — на пороге стоял Лев. Он снял кепку и переступил порог.
— Здравствуйте, Валентина Сергеевна!
Взяв себя в руки и стараясь придать голосу равнодушие, она ответила:
— Здравствуйте, Лев Дмитриевич. Какими судьбами? Неужели снова проверка?
— Нет. Я… соскучился. Вот и решил навестить. Сейчас я веду ревизию в селе за пятнадцать верст отсюда, вот и позволил себе заскочить к вам на огонек. Чай у вас неповторимый, нигде такого не пробовал.
— А что, там, где вы живете, вас не угощают?
— Живу я с дедом-инвалидом. Он целыми днями либо храпит, либо ворчит. Валентина Сергеевна, у меня для вас небольшой подарок, — ловким движением он развернул сверток и извлек оттуда платье нежного, кофейного оттенка. — У вас фигура очень похожа на мою сестру, вот я и подобрал по ее меркам.
Она почувствовала, как по щекам разливается горячий румянец.
— Что вы себе позволили, Лев Дмитриевич? Я не могу принять такой подарок, отдайте его лучше своей сестре! А чаем я вас, конечно, напою, если подождете немного.
Спустя полчаса они сидели за столом, и ароматный напиток струился паром из кружек. Он улыбался, поглядывая на нее, а она смущенно отводила взгляд. Первым не выдержал он:
— А почему бы нам не отбросить все эти формальности и не перейти на «ты»?
— Как пожелаешь… — тихо согласилась она.
— Вот и замечательно. Валя, я… я знаю о тебе многое. О Егоре, о том, что ты осталась одна, о том, что ты боишься позволить себе быть счастливой. Я все знаю…
— Откуда? — ее пронзила внезапная досада. Дядя, конечно, не удержался.
— Знаю, и все. Но у меня к тебе один-единственный вопрос — почему ты так отчаянно боишься собственного счастья?
— Это тебя не касается, — прошептала она, потому что и сама не знала ответа. Просто однажды она убедила себя, что не заслуживает ничего хорошего.
— Валя, прости мою наглость, но я не могу молчать. Все эти месяцы я думал только о тебе, твой образ не выходил у меня из головы. Пожалуйста, не прогоняй меня, — он осторожно коснулся ее пальцев своей рукой. — Позволь мне иногда приезжать, позволь нам просто быть друзьями.
Она молча отхлебнула чаю и кивнула. Вся ее былая дерзость и уверенность растворились в воздухе от одного этого легкого, трепетного прикосновения.
На следующий вечер он появился снова, оставив машину на окраине села, как она и просила.
— Не нужно лишних глаз и пересудов. У наших сельских женщин только одна отдушина — чужие секреты обсуждать.
На вторую ночь они стали близки. Она сама не понимала, как решилась на такой отчаянный шаг, но его тепло, его дыхание, его тихий шепот свели ее с ума, заставив забыть о всех условностях и страхах.
Несколько волшебных ночей они провели вместе — он приезжал поздно, а уезжал на рассвете. Она чувствовала себя по-настоящему счастливой. О будущем они не говорили ни слова.
А через неделю он, лежа рядом с ней, с грустью в голосе произнес:
— Меня направляют в Смирновку, это далековато отсюда. Там серьезные проблемы в колхозе, нужна тщательная ревизия. Но как только я освобожусь, как только появится малейшая возможность, я вернусь к тебе.
— Я буду ждать, — целуя его, прошептала она.
— Я обязательно вернусь, дикарка моя прекрасная…
Он приехал через два долгих месяца и остался у нее на целых два дня. О том, что между ними возникли чувства, не знал никто, кроме ее дяди. Она решила не скрывать от него правду и рассказала все как есть.
— Ты не осуждаешь меня, дядя?
— Ну, то, что ты допустила его в свою постель без брака, это, конечно, нехорошо. И то, что ты, по сути, мало его знаешь, тоже ничего хорошего. Хотя… Я свою покойную жену и вовсе через месяц после знакомства под венец повел. Но вот то, что у тебя в глазах снова появился живой блеск, то, что ты снова способна любить — для меня это дороже любых условностей. Надеюсь, что и у него все серьезно, иначе я сам с ним поговорю по-мужски.
Лев снова уехал на неопределенное время, но теперь Петр Иванович, будучи в курсе, передавал ей его телефонограммы. Тот обещал, что к весне ему дадут двенадцатидневный отпуск, и он полностью посвятит его ей.
— Ох, заберет он тебя в город, — сокрушался Петр Иванович. — И как я тут без тебя управлюсь?
— Рано еще об этом говорить, — отмахивалась она, хотя в сердце уже теплилась робкая надежда.
Спустя некоторое время Валентина стала замечать странные изменения в своем состоянии — ее мутило по утрам, кружилась голова, а когда она поняла, что критические дни не наступают, до нее дошла простая и пугающая истина — она ждала ребенка. Она с огромным нетерпением ждала приезда Льва. Сообщать такую новость через телефонограмму она не хотела, ей страстно желалось увидеть выражение его глаз, его лица, когда он узнает.
Скоро должна была начаться очередная плановая ревизия, и она ждала этого дня, с замиранием сердца думая о том, не пришлют ли вместо него кого-то другого, ведь сейчас ее любимый был далеко.
За неделю до назначенного срока она сидела в своем кабинете и сверяла счета. Если приедет он, то с работой они управятся быстро, и у них останется драгоценное время друг для друга. Если же приедет другой проверяющий, то для него все будет подготовлено идеально. Она еще раз все перепроверила — все сходилось. Как всегда. Откинувшись на спинку стула, она задумалась — кто же у них родится, девочка или мальчик? Она мысленно перебирала имена, как вдруг ее раздумья прервал резкий стук каблуков в коридоре. Она удивилась — кто это из деревенских модниц отважился щеголять на каблуках по такой непролазной грязи?
Дверь отворилась, и в кабинет вошла изящная, очень миловидная девушка. Из-под аккуратно повязанного платочка выбивались темные волосы, заплетенные в толстую косу, а голубые, не по-детски серьезные глаза внимательно разглядывали Валентину. Одета она была в нарядное светлое пальто, а в руках сжимала небольшую сумочку.
— Валентина, это вы?
— Я. Простите, а вы кто и по какому вопросу? Вы наш новый ветеринар? — из города уже полгода обещали прислать специалиста, но все ограничивалось одними разговорами.
— Разрешите присесть? — после ее кивка девушка опустилась на стул и, не отрываясь, смотрела на нее. — Я Лидия. Жена Льва Дмитриевича Кораблева.
В груди у Валентины все сжалось, стало трудно дышать, а в глазах поплыли темные круги. Она смогла выдавить лишь одно:
— Кто? Жена?
— Да. Его законная супруга. Я ждала его с фронта, мы расписались прямо перед самой войной. У нас была прекрасная семья, пока на его пути не появились вы. Я вас очень прошу, прекратите все отношения с моим мужем, вы же тоже женщина, вы должны меня понять. Вы молоды, вы обязательно найдете свою настоящую любовь. Не разрушайте чужое счастье, поверьте, это не принесет добра ни вам, ни кому бы то ни было.
— Я… я не знала, что Лев женат. Он мне ни слова об этом не сказал.
— Знаете, я и раньше закрывала глаза на его… маленькие слабости. Готова простить и на этот раз.
— Откуда вы обо мне узнали?
— Из телефонограммы. Я была у него на работе, когда ее принесли. Он сам во всем признался. Вот так я и оказалась здесь.
— Где Лев сейчас? — едва слышно спросила Валентина.
— В городе. Дома, где и должен быть. — Тут гостья слегка закашлялась и попросила стакан воды.
Валентина встала и вышла в коридор; там стояло ведро с водой и жестяная кружка. Быстро набрав воды, она вернулась и подала Лидии.
— Спасибо. Мне пора. Всего вам доброго и, надеюсь, мы поняли друг друга.
Валентина несколько дней ходила как в тумане, не в силах поверить, что он мог ее так жестоко обмануть. Она корила себя, называя дурой и простушкой — сама виновата, позволила чувствам взять верх над разумом. Вот теперь придется пожинать горькие плоды своей наивности и позориться на все село. Беременность и ребенка не скроешь.
Она втайне молилась, чтобы на ревизию прислали кого угодно, только не его. Дяде она ничего не рассказывала, ей было невыносимо стыдно перед самой собой за свою доверчивость. Решила, что расскажет ему потом, когда придет время.
Тучный, вечно потеющий проверяющий по имени Антон Семенович с exasperation перебирал бумаги на столе.
— Нет ведомости, Валентина Сергеевна, нет ее и все тут.
— Антон Семенович, неделю назад все документы были в полном порядке. Я лично их подготавливала. Давайте поищем еще раз.
— Мы уже два дня ее ищем. Кто за эту ведомость отвечает?
— Я. Но я же внесла все данные в трудовую книжку колхозника Николаева.
— Трудовая книжка — это одно, а ведомость — это совсем другое.
Валентина нервничала все сильнее; пропажа ведомости могла обернуться для нее серьезными неприятностями.
— В общем, так, — отрезал проверяющий, — если до вечера документ не найдется, вы поедете со мной в город, будете там давать объяснения.
— А Петр Иванович? Ему не нужно будет ехать? — со страхом спросила она.
— Ему нет. За ведомости ведь отвечаете именно вы.
Она с облегчением вздохнула. Она понимала, что ее ждут крупные неприятности, но не хотела, чтобы из-за ее оплошности пострадал дядя. Мало того, что личная жизнь рухнула, так еще и в служебном саботаже могут обвинить…
Вот так, она не хотела его видеть, и он не приехал. На его телефонограммы она не отвечала. И когда неделю назад появился этот тучный Антон Семенович, она поначалу даже обрадовалась, ведь была не готова слушать оправдания человека, которого так сильно полюбила. Но когда выяснилось, что пропала важная ведомость, ее охватил настоящий ужас.
К вечеру документ так и не нашелся. Ее забрали в город, и с самого утра начались бесконечные допросы, перемещения из кабинета в кабинет. Столько гневных слов и обвинений она, всегда считавшая себя патриоткой, никогда не слышала в свой адрес. Она пыталась оправдываться, плакала, но ее никто не хотел слушать. И не отпускали домой…
В один из таких вечеров, сидя в своей камере, если это убогое помещение можно было так назвать, она думала о том, что судьба, видимо, уготовила ей быть несчастной. Она вспоминала свою жизнь: как отец, бывало, незаслуженно наказывал ее, а она, вся в отца, дерзила ему в ответ; как мать безропотно подчинялась его воле; как ее хотели выдать замуж за нелюбимого, а она уже тогда всей душой была с Егором; как они, прячась от всех в кабинете дяди, мечтали о будущем и строили планы, которые война разбила в прах.
Она вспомнила, как провожала его на фронт, как он, улыбаясь, обещал вернуться и как потом пришла та страшная бумага…
Она вспомнила смерть родителей, наступившую друг за другом, и свое одиночество в опустевшем доме.
Вспомнила горькие слова бабушки, которая винила ее мать в смерти сына… Глупые, безумные слова, но боль от них была совсем не глупой.
И она вспомнила Льва, и то, как впервые за долгие годы почувствовала себя счастливой, нужной, желанной.
В день, когда ее увезли, она все же нашла в себе силы рассказать дяде о том, что ее возлюбленный оказался женатым человеком. Он был в ярости, но уверенно сказал, что они со всем справятся и что он во всем разберется.
Она положила ладонь на еще плоский живот и прошептала:
— Малыш, у нас все будет хорошо. Пусть у тебя не будет отца, но мы справимся. У нас есть замечательный дед. Главное, чтобы у него из-за всей этой истории не случилось неприятностей.
А рано утром за ней пришли, вывели на улицу и, не говоря ни слова, отпустили на все четыре стороны. Никаких объяснений… Она вышла за ворота и буквально столкнулась с дядей и… с ним. С Львом.
— Ты! — у нее перехватило дыхание. — Как ты посмел здесь появиться? Дядя, зачем ты его привел? Я же тебе говорила, что у него есть жена!
— Нет, дочка, ты не все знаешь, — ласково, как в детстве, погладил ее по голове Петр Иванович.
— Я живу недалеко, поедем ко мне, и я все тебе расскажу, — взяв ее за руку, твердо сказал Лев.
— Нет уж нет! Чтобы снова встретиться с твоей супругой? Ни за что! Мы с вами, Лев Дмитриевич, теперь совершенно чужие люди, и наши дороги должны разойтись.
— Дикарка ты и есть дикарка, — покачал головой Лев. — Не хочешь даже выслушать человека, сразу в сторону шарахаешься. А между прочим, мне есть что тебе сказать.
— Да, Валь, поехали, ты все поймешь, — тихо, но настойчиво произнес дядя.
Она молча села в машину и смотрела в окно, пытаясь скрыть дрожь в руках. Ну и пусть, пусть сам объясняется со своей законной женой.
Они вошли в квартиру, и их на пороге встретила… та самая девушка. Лидия. Она смотрела на вошедших виноватым, растерянным взглядом, ее руки дрожали, и она не знала, куда их деть. Валентина тоже почувствовала себя не в своей тарелке. Что сейчас будет? Он объявит, что уходит от жены к ней? Решит устроить разборки при всех? Она сделала шаг назад, но дядя, мягко взяв ее за плечи, подтолкнул вперед. Они прошли на кухню, и Валентина отметила, что квартира обставлена со вкусом и уютом.
— Садись. Лида, накрой на стол и присоединяйся к нам. Ты должна многое рассказать Валентине.
Но Лидия, вместо того чтобы подойти, закрылась в соседней комнате. Лев махнул рукой.
— Ну и ладно, я сам все расскажу. В общем, пять дней назад я приехал в ваше село и сразу же познакомился с кулаком Петра Ивановича.
— Уж прости, парень, я думал, ты по заслугам получаешь.
— Ничего, иногда и это полезно, — Лев продолжил: — Я узнал, что тебя увезли в город, что пропала ведомость, что какой-то чиновник из управления заявил, что пока документ не найдут, ты будешь у них в заложниках. Чушь, конечно, но начальник у нас человек жесткий, для него обвинить кого-то — все равно что утренний кофе выпить. Мы с Петром Ивановичем стали искать эту злополучную ведомость, все перевернули вверх дном, и тут подходит мальчишка… Иваныч, как его?
— Савка, — подсказал председатель.
— Да, Савка, и спрашивает: а кто та тетя, что до вас приезжала? Петр Иванович сказал, что это, мол, моя жена. Я попросил парнишку описать эту женщину. Он мне все и рассказал. Я по описанию понял, что это Лидия.
— Да, когда… когда эта женщина приехала, Савка как раз возле сельсовета крутился, — тихо подтвердила Валентина.
— Так вот, дело в том, что Лидия — не моя жена. Она моя младшая сестра…
— Что? — Валентина чуть не подпрыгнула на стуле. — Сестра? Та самая тихоня?
— Она самая. Я примчался в город и устроил ей допрос с пристрастием. Она призналась, что приехала к тебе и представилась моей супругой.
— Но зачем? — не понимала Валентина.
— У нее есть близкая подруга, Надежда. Она влюблена в меня с самого детства. Вот Лидка и решила отстоять ее интересы, глупышка. Ни характера, ни житейской мудрости… Но самое главное — ведомость мы тогда не нашли. Помог случай. Я искал у нее в комнате книгу, а нашел пропавший документ. Она его даже особо не прятала. В общем, это она его стащила, когда ты вышла, чтобы принести ей воды. Просто взяла со стола первый попавшийся листок. Она хотела создать тебе проблемы, зная, что должен приехать другой ревизор. Хотела таким образом убрать тебя со своей дороги. Она не понимает одного — Надя для меня всегда была и останется просто ребенком, соседской девочкой.
Эту ведомость Петр Иванович лично отвез в управление, и на следующий день тебя отпустили. Вот и вся история.
— Скажи мне, Лев, — шепотом, глядя ему прямо в глаза, спросила она, — ты любишь меня?
— Люблю. Больше жизни. Я думал, что сойду с ума за эти несколько дней разлуки.
Валентина встала и подошла к двери комнаты, за которой скрывалась Лидия.
— Лида, — тихо постучала она. — Выйди, пожалуйста. Я не сержусь на тебя.
— Нет, — донесся из-за двери сдавленный крик. — Не выйду! Ты разрушила жизнь Наде!
— Глупышка. Она никогда не была нужна Льву. И уж тем более сейчас, когда у него будет ребенок от меня.
— Что ты сказала? — Лев стоял позади нее, и на его лице расцветала счастливая, невероятная улыбка. — Я… я стану отцом?
— Да. Ты станешь отцом. Если ты этого захочешь…
Эпилог
Спустя две недели они скромно расписались в сельском совете. Лев, воспользовавшись ходатайством Петра Ивановича, который к тому времени попросился на заслуженный отдой, чтобы ухаживать за престарелыми родителями, стал новым председателем. Молодой, образованный, перспективный — ему пошли навстречу.
Родители Льва, желая проучить дочь за ее самодеятельность, отправили Лидию к дальней родне в соседнюю область на все лето. Девушка долго не могла простить невестку, но когда на свет появился ее племянник, а спустя два года и очаровательная племянница, сердце ее растаяло. Она нашла в себе силы извиниться перед Валентиной, и со временем между ними зародилась настоящая, крепкая дружба.
Валентина и Лев прожили вместе долгую, наполненную светом и взаимным уважением жизнь, вырастив четверых детей и дождавшись одиннадцати внуков. Их любовь, прошедшая через испытания ложью и недоверием, оказалась прочнее гранита и стала настоящей легендой в тех краях, живым свидетельством того, что настоящее счастье всегда находит дорогу к тем, кто способен его принять, простить и любить, несмотря ни на что.