Служебная дверь, старая и непослушная, с противным скрипом отворилась, пропуская Катю из душного, насыщенного запахами еды и моющих средств пространства в прохладную вечернюю мглу. Воздух снаружи был влажным и тяжелым, он густо замешивался на ароматах из ближайшего мусорного контейнера – кисловатых щах, подгнивающих овощей и едкой, химической ноты хлора, которым мыли полы в подсобке. Девушка involuntarily поежилась, стараясь укутаться повыше в воротник своей старой, тонкой куртки, нещадно продуваемой всеми сквозняками. Длинная, изматывающая смена, наконец, осталась позади, и теперь единственным желанием было поскорее добраться до своего скромного уголка, где можно было отдохнуть.
Не успела она сделать и пары шагов по замызганному асфальту двора, как из сгущающихся сумерек возникла высокая, знакомая и оттого неприятная фигура.
— Стоять.
Голос Артема Георгиевича, владельца заведения, прозвучал ровно и твердо, без привычных оттенков раздражения или высокомерия, но в этой новой интонации сквозила ледяная решимость, не предвещавшая ничего хорошего. Он стоял неподвижно, словно вросший в землю, его силуэт казался грозным и неумолимым, перекрывая единственный путь к свободе.
София вздрогнула, замерши на месте. Сердце неожиданно и тревожно заколотилось в груди.
— Артем Георгиевич? Я… я уже все закончила, можно я пройду?
— Я вижу, что закончила. Сумку. На стол.
Он коротким, резким движением кивнул в сторону ржавого уличного столика, за которым в перерывах курили повара. Поверхность стола была испещрена пятнами и царапинами.
От неожиданности у девушки перехватило дыхание, а кровь разом отхлынула от лица, оставив щеки холодными и онемевшими.
— Что? Простите, я не поняла…
— Сумку. На. Стол. Я не привык повторять.
Его дорогой, насыщенный парфюм, обычно уместный в интерьерах кабинета, здесь, в грязном дворе, смешиваясь с миазмами помойки, казался чужеродным, резким и даже агрессивным. Он резал обоняние, подчеркивая пропасть между ними.
— Но там… там мои личные вещи, — попыталась возразить София, чувствуя, как по телу разливается жар унижения.
— Вот именно. Личные. А возможно, и не совсем. В моем ресторане на протяжении двух недель систематически исчезают продукты. Мелочи, но неприятные. То отборное филе, то бутылка хорошего вина. А ты у нас новенькая. И ведешь себя как-то… тихо.
Он сделал шаг вперед, сократив и без того короткую дистанцию. София инстинктивно прижала к себе свою скромную тканевую сумку, самую надежную свою спутницу, доставшуюся ей от матери.
— Вы не имеете права так поступать, — выдохнула она, и ее собственный голос показался ей слабым и беззащитным.
— Я имею полное право защищать свою собственность. Открывай. Либо я немедленно вызываю правоохранительные органы. Выбор за тобой.
Его лицо оставалось каменной маской. В этой ситуации он видел лишь задачу, проблему, требующую немедленного и жесткого решения. Устранение неполадки в системе.
Руки Софии предательски задрожали. Мысль о возможном появлении полиции вызывала леденящий душу страх. Этого допустить было нельзя.
— Я… клянусь, я ничего не брала. Вы ошибаетесь.
— Все так говорят. Не тяни время.
Артем Георгиевич явно терял последние крупицы терпения.
Он резко шагнул вперед и грубым, не терпящим возражений движением дернул молнию на ее сумке.
Застежка с визгом разошлась, обнажив скромное содержимое.
София вскрикнула, пытаясь прикрыть свои пожитки, но было уже поздно.
Он, с выражением глубочайшей брезгливости на лице, запустил руку внутрь. Девушка зажмурилась, ощущая полное, парализующее бессилие. Мир сузился до этого ржавого стола, запаха хлорки и острого чувства стыда.
Он вытащил ее простенький, потертый кошелек. Раскрыл. Внутри лежали три смятые, невесомые купюры и заламинированный студенческий билет.
— Негусто, — бросил он с коротким, ничего не значащим хмыканьем.
Порылся глубже. На свет появился пластиковый контейнер с остатками простой гречневой каши и потрепанный, зачитанный до дыр учебник по микроэкономике.
— Учишься, значит? — поинтересовался он, и в его голосе не прозвучало ни капли одобрения или интереса.
Она лишь молча кивнула, не в силах вымолвить ни слова.
— Умная, значит, — произнес он, и это прозвучало как обвинение.
Он продолжил свой бесцеремонный осмотр. Его раздражение, казалось, лишь нарастало. Вероятно, он ожидал обнаружить аккуратно запакованные деликатесы или что-то столь же ценное.
— А это что?
Его пальцы наткнулись на небольшой предмет, бережно, с трогательной аккуратностью завернутый в чистый, хотя и простой, носовой платок.
— Не трогайте это, пожалуйста! — вырвалось у Софии, но ее протест запоздал.
Это был единственный доступный ей рефлекс — защитить самое дорогое.
Он развернул ткань.
Внутри лежала старая, потрепанная временем и небрежным обращением, картонная фотография в дешевой пластиковой рамке. Снимок был тусклым, но изображение на нем — ясным.
Артем Георгиевич замер, уставившись на него.
Его рука, только что такая решительная и грубая, остановилась в воздухе.
Он машинально, почти неосознанно, поднес рамку ближе к тусклому, желтоватому свету фонаря, одиноко висевшего над входом в подсобку.
София перестала дышать.
Весь мир окончательно сжался до точки: ржавый стол, запах прокисшего супа и эта фотография в руках человека, причинившего ей боль.
Артем Георгиевич смотрел на фото.
И не мог оторвать взгляда.
Изучал каждую черточку.
Выражение его лица, еще несколько мгновений назад такое уверенное и жесткое, начало медленно, но неотвратимо меняться. Оно будто бы осыпалось, как штукатурка, обнажая что-то неузнаваемое.
Он, казалось, забыл, как дышать.
— Где… — он прокашлялся, и его голос стал чужим, глухим, лишенным всяких красок. — Где ты это взяла?
Вся наглость и гнев испарились, оставив после себя лишь звенящую, оглушительную растерянность.
София не понимала, что происходит. Ее мозг отказывался обрабатывать эту странную перемену.
— Это… это моя мама, — прошептала она, сама не зная, зачем говорит это.
Артем Георгиевич медленно, очень медленно поднял на нее глаза.
Он смотрел не на нее. Он вглядывался, пытаясь найти что-то знакомое, что-то важное.
Он переводил взгляд с ее юного, усталого лица на пожелтевшую фотографию. И обратно.
На снимке была запечатлена молодая, смеющаяся девушка. У нее были такие же, как у Софии, лучистые, добрые глаза и такой же упрямый, решительный изгиб губ.
— Твоя… мама? — переспросил он, и в голосе его дрогнуло что-то давно забытое, запертое на самый дальний замок.
Он узнал ее.
Это была Виктория. Его Вика. Та самая Виктория, которая исчезла из его жизни без малого двадцать лет назад.
Он долго убеждал себя, что она просто уехала, нашла другого, начала новую жизнь… Так было гораздо проще. Так было менее больно.
— Как… ее звали? — спросил он, и теперь в его тоне явственно проступила неуверенность, почти робость.
— Виктория… Ее не стало пять лет назад.
Артем Георгиевич качнулся, будто от невидимого удара.
Ему пришлось опереться о стол, на котором все еще лежали скромные пожитки Софии, разбросанные его же рукой.
Он смотрел на девушку. На ее уставшее, бледное лицо, на руки с потрескавшейся от постоянного контакта с водой и моющими средствами кожей, на ее старую, поношенную куртку.
Двадцать лет.
Он смотрел на свою дочь.
На посудомойку в его собственном ресторане.
Которую он только что публично, грубо и унизительно обвинил в воровстве.
Он замер, пораженный открывшейся перед ним бездной.
Он вскрыл ее сумку, подозревая в краже куска мяса, а обнаружил там… свою собственную, украденную у самого себя судьбу.
Свою разбитую, несостоявшуюся жизнь.
И свое единственное, неоспоримое оправдание.
— София… — прошептал он, и это имя, такое простое и красивое, впервые прозвучало из его уст. До этого момента она была для него просто «новенькой посудомойкой».
— Я… я могу идти, Артем Георгиевич? — испуганно проговорила София, торопливо собирая свои вещи обратно в сумку.
Ее пугала эта внезапная перемена. Неожиданная растерянность этого сильного человека страшила куда больше, чем его предсказуемый гнев.
Он не ответил.
Он все еще не выпускал из рук фотографию.
— Пожалуйста… верните ее. Это единственное, что у меня есть.
Он посмотрел на свою руку, будто впервые увидел ее. Затем, с неожиданной, непривычной бережностью, аккуратно вложил драгоценную рамку обратно в платок и протянул его девушке.
Его пальцы заметно дрожали.
София быстро взяла сверток и убрала его на дно сумки, на самый низ, под учебник и контейнер с едой.
Она застегнула молнию, пытаясь вернуть хоть каплю контроля над ситуацией.
— Теперь я могу идти?
— Подожди.
Он достал из внутреннего кармана пиджака свой дорогой, толстый кожаный бумажник.
София инстинктивно отпрянула.
— Нет. Не надо. Я ничего не возьму.
— Это не то, что ты подумала… Это…
Он запнулся, не в силах подобрать нужные слова.
Что он мог сказать? «Прости, я твой отец, я бросил твою мать, а тебя заставил мыть грязные тарелки в моем заведении и только что устроил над тобой обыск»?
— Ты уволена, — произнес он глухо, глядя куда-то мимо нее.
София резко вскинула голову. Обида и страх в ее душе сменились полным недоумением.
— Что? Но… я же ничего не сделала…
— Ты не будешь больше здесь работать. Ни одного дня.
Он не мог больше этого выносить. Не мог видеть ее здесь, в этом подвале, среди пара, жира и чужих объедков. Ни секунды больше.
— Но мне нужна эта работа…
— Завтра. Приходи ко мне в кабинет. Ровно в десять утра.
Он отошел от двери, наконец-то открывая ей выход из замкнутого пространства двора.
София, не веря до конца случившемуся, боком, стараясь не задевать его, протиснулась мимо и почти побежала через темный, недружелюбный двор.
Артем Георгиевич смотрел ей вслед.
Он стоял у ржавого стола, в воздухе которого витал запах дешевого мыла, хлорки и… далекого, едва уловимого, но такого знакомого аромата духов Виктории.
Он поднял руку и медленно, с невероятной усталостью, провел ладонью по лицу.
Он не знал, придет ли она завтра.
Он не знал, какие слова найдет для нее.
Он понимал лишь одно: жизнь, которую он с таким трудом и упорством выстраивал все эти годы, его ресторан, его статус, его «успех», только что рухнули, словно карточный домик, под грузом одной-единственной старой фотографии, хранившейся в сумке бедной студентки.
Ночь оказалась долгой и беспокойной. Для них обоих.
София просидела до самого рассвета в своей скромной, съемной комнате на отшибе города, уставившись в стену и не замечая, как остывает в кружке ее вечерний чай.
Унижение, пережитое несколькими часами ранее, жгло ее изнутри, оставляя на душе болезненные, не заживающие раны. Она вновь и вновь прокручивала в памяти тот момент, как он бесцеремонно рылся в ее вещах. Прикосновение его брезгливых пальцев…
А потом — его лицо.
Эта внезапная, кардинальная перемена. Что это было? Испуг? Шок? Она не могла найти объяснения.
«Ты уволена».
Она пришла в этот ресторан, потому что здесь платили ежедневно, пусть и немного, но хватало на еду и проезд. Теперь у нее не было и этого.
«Приходи в кабинет. В десять».
Зачем? Чтобы вручить расчет и выгнать окончательно? Чтобы устроить новый допрос? Или… все это из-за той фотографии?
Она достала рамку. Мамино лицо. Такое молодое, полное надежд. София почти не помнила ее такой.
Кто он ей? Простой знакомый из прошлого?
Она чувствовала злость. Глухую, медленную. Злость на него, на несправедливость этого мира, на свою собственную беспомощность, вынуждавшую ее терпеть подобное обращение.
К девяти утра она приняла решение. Она пойдет.
Не из-за денег. А чтобы посмотреть ему в глаза. Чтобы доказать себе, что она больше не позволит никому обращаться с собой подобным образом.
Она надела свою единственную чистую, выглаженную блузку и самые опрятные джинсы.
Артем Георгиевич тоже не сомкнул глаз.
Он просидел всю ночь в своем просторном, дорого обставленном кабинете, из которого так и не уехал домой.
Его «успех» смотрел на него со стен — дипломы, фотографии с важными людьми, дорогие безделушки, символизирующие статус.
Все это вдруг обесценилось, превратилось в пыль, в прах.
Он пил дорогой виски прямо из горлышка бутылки, чего не позволял себе никогда.
Виктория.
Он не видел ее двадцать лет. Тогда он был другим — молодым, амбициозным, злым на весь мир. Он уехал в столицу «пробивать дорогу». А она… осталась.
Он писал ей. Сначала часто, потом все реже. Столичная жизнь закружила его в водовороте новых знакомств, перспектив, других женщин, первых по-настоящему больших денег.
Он убедил себя, что она его не дождалась. Что нашла кого-то другого. Так было проще. Так было менее больно.
Он вернулся в этот город десять лет спустя, уже «Артемом Георгиевичем». Открыл этот ресторан. Он ни разу не попытался ее разыскать. Боялся.
Боялся увидеть, что стало с той, которую он… которую он когда-то любил.
Он с силой ударил кулаком по полированной поверхности стола из красного дерева.
И вот она. Ее дочь. Его дочь. Моет посуду в его заведении.
А он… обыскивает ее, как какую-то преступницу.
Самоощущение «хозяина жизни», «успешного человека» дало глубокую трещину и начало неумолимо рассыпаться.
Ровно в десять ноль-ноль в дверь его кабинета постучали. Тихо, но очень четко.
— Войдите.
София переступила порог.
При дневном свете, в этой роскошной, даже немного давящей обстановке, она казалась еще более хрупкой, юной и… невероятно похожей на Викторию.
Она остановилась в нескольких шагах от его массивного письменного стола. Смотрела прямо на него. Без тени страха. С холодной, выстраданной за ночь решимостью.
Это был взгляд ее матери.
— Присаживайся, — он кивнул в сторону дорогого кожаного кресла для гостей.
— Я постою.
Ее голос прозвучал твердо и ровно.
— Вы звали меня, Артем Георгиевич. Как я понимаю, для того, чтобы вручить расчет.
Он поморщился, услышав это формальное «Артем Георгиевич».
— Да… то есть, нет. София…
Он поднялся с кресла. Обошел стол. Он не мог сидеть, возвышаясь над ней, как начальник над подчиненной.
Он был во вчерашнем, помятом костюме. Небритый. Глаза красные от бессонницы и выпитого.
— Вчерашний вечер… То, что произошло… Это была большая ошибка с моей стороны.
— Ошибка? — она горько усмехнулась. — Вы публично обыскали меня. Обвинили в воровстве. Это не «ошибка». Это осознанный поступок.
Ему нечего было возразить. Это была чистая правда.
— Та фотография… — начал он, не зная, с какой стороны подступиться к главному. — Твоя мама… Виктория…
— Пожалуйста, не говорите о ней, — резко оборвала его София.
— Я… Я был с ней знаком. Очень давно.
— И что с того?
Ее прямая, обезоруживающая манера говорить сбивала его с толку. Он привык, что перед ним заискивают, его боятся, с ним соглашаются.
— Что вам от меня нужно? Я уволена. Отдайте мне мои деньги, и я уйду.
Артем почувствовал, как его охватывает паника. Он не мог просто так отпустить ее. Не сейчас. Не после того, что понял.
— Я не для этого тебя позвал.
Он подошел к встроенному в стену сейфу, открыл его тяжелую дверцу.
София напряглась, следя за его движениями.
Он вытащил оттуда толстую пачку новеньких, хрустящих купюр.
— Вот. Возьми это.
Он протянул ей деньги.
София смотрела то на пачку, то на него.
— Я не могу…
— Это не подачка! — он почти крикнул, и тут же осекся, с трудом взяв себя в руки. — Это… компенсация. За моральный ущерб. За вчерашний… инцидент.
Она молчала, и ее молчание было красноречивее любых слов.
— И это… плата. За твою учебу. За твое будущее.
— Откуда вы знаете о моей учебе?
— Учебник. В твоей сумке. Вчера.
Он запомнил название — «микроэкономика».
— Я не возьму эти деньги, — тихо, но очень четко произнесла она. — Я не продаюсь.
— Это не… — он окончательно запутался. Все его привычные методы ведения дел, все «решения вопросов» здесь оказались бесполезны. — София. Пожалуйста.
Он положил деньги на край стола.
— Твоя мама… Она бы… она бы точно хотела, чтобы ты получила хорошее образование.
— Моя мама хотела, чтобы я была честным человеком. И не брала подачек от людей, которые считают себя вправе унижать других.
«От людей, которые считают себя вправе унижать других». Эти слова ранили его глубже, чем он мог предположить.
— Каким «таким»?
— Таким, кто считает, что может безнаказанно рыться в чужих вещах. Таким, кто смотрит на других свысока.
Она была абсолютно права. И он не мог с этим спорить.
— Сядь, — повторил он. На этот раз в его голосе звучала почти мольба.
И она, видя его растерянное, помятое, постаревшее за ночь лицо, видя, как с него осыпалась вся напускная спесь, почему-то послушалась и села.
Он опустился в кресло напротив. Не за свой рабочий стол, а рядом, на одном уровне с ней.
— Что она… рассказывала тебе? Обо мне? — тихо спросил он.
София замерла.
— О вас? А она должна была что-то рассказывать?
— Об отце. О твоем отце.
Тихий, но такой важный вопрос повис в насыщенном дорогими сигарами и парфюмом воздухе кабинета.
— Она говорила, что он погиб. Давно, в аварии.
Артем закрыл лицо руками.
Погиб. Это было даже проще. Виктория всегда была… решительной. Она сама перечеркнула его в своей жизни.
— Он не погиб, — глухо, сквозь пальцы, произнес он.
София смотрела на него. По ее спине пробежала ледяная дрожь.
— Что вы… говорите?
Она начала понимать. Нет. Этого не может быть. Это какая-то ошибка, бред.
— София… — он убрал руки с лица. — Меня зовут Артем.
Он не сказал «Георгиевич». Он сказал просто «Артем».
— И что?
— А твою маму звали Виктория.
Он все еще не решался сказать правду. Не сейчас. Не так. Сначала ему нужно было самому принять это, осознать до конца.
— Я хочу… помочь тебе. Не как работодатель.
— А как кто тогда? — ее голос дрогнул.
— Как… старый, очень старый друг твоей матери.
Это была и ложь, и правда одновременно.
— Я полностью оплачу твое обучение. До самого конца. И… я хочу, чтобы ты переехала из того… помещения, где ты сейчас живешь.
— Вы следили за мной? — в ее голосе вновь вспыхнули гнев и недоверие.
— Я… я утром попросил узнать твой адрес у менеджера.
София резко вскочила.
— Это уже переходит все границы!
— Пожалуйста! — он тоже поднялся. — Просто… дай мне… этот шанс. Не для меня. Для нее. Ради ее памяти.
Он смотрел на нее, и в его глазах стояла такая неподдельная, глубокая боль, которую София никогда не ожидала увидеть в этом всегда уверенном в себе, жестком человеке.
— Я… я не знаю, — прошептала она, чувствуя, как ее решимость начинает таять. — Мне нужно время, чтобы подумать.
— Да. Конечно. Сколько угодно.
Он снова указал на деньги, лежавшие на столе.
— Возьми их. Это не милостыня. Это… долг. Мой старый долг.
София смотрела на пачку. Это было больше, чем она видела за всю свою небогатую жизнь.
Медленно, почти нехотя, она взяла деньги.
— Я… я верну их вам, — сказала она. — Когда-нибудь.
— Не нужно.
— Я верну. Обязательно.
Она повернулась и направилась к двери.
— София!
Она обернулась на пороге.
— Мы можем… увидеться снова? Не здесь. В другом месте. Просто… поговорить?
Она смотрела на него долго. На этого незнакомого, сильного, но такого сломленного в одночасье человека.
— Я позвоню, — сказала она и вышла, закрыв за собой дверь.
Артем Георгиевич рухнул в кресло.
Он не просто нашел свою дочь.
Он нашел единственного человека в мире, который имел над ним абсолютную, неоспоримую власть. Власть правды.
София вернулась в свою комнату.
Пачка денег лежала на столе, рядом с учебником по микроэкономике.
Она смотрела на них, и они буквально жгли ее своим присутствием.
«Старый друг твоей матери».
София не была наивной простушкой. Она видела, как он смотрел на фотографию. Она видела в его глазах не только шок, но и что-то еще. Что-то, что было похоже на… узнавание.
«Меня зовут Артем. А ее звали Виктория».
Это было не просто знакомство. Это было что-то большее.
Она не притронулась к деньгам. Не пошла покупать себе новую одежду или долгожданные продукты.
Она сидела и думала.
Ее мать. Тихая, всегда уставшая, с постоянной печалью в глазах. Она никогда не рассказывала о своем прошлом. «Твой отец погиб» — вот и все, что она говорила.
Но в старой маминой шкатулке, там же, где хранилась та самая фотография, лежало несколько писем. София никогда не читала их, дав когда-то матери слово.
Теперь… теперь она чувствовала, что имеет право.
Она достала шкатулку.
Письма были старыми, бумага пожелтела, чернила выцвели. Они пахли пылью, временем и чем-то неуловимо родным, маминым.
«Вика, любимая моя! Москва — город сумасшедших возможностей. Но я пробьюсь здесь. Обещаю тебе. Я заберу тебя отсюда, и мы заживем как короли. Твой Артем».
«Вика, почему ты не отвечаешь на мои письма? У меня здесь все начинает налаживаться. Я… я знаю, что давно не писал. Но…»
И последнее. Надрывное, полное отчаяния. «Ты вышла замуж? Вика, ответь же мне! Я…»
София отложила пожелтевшие листки. Руки ее не дрожали, они стали ледяными.
Твой Артем.
Артем. Георгиевич.
«Старый друг».
«Долг».
Он снова солгал ей. Прямо в кабинете. Он дал ей денег, чтобы откупиться? Чтобы замять историю?
Нет. Он был искренне растерян. Он был напуган.
Он не знал, что она — его дочь. Он понял это только вчера, у ржавого стола.
Значит, мама…
Мама просто вычеркнула его из своей жизни. Навсегда.
София посмотрела на деньги. Это была не компенсация. Это был не долг.
Это была плата за молчание. Плата за то, чтобы она, София, не взорвала его налаженную, богатую, комфортную жизнь.
У него наверняка была семья. Жена. Другие дети.
Злость, холодная и ясная, наполнила ее до краев.
Унижение от обыска показалось мелочью по сравнению с этим открытием.
Он не просто «ошибся». Он… он был тем самым человеком, который обещал «королевскую жизнь», а потом просто исчез. Оставив ее мать одну.
Оставив их одних.
И теперь он, «хозяин жизни», испугался, что эта грязная посудомойка окажется его… чем-то большим.
София взяла телефон.
Она набрала номер, который запомнила со служебной доски объявлений.
Гудки.
— Да, — он ответил почти мгновенно, будто сидел у телефона в ожидании. Голос его был хриплым и усталым.
— Это София.
Он с облегчением выдохнул.
— София… Я…
— Давайте встретимся, — ее голос был твердым, как сталь. — Вы хотели поговорить.
— Да! Конечно. Где и когда…
— В старом парке. У центрального фонтана. Через час.
Она выбрала место, где они с матерью иногда гуляли в редкие свободные вечера.
— Я буду.
Она положила трубку.
Она взяла со стола пачку денег.
И вышла.
Артем ехал в парк, и его дорогой, мощный внедорожник, казалось, двигался мучительно медленно.
Он должен был рассказать ей всю правду.
Что он был молод, глуп и эгоистичен. Что он позволил себе думать, что она его предала. Что он построил новую жизнь, пытаясь забыть старое.
У него была жена, Ирина. Она не знала о Виктории. У них был сын, Дмитрий, почти ровесник Софии.
Дмитрий. Его наследник. Который и дня не мог прожить без финансовой поддержки отца.
А эта девочка… она мыла посуду, чтобы просто выжить и получить образование.
Он не мог… он не мог просто «вписать» Софию в свою нынешнюю жизнь.
Но он и не мог снова ее потерять. Только что обретя.
Он увидел ее издалека. Она стояла у пустого, на зиму осушенного фонтана. Спина ее была прямой, а в позе читалась несгибаемая воля. На ней была та же старая куртка.
Она не выглядела как человек, которому только что предложили целое состояние.
Он подошел.
— София…
Она повернулась.
Ее глаза были холодными. Такими же, как у Виктории, когда она была серьезной или рассерженной.
— Вы… вы «старый друг», — произнесла она. Это был не вопрос, а констатация факта.
— София, это… очень сложная история.
— Вы солгали мне.
— Я не…
— Вы мой отец.
Он замер. Точно так же, как вчера вечером во дворе ресторана.
— Откуда ты…
— Я прочла письма. «Твой Артем».
Он опустил голову, сломленный.
— Да.
Он ждал. Слез? Криков? Оскорблений?
— Зачем вы меня обыскивали?
Этот простой, прямой вопрос ударил его сильнее, чем любое обвинение.
— Я… я не знал! София, клянусь, я не знал, кто ты!
— Вы бы обыскали… любую. Вы бы унизили любого человека, который слабее вас и зависит от вас.
— Я… — ему нечего было возразить.
— Вы обвинили в воровстве. Свою собственную дочь.
— Я не знал!
— А если бы это была не я? Если бы это была другая девушка, такая же студентка, которая моет у вас посуду, чтобы оплатить учебу? Это было бы… нормально? Оправданно?
Она смотрела на него. И она не осуждала его. Она констатировала факты, вынося беспристрастный приговор.
Он молчал, не в силах найти оправданий.
— Вы дали мне это, — она протянула ему пачку денег. — «Долг».
Он не взял.
— Оставь их. Это… твое по праву.
— Мое? — она горько усмехнулась. — Что именно «мое», Артем?
Она впервые назвала его просто по имени.
— Я… я все устрою. Я найду способ…
— Вы ничего не устроите.
Она сделала шаг к нему.
— Вы боитесь.
Он вздрогнул, словно от удара током.
— Вы боитесь не меня. Вы боитесь, что я однажды появлюсь у вас… дома. Познакомлюсь с вашей женой. С вашими… другими детьми.
Она угадала. Она прочла его как открытую книгу.
— Вы дали мне эти деньги, чтобы я исчезла. Чтобы «посудомойка София» не испортила вашу идеальную жизнь.
— Нет! Это неправда! — он попытался защититься, но его голос звучал слабо и неубедительно.
— Возьмите.
Она с силой вложила ему пачку в руку.
— Я не возьму у вас ни копейки. Я не ваша… ошибка молодости, которую можно просто оплатить и забыть.
Она повернулась, чтобы уйти.
— София, постой! — он схватил ее за запястье.
Она резко выдернула руку, словно от прикосновения к раскаленному металлу.
— Не трогайте меня.
— Что ты будешь делать теперь?
Она посмотрела на него. В ее взгляде была та же сила, что и у Виктории. Сила, позволившая ее матери в одиночку вырастить дочь и не сломаться.
— Я? Я буду учиться. Я буду работать. Но не на вас.
— Как ты…
— Я верну вам ваш «долг». Все до последней копейки.
— Какой долг, София? Я ничего не должен…
— За маму. За двадцать лет, что она прожила без вас. И за то, что вы позволили себе стать… таким человеком.
Она уходила, не оглядываясь.
А он стоял у безмолвного, серого фонтана, сжимая в руке пачку денег, которые больше ничего не могли изменить, не могли купить ему прощение.
Он нашел свою дочь.
И в тот же день, в тот самый миг, навсегда потерял ее.
Артем вернулся домой поздно.
Деньги, которые София ему вернула, так и лежали у него в кармане, оттягивая пальто. Он не выложил их. Они были как улика, как свидетельство его поражения.
Он тихо вошел в свой большой, роскошный, выхолощенный до стерильности дом.
Свет в прихожей включился автоматически, выхватывая из мрака дорогую мебель и безделушки.
— Ты где пропадал?
Ирина, его жена, стояла наверху лестницы. В шелковом, дорогом халате, безупречно красивая и ухоженная. И явно недовольная.
— На работе, — бросил он, снимая пальто.
— На работе? Артем, от тебя разит… не знаю, улицей. И ты не брал трубку.
— Были неотложные дела.
Он прошел мимо нее, направляясь в свой кабинет. Он не мог сейчас… играть в роль примерного супруга.
— Что происходит? — она не отставала, следуя за ним по пятам. — Ты второй день ведешь себя странно. Ты вчера вообще не ночевал дома?
— Ира, не сейчас.
— Нет, именно сейчас! — ее голос взвизгнул. — У Дмитрия завтра важный зачет, а ты…
— А что Дмитрий? — Артем резко развернулся к ней.
Ирина отшатнулась от неожиданности. Он никогда не позволял себе такого тона с ней.
— Что Дмитрий? Ему снова нужны деньги на новый телефон? На очередную бессмысленную поездку? Что еще ему нужно, Ира?!
— Артем, что ты несешь? При чем здесь это?
— При том! — он ударил ладонью по косяку двери кабинета. — Он… он хоть представляет, что такое… настоящая работа? Труд?
— О чем ты? Он получает образование!
— Получает… — Артем горько усмехнулся.
Он вошел в кабинет и тяжело опустился в кресло.
Пачка денег легла на отполированную до зеркального блеска столешницу.
Ирина замерла в дверях, уставившись на деньги.
— Что это? Это… не из кассы. Что это, Артем?
Он посмотрел на нее пустыми, уставшими глазами.
— Это… мой долг.
— Какой долг? Ты опять ввязался в какие-то сомнительные…
— Я нашел дочь.
Он произнес это тихо, почти беззвучно.
Ирина застыла. Потом медленно, неверяще, рассмеялась.
— Что? Дочь? Артем, ты переутомился. Какую еще дочь?
— От Виктории, — сказал он.
Это имя повисло в стерильном, продуманном до мелочей воздухе их дома. Ирина знала это имя. Это была та самая, «до нее».
Улыбка мгновенно исчезла с ее лица.
— Что… ты сказал?
— Ее зовут София. Она… она работала посудомойкой в моем ресторане.
Ужас, исходящий от этих слов, был почти физическим, осязаемым.
Ирина побледнела.
— Ты… что? И… что теперь будет?
— Она вернула мне деньги. Назвала меня… трусом.
— Она… что? Она шантажирует тебя? Хочет больше денег?
Артем посмотрел на жену. И вдруг увидел ее… совсем другими, чужими глазами.
— Она ничего не хочет от меня, Ира. В этом-то вся и проблема.
София тем временем вернулась в свою комнату.
Адреналин, который поддерживал ее в парке, ушел, оставив после себя звенящую, гулкую пустоту и смертельную усталость.
Она села на кровать.
Она поступила так, как должна была поступить. Она защитила… память матери. Ее честь.
Но что же теперь?
Работы не было. Деньги, которые она брала в долг у подруги, скоро закончились бы. А теперь не было и надежды на помощь от него.
Она легла и уставилась в потолок.
Унижение от обыска. Шок от открывшейся правды. Холодный, праведный гнев в парке.
А теперь… страх.
Она осталась совершенно одна. Против… него.
Он был сильным, влиятельным, богатым. А у нее…
У нее был лишь учебник по микроэкономике. И ее несгибаемая воля.
Спустя несколько дней она отправилась в университет.
Она зашла в деканат.
— Здравствуйте, София Сергеевна.
Секретарь, вечно занятая и недовольная жизнью женщина, вдруг посмотрела на нее с неподдельным, живым интересом.
— Вас тут… разыскивали.
— Кто? — София насторожилась.
— Не знаю точно. Звонили из ректората. Просили, чтобы вы зашли к декану лично.
Декан, солидный, важный мужчина, которого студенты видели лишь на официальных мероприятиях, принял ее немедленно.
— София Сергеевна. Проходите, присаживайтесь.
Он смотрел на нее поверх очков.
— У вас, как я посмотрел, весьма выдающиеся успехи в учебе. Несмотря на… хм… определенные жизненные трудности.
София молчала, ожидая продолжения.
— У нашего университета есть… специальный фонд. Анонимный. Для поддержки особо одаренных и перспективных студентов.
Он улыбнулся дежурной, казенной улыбкой.
— В общем, ректорат принял решение назначить вам именную стипендию. Повышенную. Она полностью покроет стоимость вашего обучения и… сопутствующие расходы.
Он протянул ей официальные бумаги.
София смотрела на гербовую печать.
«Анонимный фонд».
«Именная стипендия».
Она точно знала, чье «имя» скрывалось за этим благородным жестом.
Он не мог подойти к ней сам. Не мог просто вручить деньги. Так он нашел другой, более изощренный способ «помочь». Через руководство университета.
Это было… умнее. И оттого еще более оскорбительным.
Он загонял ее в угол. Он лишал ее даже этой, выстраданной собственным трудом учебы, превращая ее в очередную его подачку.
— Я… — она сглотнула ком в горле.
Декан смотрел на нее, ожидая слез благодарности и радости.
— Я не могу принять это, — тихо, но очень четко сказала она.
Улыбка мгновенно сползла с лица декана.
— То есть? Девушка, вы понимаете, о чем речь?
— Я прекрасно понимаю.
— Это… это уникальный шанс для вас!
— Передайте, пожалуйста, «анонимному фонду», — София подняла на него глаза. В них горел тот же огонь, что и в парке у фонтана. — Что я не продаю свою совесть и свое достоинство.
Она встала.
— Простите за беспокойство.
Она вышла из кабинета, оставив декана в полном недоумении с не подписанными бумагами в руках.
Она вышла на улицу.
Теперь она была не просто без работы и денег.
Теперь у нее был… могущественный и невидимый враг.
Эпилог. Три года спустя.
София вышла из стеклянных, автоматически раздвигающихся дверей нового, современного бизнес-центра.
На ней был элегантный, строгий брючный костюм, идеально сидевший на ней. Он стоил ей двух месячных зарплат, но она считала это необходимой инвестицией в себя и свое будущее.
Она больше не мыла посуду. Она с отличием окончила университет.
Отказавшись от «анонимной» стипендии, она взяла образовательный кредит. Она нашла сразу две работы — ночным корректором в солидном онлайн-издании и помощником аналитика в маленькой, но перспективной фирме.
Она спала по четыре-пять часов в сутки, но ни разу не пожалела о своем выборе.
Теперь та самая маленькая фирма выросла в успешную компанию. И София выросла вместе с ней.
София Сергеевна. Руководитель аналитического отдела.
Она не была богатой. Но она была по-настоящему свободной. У нее была своя, пусть и съемная, но чистая, светлая квартира, с настоящими книжными полками, заставленными литературой по специальности, а не картонными коробками с пожитками.
Она села в свою недорогую, но собственную, выбранную и купленную на заработанные деньги машину.
Она ехала домой, когда на одном из перекрестков ее взгляд зацепился за знакомую вывеску. «У Георгиева».
Ресторан выглядел… постаревшим и потрепанным. Вывеска заметно выцвела, а былой лоск и шик, присущие ему когда-то, бесследно улетучились.
Она не думала о нем. Почти.
Но каждый месяц, на протяжении трех лет, она отправляла со своей карты один и тот же, неизменный электронный перевод на расчетный счет его ресторана.
Сумма была небольшой, но символически значимой.
В назначении платежа она всегда писала одно и то же слово: «Долг».
Она не знала, видит ли он эти переводы. Ей было все равно. Она дала слово и сдержала его.
Артем Георгиевич в этот самый момент сидел в своем кабинете.
Он давно перестал пить виски по утрам. Да и вообще пил очень редко.
Развод с Ириной вымотал его до предела. Она через суд отсудила себе солидную часть бизнеса, которую ему пришлось выкупать, влезая в долги. Его «успех» требовал постоянной, изматывающей подпитки.
Дмитрий, его сын, так и не окончил институт. Он продолжал «искать себя», что на практике означало бесцельную трату отцовских денег.
Артем открыл банковское приложение.
Он смотрел на последнюю входящую транзакцию.
«Платеж от: София Сергеевна К. Назначение: Долг.»
Он видел каждый из этих тридцати шести переводов.
Каждый из них был для него тихим, но безжалостным укором.
Он не пытался ее разыскать. Он знал, где она работает. Он знал, что она отказалась от стипендии.
Он знал, что проиграл эту молчаливую войну.
Он проиграл не деньги. Он проиграл ее. Ее уважение. Ее доверие. Ее место в своей жизни.
Он так и не смог стать для нее просто «Артемом». Он навсегда остался «Георгиевичем» — для бывшей жены, для сына, для подчиненных.
И только для нее, для этой девушки с глазами ее матери, он стал «трусом», человеком, который не смог признать свои ошибки.
Он закрыл ноутбук.
Он так и не понял, что страшнее: заподозрить в воровстве… или до конца жизни умолять о прощении, которого тебе никогда не дадут.
София припарковалась у своего дома.
Она взяла сумку. В ее потайном кармане, как и прежде, бережно хранилась та самая фотография в простой пластиковой рамке.
Она посмотрела на смеющееся, беззаботное лицо матери.
— Я справилась, мама, — тихо прошептала она. — Я осталась собой.
Она не простила его.
Но она больше не позволяла прошлому определять свое настоящее.
Она открыла сумку своей жизни и навела в ней свой, честный и справедливый порядок. Независимо ни от кого.