Марина стояла у окна своей маленькой комнаты, глядя на затянутое облаками небо. За спиной на кровати лежала открытая папка с аккуратно подшитыми конспектами. Каждая страница была наполнена не просто чернилами, а надеждой, трудом, мечтой о будущем, которое казалось таким близким.
— Ну что, Маришка, собралась уже? — раздался у двери резкий голос.
Её мать, Валентина, стояла на пороге, скрестив руки на груди. В её позе, во взгляде читалось привычное напряжение, ожидание немедленного повиновения.
Марина медленно, будто в замедленной съёмке, повернулась. Пальцы сами потянулись к корешку учебника по детской психологии, погладили его, словно прощаясь с чем-то бесконечно дорогим.
— Я с тобой разговариваю! — голос матери стал острее, пронзительная тишину комнаты.
— Слышу, мам, — тихо ответила Марина, опуская глаза.
— Завтра идёшь устраиваться на работу. Я уже договорилась в кафе на Советской, берут официанткой. Платят неплохо, особенно с чаевыми, — объявила Валентина, и в её голосе не было ни капли сомнения.
Марина сжала в руках конспект. Страницы смялись под её пальцами, белый лист пошёл складками. Она чувствовала, как сжимается и её собственное сердце.
— Мам, у меня через неделю защита. Одна неделя. Всего семь дней, — проговорила она, пытаясь вложить в слова всю свою мольбу.
— А есть что будем? — шагнула вперёд Валентина, её тень упала на Марину. — Твой отец лежит, денег нет. Анька через год поступает, ей репетиторы нужны. Или ты думаешь только о себе, о своих бумажках?
— Но я почти закончила… четыре года… — голос Марины дрогнул.
— Почти не считается! — рука матери резко взметнулась в воздухе.
Марина инстинктивно отпрянула, прикрываясь согнутой в локте рукой. Удара не последовало, но на лице Валентины промелькнула тень удовлетворения от этой реакции.
— Вот именно. Значит, понимаешь, кто тут главный. Завтра в десять утра будешь в кафе. Документы возьмёшь с собой, — бросила она через плечо и, развернувшись, вышла, притворив дверь.
Когда щелчок замка прозвучал оглушительно громко в тишине, Марина медленно опустилась на край кровати. В соседней комнате что-то грохнуло, зазвучала громкая, ритмичная музыка — это её младшая сестра Анна, для которой мир ограничивался вечеринками и новыми нарядами. Семнадцать лет, выпускной класс, и ни единой мысли ни о чём, кроме сиюминутных развлечений.
«Почему именно я? Почему я должна жертвовать всем?» — пронеслось в голове у Марины. Но тут же, как хорошо знакомый яд, по жилам разлилось чувство вины. Мать умела вызывать его одним лишь взглядом, одним интонацией.
На следующее утро в университете декан, Антонина Константиновна, женщина с добрыми, умными глазами, не могла сдержать навернувшихся слёз.
— Маришенька, милая, ну подумай ещё раз. Возьми академический отпуск, хотя бы на год. Вернёшься, всё наверстаешь, закончишь… — она смотрела на свою лучшую студентку с неподдельной болью.
— Не получится, Антонина Константиновна. Мне нужно работать. Сейчас. Немедленно, — голос Марины звучал плоско и бесцветно.
— Но ты же лучшая на курсе! У тебя такой талант к работе с детьми, такая чуткость… — декан смахнула непослушную слезу. — Неужели совсем никак нельзя? Никаких вариантов?
Марина лишь молча покачала головой. Признаться в том, что мать даже слушать не стала об академическом отпуске, было невыносимо стыдно. В памяти звенели её слова: «Думаешь, папка твой будет ждать, пока ты доучишься? Он сразу на работу побежит, себя угробит окончательно!»
В коридоре её ждали одногруппники. Лена, Костя, Саша — все наперебой пытались отговорить, уговаривали поговорить с родителями ещё раз, найти выход. Но Марина лишь молча качала головой. Она знала: разговаривать бесполезно. Решение принято, и принято не ею.
Работа в кафе оказалась совершенно не такой, как её описывала мать. «Вертихвостки» там действительно работали, но Марина к ним не относилась, и потому её быстро уволили. Хозяин заведения предпочитал персонал, готовый на многое ради дополнительных чаевых от подвыпивших посетителей.
— Ну что, убедилась? — встретила её дома Валентина с торжествующим взглядом. — Говорила же, что ничего путного из тебя не выйдет. Никакой пробивной силы.
— Я просто не хотела… там требовали… определённых вещей, — попыталась объясниться Марина.
— Знаю я, чего там требовали. Но денег-то ты не принесла! Значит, искать дальше будешь. Завтра же, — отрезала мать.
Следующим местом стал круглосуточный магазин у дома. Марина устроилась продавцом-кассиром, с графиком два через два. Зарплата составляла двадцать семь тысяч рублей. Когда она получила первую заработную плату, то с странным чувством гордости принесла деньги домой, ожидая хоть какого-то, пусть самого крошечного, одобрения.
Валентина взяла пачку купюр, медленно, смакуя каждый момент, пересчитала их и с силой швырнула на кухонный стол.
— И что мне с этим делать? На эти копейки мы месяц не протянем! Лекарства отцу, продукты, коммуналка!
— Но это нормальная зарплата для продавца… — тихо возразила Марина.
— Для продавца! — мать вскинула руки, словно взывая к небесам. — А почему ты продавец? Потому что своё будущее просрала! Могла бы учиться, стать кем-то, а теперь — продавец за копейки!
— Ты же сама велела… — начала Марина, но не успела договорить.
Резкий удар пришёлся точно по щеке. Звон в ушах заглушил все остальные звуки.
— Не смей мне перечить. Я — твоя мать. Я тебя родила, вырастила, а ты мне благодарность должна платить, а не умничать тут! — прошипела Валентина.
Марина, не поднимая глаз, молча подняла рассыпавшиеся по столу деньги и протянула их матери. Та быстро, почти выхватив, сгребла купюры и спрятала в карман своего поношенного халата.
— И ещё. Аньке нужны репетиторы. Будешь искать вторую работу. Она у нас умная, не то что ты. Программистом станет, всю семью обеспечивать будет. А на репетиторов нужно минимум сорок тысяч в месяц, — заявила она, словно речь шла о покупке батона хлеба.
— Откуда я возьму ещё сорок тысяч? — голос Марины дрогнул от бессилия.
— Это твои проблемы. Думать надо было раньше, — равнодушно бросила мать, выходя из кухни.
Вторую работу Марина нашла не сразу. Никто не хотел брать на частичную занятость. В конце концов, после долгих поисков, она устроилась уборщицей в крупный офисный центр — работа была по вечерам, после смены в магазине.
Домой она приползала далеко за полночь, падала на кровать в своей комнате и засыпала, не раздеваясь, в той же одежде, что пахла хлоркой и моющими средствами. Утром — снова на работу. И так изо дня в день, в бесконечном, изматывающем круговороте.
Спустя полгода такой жизни Марина случайно взглянула на своё отражение в зеркале в прихожей и не узнала себя. Тёмные, почти чёрные круги под глазами, впавшие щёки, седые пряди в когда-то густых и блестящих волосах. Ей было всего двадцать три года, но выглядела она на все тридцать пять, а то и больше.
«Зачем? Зачем я вообще всё это терплю? Ради чего?» — впервые за всё время в её голове родилась эта горькая, пугающая мысль.
Офисный центр, где она мыла полы, сдавал помещения разным компаниям. Марина давно перестала обращать внимание на людей, сновавших туда-сюда. Они были для неё просто частью интерьера, безликим фоном. Дорогие костюмы, щёлкающие каблуки, блеск часов, белоснежные улыбки. Чужой, недоступный мир, в который ей было не попасть никогда.
Но однажды, когда она натирала до блеска ручку стеклянной двери, кто-то остановился рядом.
— Простите, вы не подскажете, где здесь можно найти администратора? — раздался спокойный мужской голос.
Марина подняла глаза и увидела мужчину лет тридцати. Ничего особенного — обычный деловой костюм, но взгляд… Взгляд был внимательным, заинтересованным. Он смотрел на неё не как на часть уборочного инвентаря, а как на живого человека.
— Третий этаж, кабинет триста один, — автоматически ответила она.
— Спасибо большое, — он улыбнулся, и в уголках его глаз собрались лучики мелких морщинок. — Вы здесь каждый день работаете?
— Да, по вечерам, — ответила Марина, чувствуя лёгкую неловкость.
— Понятно. Меня Алексей зовут. Я тут недавно офис снял, теперь буду частым гостем, — он протянул руку для рукопожатия.
Марина растерянно посмотрела на свои руки в резиновых перчатках, потом на его открытую ладонь.
— Извините, я… — она показала на перчатки.
— А, ну да, конечно, — Алексей смущённо убрал руку. — Ладно, тогда просто буду здороваться, когда увижу. До встречи.
Он ушёл, а Марина осталась стоять с тряпкой в руках, не в силах осознать, что только что произошло. Никто, абсолютно никто из этих «костюмов» никогда не разговаривал с ней так просто, по-человечески. Особенно мужчины.
Алексей действительно стал здороваться. Каждый раз, когда видел её, он обязательно останавливался, на пару секунд, справлялся, как дела. Марина отвечала односложно, не зная, как реагировать на такое неожиданное внимание. Она давно разучилась нормально общаться — весь день она либо молча пробивала товары на кассе, либо мыла полы, не поднимая глаз.
Прошёл месяц, и однажды вечером он снова задержался рядом.
— Не хотите выпить со мной кофе? — спросил он просто.
— Я не могу, — сразу, почти машинально, ответила Марина. — Мне ещё два этажа мыть.
— После работы тогда? Здесь внизу есть круглосуточная кофейня, — не сдавался он.
— Зачем? — искренне удивилась она.
Алексей рассмеялся, и смех его был тёплым и искренним.
— Странный вопрос. Хочу пообщаться с вами. Узнать получше. Можно?
— Но я… я же уборщица, — проговорила она, сама не понимая, зачем говорит это.
— И что? — он искренне, без тени притворства, удивился. — При чём тут ваша работа? Вы интересный человек. Мне нравится, как вы… не знаю даже. Вы какая-то настоящая. Искренняя.
Марина не нашлась, что ответить. Искренняя? Она просто была до предела уставшей. Настолько уставшей, что у неё не оставалось сил даже на обычное притворство.
Но в кофейню она всё-таки пошла. И это был первый вечер за много-много месяцев, когда она не думала о бесконечной работе, о долгах, о вечно недовольной матери. Алексей рассказывал про свою небольшую логистическую компанию, про планы по расширению, про свои мечты. Марина слушала и думала, как же давно она не слышала, чтобы кто-то говорил о мечтах. У неё самой их не осталось совсем.
— А вы чем хотели заниматься? — спросил он в какой-то момент, отодвигая пустую чашку. — До того, как стали работать здесь.
— Учителем. Хотела работать с детьми, с особенными детьми, — тихо сказала Марина.
— Почему не закончили? — его вопрос был лишён любопытства, в нём звучало лишь участие.
Марина сжала свою чашку с уже остывшим кофе, словно ища в ней опору.
— Обстоятельства, — выдохнула она.
Алексей не стал расспрашивать дальше. Он просто кивнул, словно понял без слов, что это больная, незаживающая тема.
С тех пор они стали встречаться каждый вечер после её работы. Сначала только в кофейне, потом он стал провожать её до дома. Марина безумно боялась, что он увидит, в каком убогом районе она живёт, в каком ветхом доме, но Алексею, казалось, было всё равно.
Прошло три месяца с их первого разговора. Однажды вечером, провожая её, он вдруг остановился под старым фонарём, свет которого пробивался сквозь густую листву, и поцеловал. Просто, нежно, без лишних слов. Марина не помнила, когда в последний раз чувствовала себя такой… живой, нужной, счастливой.
— Я люблю тебя, — сказал он тогда, не отпуская её рук. — Знаю, может, рано говорить это, но я правда люблю.
Марина заплакала. Тихие, беззвучные слёзы текли по её щекам, и она не могла поверить, что это происходит с ней. Что кто-то может любить её — замученную, забитую жизнью, потерявшую всякую надежду уборщицу без будущего.
— Я тоже, — прошептала она сквозь слёзы. — Я тоже тебя люблю.
Ещё через два месяца он сделал ей предложение. Прямо на работе, когда она мыла пол в холле. Он опустился на одно колено прямо в лужу мыльной воды, не обращая внимания на дорогие брюки, и открыл маленькую бархатную коробочку, в которой лежало изящное кольцо с небольшим бриллиантом.
— Выходи за меня замуж. Пожалуйста, — сказал он, и в его глазах горел такой тёплый, такой искренний свет.
— Ты… ты понимаешь, что я… у меня нет ничего. Совсем ничего. Ни денег, ни положения, — пыталась образумить его Марина.
— Мне ничего больше и не нужно. Только ты. Одна только ты, — ответил он.
И Марина, забыв обо всём на свете, кивнула.
Матери она сообщила по телефону — не хватило духу прийти и сказать лично.
— Выходишь замуж? — голос Валентины был холодным, как лёд. — И кто этот счастливчик?
— Его зовут Алексей. Он…
— Богатый? — вопрос прозвучал как выстрел.
Марина растерялась.
— Ну… у него своя компания, небольшой бизнес…
— Значит, богатый, — в голосе матери появились новые, неприятные нотки. Не радости, нет. Скорее, хищного, делового интереса. — Тогда я хочу встретиться с ним. Завтра приезжайте оба. Ужинать.
Встреча прошла тяжело и неестественно. Валентина из кожи вон лезла, чтобы произвести впечатление на будущего зятя. Напекла гору пирогов, достала с антресолей лучшую, праздничную посуду, надела своё единственное приличное платье. Алексей вёл себя вежливо и учтиво, отвечал на все вопросы, но Марина, сидевшая рядом, чувствовала, как он напряжён.
В конце вечера, когда они уже собирались уходить, Валентина взяла Алексея за руку, прижала её своими натруженными ладонями.
— Берегите мою девочку. Она у меня такая ранимая, беззащитная. Всё детство ничего, кроме учёбы, не знала. Я всегда говорила, что она особенная, что найдёт себе хорошего, достойного человека.
Марина едва не рассмеялась горьким, беззвучным смехом. Особенная. Беззащитная. Те же самые губы, что называли её эгоисткой, неудачницей и ни на что не годной дочерью.
— А вы, Алексей, не могли бы нам немного помочь? — продолжила мать сладким, заискивающим голосом. — Понимаете, моей младшей дочери Анечке скоро поступать. Девочка умная, очень способная, но репетиторы сейчас такие дорогие, просто заоблачные цены…
— Мама! — Марина вскочила с места, чувствуя, как горит от стыда. — Хватит, пожалуйста!
— Что хватит? Я просто прошу о помощи для твоей же сестры. Или тебе на неё, на свою родную кровь, наплевать? — мгновенно сменила мимику Валентина.
Алексей мягко положил свою руку на плечо Марины, усаживая её обратно.
— Не волнуйтесь. Мы поможем. Я переведу деньги на репетиторов. Сколько нужно? — сказал он спокойно.
Лицо матери просияло. Марине стало физически дурно.
Уже в машине, отъехав от дома, она не выдержала.
— Зачем ты это сделал? Зачем согласился? Теперь она от нас не отстанет никогда! Ты не знаешь её!
— Пусть, — Алексей спокойно вёл машину, его лицо в свете фонарей было серьёзным. — Если это цена твоего спокойствия и твоего счастья, я готов платить. Лишь бы ты больше не возвращалась в этот дом. Никогда.
— Ты не понимаешь. Она…
— Я всё понимаю. Именно поэтому сегодня же мы заедем, заберём твои вещи, и ты переедешь ко мне. Навсегда, — твёрдо сказал он.
Когда они приехали за вещами, мать устроила настоящий спектакль. Рыдала в голос, причитала, кричала, как же она будет жить без своей любимой, единственной дочери. Соседи высыпали на лестничную площадку — посмотреть на бесплатное представление.
— Доченька моя, родненькая, — вцепилась Валентина Марине в руки, не давая ей сложить последние вещи в сумку. — Как же я без тебя? Ты же знаешь, что ты для меня всё, свет в окошке…
— Отпусти, мама, — тихо, но твёрдо сказала Марина.
— Не бросай меня, Маришенька, я одна, старая уже, отец твой больной… — голос её дрожал, но в глазах, которые видела только Марина, читался холодный расчёт.
— Я сказала — отпусти!
Марина с силой вырвала свои руки. Мать отшатнулась, и на её лице на долю секунды промелькнуло что-то неприятное, почти звериное. Но тут же вновь появились обильные, театральные слёзы.
— Ладно, уходи. Раз ты такая неблагодарная. Но хоть денег присылай. Ты же понимаешь, как нам тяжело будет…
— Буду присылать, — устало, без эмоций, кивнула Марина.
— Только не забывай про нас. Мы же родные, самая близкая родня… — всхлипывала Валентина им вслед.
Четыре года, что Марина прожила с Алексеем, были похожи на прекрасную, светлую сказку. Он оказался именно таким, каким и представлялся с самого начала — добрым, внимательным, бесконечно любящим. Он ни разу не упрекнул её в её прошлом, ни разу не позволил себе намёка или напоминания о том, кем она была, когда они встретились.
Деньги её матери они отправляли исправно, как некую ежегодную дань — от пятидесяти до семисяти тысяч каждый месяц. Плюс полностью оплачивали учёбу Анны в престижном университете — девочка, несмотря на все репетиторов, не смогла поступить на бюджет. Алексей никогда не жалел этих денег, хотя Марина прекрасно понимала, что суммы были весьма и весьма внушительными.
— Я хочу, чтобы ты была абсолютно спокойна, — часто говорил он, обнимая её. — Пусть твоя семья ни в чём не нуждается. Твоё спокойствие дороже любых денег.
Марина любила его так сильно, так беззаветно, что порой ей становилось страшно. Её сердце, привыкшее к боли и обидам, не могло поверить в такое непрерывное счастье. И подсознательно она ждала, что оно должно закончиться. И она оказалась права.
Звонок раздался глубокой ночью. Незнакомый номер на дисплее телефона. Марина, ещё не до конца проснувшись, не сразу смогла понять, что ей говорит чужой, официальный голос.
— …авария на Московском проспекте… ваш муж… срочно приезжайте в больницу…
Дальше она почти ничего не помнила. Только холодные, выложенные кафелем стены больничного коридора, едкий запах антисептиков и усталое лицо врача, который говорил что-то сложное, непонятное: политравма, массивная кровопотеря, реанимация…
Алексей умер, не приходя в сознание, так и не открыв глаза.
Водитель фуры, который не справился с управлением, отделался парой ссадин и лёгким испугом. Суд позже признал его невиновным — произошёл внезапный отказ тормозной системы, техническая неисправность, от которой, увы, не застрахован никто.
Марина не плакала на похоронах. Она стояла, закутанная в чёрное, и не чувствовала ровным счётом ничего. Лишь огромную, всепоглощающую пустоту внутри. Словно самая важная, самая живая часть её самой умерла вместе с ним, ушла в холодную землю.
Через неделю к ней домой пришёл юрист, который долгие годы вёл дела Алексея.
— Марина Георгиевна, мне нужно сообщить вам о финансовом положении… — он говорил мягко, подбирая слова. — К сожалению, ваш супруг на момент гибели являлся фактическим банкротом. Крупная, ключевая сделка сорвалась, компания понесла колоссальные убытки…
— То есть долгов нет? — переспросила Марина, не понимая сути.
— Нет, слава богу, долгов перед банками нет. Но и сбережений, к огромному сожалению, тоже не осталось. Все средства были вложены в тот самый проект.
Марина молча кивнула. Она продала их большой, светлый дом, в котором было так много счастья. Вырученных денег хватило лишь на покупку маленькой, скромной однокомнатной квартиры на окраине. Всё остальное она раздала друзьям и партнёрам Алексея — как выяснилось, в последние месяцы он занимал у многих, пытаясь любой ценой спасти своё дело.
— Мариш, не надо, это не нужно, — отнекивался Серёжа, его самый старый друг. — Мы же не требуем возврата. Мы понимали, на что шли.
— Я не хочу, чтобы за ним числились какие-либо долги. Даже моральные. Пожалуйста, забери, — настаивала она, и в её голосе была такая усталая решимость, что спорить было бесполезно.
Своей матери она не звонила. Та, в свою очередь, тоже не проявляла никаких признаков жизни. Марина догадывалась, что новость о гибели Алексея, известного в определённых кругах человека, не могла пройти мимо неё — дело было громким. Но телефон молчал.
Прошёл месяц. Марина, жившая как в густом тумане, набрала номер.
— Алло? — ответил знакомый, резкий голос.
— Мам, это я. Марина.
— Слушаю, — голос Валентины был абсолютно пустым, безразличным.
— Ты… ты знаешь, что случилось с Алексеем? — тихо спросила Марина.
— По всем новостям показывали. Ещё бы не знать, — последовал спокойный ответ.
— И ты мне не позвонила? Ни разу? — в голосе Марины прозвучала неподдельная боль.
— А зачем? — в интонации матери проскользнула знакомая, ехидная нотка. — Что, деньги кончились, вот и вспомнила про родителей? За помощью?
— Мне просто нужна была поддержка… мама… — она не сдержалась и назвала её так, как в детстве.
— Поддержка! — мать рассмеялась, и этот смех резанул по слуху. — А ты нас поддерживала все эти годы? Бросала нам жалкие копейки и жила припеваючи, в золоте купалась! А Анька до сих пор не доучилась, последний год оплачивать некому, на репетиторов опять денег нет. Но тебе-то какое теперь дело, правда?
Марина не стала ничего говорить. Она просто положила трубку, не в силах слушать дальше.
Жалкие копейки. Семьдесят тысяч в месяц плюс полная оплата учёбы в дорогом вузе. Жалкие копейки.
Следующие полгода Марина провела как в анабиозе. Она существовала, но не жила. Сбережения таяли на глазах, но она не могла заставить себя искать работу. У неё не было сил даже на то, чтобы просто встать с кровати. Каждое утро начиналось с одного и того же тягостного вопроса: «Ради чего?»
Она ходила на кладбище каждый день, словно на работу. Приносила свежие цветы, подолгу сидела на холодной гранитной плите, беззвучно разговаривала с Алексеем. Рассказывала ему о мелочах, о быте — сломалась кофемашина, которую он так любил, соседка снизу снова жаловалась на якобы громкий шум. Глупые, никому не нужные подробности, но только так она могла чувствовать, что он всё ещё где-то рядом, что он слышит её.
Однажды весенним утром, прибравшись на могиле, она заметила на памятнике маленький, почти незаметный белый листок бумаги, аккуратно заткнутый в стык между гранитом и цветником. На нём был нацарапан всего лишь номер мобильного телефона. Ни имени, ни подписи.
«Чья-то глупая, неуместная шутка», — мелькнуло у неё в голове. Она чуть не выбросила бумажку, но в последний момент, сама не понимая зачем, сунула её в карман пальто.
Но ночью она не могла уснуть. Цифры номера стояли перед глазами, не давая покоя. В восемь утра, не в силах более терпеть это непонятное беспокойство, она набрала номер.
— Марина Георгиевна? — ответил незнакомый мужской голос, пожилой, с лёгкой хрипотцой.
— Да. Это я. А с кем я говорю? — спросила она, чувствуя, как учащённо бьётся сердце.
— У меня есть для вас информация. О вашем муже, — сказал незнакомец.
— Мой муж мёртв. Пожалуйста, оставьте меня в покое, — резко ответила она, собираясь положить трубку.
— Нет, — голос в трубке стал тише, почти шёпотом. — Послушайте меня. Это касается зайца.
Марина онемела. Её пальцы сами разжались, и телефон едва не выпал из руки. Заяц. Их кодовое слово. Слово, которое они придумали с Алексеем в шутку, на заре своих отношений. Оно было их маленьким, никому не известным секретом. Никто, кроме них двоих, не мог его знать.
— Что… что вы хотите? — её собственный голос прозвучал чужим, прерывистым шёпотом.
— Встретиться. Только лично. Записывайте адрес, — приказал незнакомец.
Три часа пути до глухого, затерянного в лесах посёлка Марина ехала на автопилоте, не думая, не анализируя. Её мозг отказывался работать, не в силах обработать происходящее. Кодовое слово. Незнакомый человек. Адрес в глухой деревне, которой, казалось, не было ни на одной карте.
Дом, который она нашла, оказался старым, полуразрушенным, из пятнадцати домов в посёлке жилыми выглядели лишь два-три. Марина, сжав в руке ключи от машины, словно оружие, постучала в указанную дверь. Никто не ответил. Она толкнула массивную, потрескавшуюся от времени дверь, и та с скрипом поддалась.
В центре комнаты, спиной к пыльному окну, сквозь которое пробивался скупой солнечный свет, стоял человек.
— Это… — Марина отшатнулась, ударившись спиной о косяк. — Нет. Этого не может быть. Я сплю.
Это был Алексей.
— Марина… — он сделал шаг вперёд.
— Не подходи! Стой! — она вскинула руку, словно пытаясь отгородиться от видения.
— Мне нужно было исчезнуть. Я не мог тебе сказать, ты бы не смогла… Ты бы меня ненароком выдала. Понимаешь, там были очень серьёзные люди, они угрожали не только бизнесу, но и тебе, и…
— Ты жив, — просто констатировала она факт, не веря собственным глазам.
— Да. Я… я знаю, что сейчас ты чувствуешь…
— Ты был жив всё это время! — её голос сорвался на крик. — Я… я хоронила чужого человека? Я шесть месяцев рыдала над чужой могилой, хотела умереть, продала всё, что у нас было?! Я осталась совершенно одна!
— Прости. Я не хотел так, но по-другому было нельзя. Мне нужно было…
— Заткнись! — выкрикнула она с такой силой, что он действительно замолчал, отступив на шаг.
— Я продала наш дом, — говорила она, и слова сыпались, как камни. — Раздала все твои долги. Осталась в полной нищете. Я каждый день приходила к тебе на могилу и разговаривала с тобой, потому что иначе просто сходила с ума! А ты… ты…
Голос снова прервался, в горле встал ком.
— Марина, дай мне хотя бы объяснить… попытаться всё исправить… — он протянул к ней руки, и в его глазах была мольба.
— Нет.
Она резко развернулась и выбежала из дома, не оглядываясь. Алексей бросился за ней, его крик нёсся ей вслед.
— Подожди! Марина, остановись!
Она вскочила в машину, резко, почти срывая с места, повернула ключ зажигания и вдавила педаль газа в пол. Автомобиль рванул вперёд, подняв за собой клубы дорожной пыли.
«Лучше бы ты и правда был мёртв», — пронеслось в её голове. И впервые за все эти долгие, пустые месяцы она почувствовала что-то настоящее, что-то живое, кроме всепоглощающей тоски. Это была яростная, всесокрушающая злость.
Два часа пути её телефон не умолкал. Постоянные звонки. Алексей. Снова и снова. Она не отвечала, глядя прямо перед собой на мокрую от недавнего дождя дорогу. В конце концов, она выключила телефон и с силой швырнула его на пассажирское сиденье.
Она не знала, куда едет. Не было цели, не было маршрута. Она просто ехала вперёд, пока стрелка указателя уровня топлива не стала опасно приближаться к нулю. Свернула на первую попавшуюся заправку, молча заправила полный бак, расплатилась и снова села в машину.
И тут её накрыло. Всё, что сдерживалось все эти месяцы, а потом взорвалось сегодня, — боль, предательство, злость, отчаяние. Марина положила голову на руль и зарыдала. Не тихо, сдерживаясь, а громко, навзрыд, как плачут дети, когда им очень больно и одиноко. Слёзы текли ручьями, смывая с её души всю накопившуюся горечь. Она плакала по своему погибшему мужу, которого не было в той могиле. Она плакала по живому мужу, который оказался лжецом. Она плакала по себе — по той девушке, которая когда-то мечтала стать учителем и верила в добро.
И когда слёзы finalmente иссякли, она подняла голову, вытерла лицо, завела машину и тронулась с места. Впереди была дорога. Дорога, ведущая не в прошлое, не к могиле, не к матери и не к тому, кто предал её доверие. Эта дорога вела вперёд. И впервые за долгое время она почувствовала, что у неё есть силы пройти по ней. Одна. Но не одинокая. Потому что в ней, сквозь боль и разочарование, снова, как подснежник сквозь мёрзлую землю, пробивалась надежда. Надежда на то, что когда-нибудь она сможет снова стать собой. Настоящей. Свободной. И, возможно, даже счастливой.