Ариадну разрывали на части. Каждый нерв, каждое волокно в её теле кричало от боли, которая была острее и беспощаднее любой физической раны. Это было похмелье, но не простое, не то, что случается раз в году после неудачного праздника. Это было состояние бытия, привычная, въевшаяся в кожу грязь существования, к которой, казалось бы, можно было привыкнуть. Но нет. Каждое утро было новым витком ада, новым подтверждением того, что жизнь безвозвратно ускользнула сквозь пальцы, оставив лишь горький осадок и дрожь в коленях.
Она лежала на продавленном диване, вонючем и липком, и старалась не дышать. Каждый вдох отдавался визгом в висках, каждый поворот головы грозил обмороком. Глаза были зажмурены, но даже сквозь веки пробивался назойливый, ядовитый свет из окна без занавесок. Он резал воспалённую сетчатку, напоминая о том, что мир всё ещё существует за стенами этой конуры, и он безжалостно яркий и шумный.
Последний её спутник, Геннадий, недавно вернувшийся из мест, не столь отдалённых, как говорится, ушёл ещё на рассвете. Ушёл добывать «лекарство» — ту самую бутылку, которая на пару часов заткнёт зияющую дыру в душе, усыпит совесть и боль. Но он пропал. Часы тянулись мучительно долго, каждая минута была каплей раскалённого свинца, падающей на оголённый мозг.
«Свалился в канаву, скотина, или на чей-то хвост наступил. Нашёл себе новую компанию, а про меня забыл», — пронеслось в голове Ариадны обидной, детской мыслью. Она чувствовала себя брошенным щенком, которого предали в самый трудный момент. Ирония ситуации не вызывала улыбки.
Незаметно, под монотонный гул в голове, её сознание стало затуманиваться, и её отнесло в мир снов. Это был не просто сон, это был портал в другую жизнь. Ей приснился Марк. Не бывший муж, а сама любовь, сама основа её прежней вселенной. Он стоял и смотрел на неё. Не осуждающе, не с жалостью, а так, как смотрел всегда — с бездонной, всепрощающей лаской. А потом он принёс кофе. Маленькую чёрную фарфоровую чашечку с позолотой, их общий талисман, купленный в самую первую, ослепительно счастливую поездку в Турцию, когда мир лежал у их ног и пах морем, специями и надеждой. Пар поднимался от эспрессо густой, ароматной струйкой. Ей даже показалось, что она физически чувствует его густой, обволакивающий, пьянящий аромат. Она потянулась к нему губами…
С оглушительным, как удар грома, скрежетом открылась дверь. Ариадну резко вырвало из сладкого небытия и швырнуло обратно в её убогую реальность. В комнату ввалился Геннадий. Он уже успел «поправить здоровье» — глаза блестели мутным стеклянным блеском, походка была разболтанной и уверенной. Но он не забыл о ней. С торжествующим видом он швырнул ей на колени холодную, запотевшую бутылку дешёвого пива.
И тут случилось чудо, знакомое всем, кто на этом дне. Откуда-то из самых глубин организма, из последних резервов души, появились силы. Она схватила бутылку дрожащими, скрюченными пальцами, с трудом открутила крышку и прильнула к горлышку, как умирающая от жажды к источнику. Горьковатая, холодная жидкость жгла горло, но это было блаженство, медленное растекание по венам долгожданного яда-спасения.
— И что, всего одну? — выдавила она обиженно, уже чувствуя, как спасительная волна начинает отступать, не успев заполнить всю пустоту.
— Денег авансом кот наплакал, выпросил. Зато калым нашёл, золотко! Собирайся, быстро! Одна древняя старушенция грядки на зиму перекопать просила. Обещала ещё тыщёнку сверху, — торопил он её, пощёлкивая пальцами перед её лицом.
Мысль о том, чтобы ползти куда-то и вонзать лопату в мёрзлую землю, вызывала приступ тоски. Но спорить было бесполезно. Один Геннадий ни за что бы не пошел, а в случае её отказа запросто мог перейти от слов к делу. Его «уговоры» были краткими и болезненными.
Судьба, впрочем, сжалилась над ней в тот день. Раздался резкий, неожиданный звонок её старого, потрёпанного телефона. Звонила мать. Звонила в кои-то веки, а это всегда значило только одно — случилось что-то из ряда вон выходящее.
Голос в трубке был незнакомым — надтреснутым, влажным, чужим. — Мне, наверное, всё равно… Наверное, тебя это не волнует… Но я подумала… ты должна знать. Марк умер.
Мир не потемнел. Он рассыпался. Он разлетелся на миллиард острых осколков, которые вонзились прямо в сердце. Звук пропал. Перед глазами поплыли чёрные и багровые пятна, пол стал уходить из-под ног с ужасающей скоростью. Последнее, что она почувствовала, — это глухой удар виска об угол стола, и затем — абсолютная, беспросветная тьма.
Очнулась Ариадна в знакомой обстановке — в больничной палате, под мерное, гипнотическое шипение капельницы. Под капельницу она попадала не в первый и даже не в пятый раз. Но отключалась так надолго и так глубоко — впервые. Казалось, она провалилась в небытие на целую вечность.
В палату бесшумно вошла пожилая, видавшая виды медсестра. Ариадна знала её в лицо, даже помнила, что та училась с её матерью, но как её зовут — вылетело из головы. Она стала забывать многое. Их городок, хоть и гордо величался районным центром, был тесным миром, где все были друг другу или родственники, или соседи, или одноклассники.
Медсестра посмотрела на неё не с осуждением, а с бесконечной, уставшей грустью. — Эх, Ариадна, Ариадна… Доченька, что же ты с собой сделала-то? — прошептала она, и в её голосе звучала боль целого поколения, смотрящего на то, как рушатся жизни их детей. — Вспомни, а? Вспомни, кем ты была? И во что ты превратилась?
Она сокрушённо, медленно покачала седой головой, ловко сменила флакон в системе и вышла, оставив Ариадну наедине с тишиной и этим страшным, простым вопросом.
И Ариадна вспомнила.
*…Она родилась здесь. В этом самом городке. У них была самая что ни на есть нормальная, крепкая семья: мама, папа, старшая сестра. Мама — бойкая, хозяйственная, работала в торговле. Отец — крепкий, молчаливый труженик с мясокомбината, пахший всегда дымом и свежим мясом.
Потом отец начал пить. Нет, он не превратился в монстра, не бил их, не орал. Он просто тихо угасал в углу, и от этого было ещё больнее. Мать не унималась, её слова были острые, как отточенный нож, и они больно резали по живому. Ариадна обожала отца, её разрывало на части от жалости к нему. Ей казалось, что мать могла бы просто помолчать, обнять его, помочь. Но её юный голос никто не слышал.
Она взрослела, расцветала. Яркая, ослепительная, с смехом, который слышали за три улицы, и с уверенностью, которой можно было бы снабдить целую армию. Дискотеки, первые платья с открытой спиной, первые взгляды мужчин, от которых кружилась голова. И обязательный атрибут «веселья» — тёплое, липкое вино из пластиковых стаканчиков, а потом и пиво. Трезвой на танцполе быть было просто неприлично.
После школы — стоматологический техникум в краевом центре. Именно там она встретила Марка. Он был парнем из большого города, Красноярска, но его спокойная, глубокая сила притягивала её больше, чем напускная бравада местных кавалеров. Они выпустились уже семейной парой, с дипломами зубных техников и с бесконечными планами на будущее.
Вернулись в её родной городок. Решили, что здесь проще начать, нет бешеной конкуренции. Устроились в государственную стоматологию. Но Ариадне было тесно в этих стенах. Её мозг генерировал идеи со скоростью света. Она грезила своей собственной, частной клиникой. Но им с Марком, без высшего образования, путь к лицензии был закрыт.
И тогда случилась удача. В их заведение пришла работать новенькая — Виолетта. Окончившая медицинский институт. Они с Ариадной в юности не то чтобы враждовали, но и подругами не были. Две яркие птицы в одной клетке маленького городка. Ариадну всегда бесила эта правильная, всегда трезвая, всегда знающая, что сказать, девушка.
Но гений Ариадны был в умении добиваться своего. Она уговаривала, убеждала, заражала своими мечтами. И уговорила. Они открыли первый в городе частный стоматологический кабинет. Ариадна была мотором, генератором, бешеным организатором. Она, как тот самый энерджайзер, успевала всё: оформить кредиты, выбрать и закупить лучшее немецкое оборудование, найти и отремонтировать помещение.
Дело взлетело. Молодые, красивые, талантливые, с золотыми руками. К ним выстраивались очереди. Коллектив стал второй семьёй. Сначала родился сын у Виолетты и её муча, потом, позже, и у Ариадны с Марком — тоже мальчик. Женщины не засиживались в декретах. Детей нянчили бабушки, а они строили империю.
Они выстроили собственное, двухэтажное здание для клиники — светлое, просторное, оснащённое по последнему слову техники. Они не просто не бедствовали — они жили с размахом. Отличная квартира, дорогие иномарки. Каждая семья открыла по продуктовому магазину «для души». Виолеттой управлял муж, а Ариадна крутилась как белка в колесе, успевая и там, и тут.
А потом было это «но»… Она всегда пила. «Для расслабления», «для настроения». Но раньше это было контролируемо. Теперь же её стало затягивать. Запои стали длиться по несколько дней. Она пропадала, не появлялась дома, не отвечала на звонки. Сколько было потеряно телефонов, обменянных на бутылку? Сотни.
Марк вытаскивал её из таких трущоб и подвалов, что ему потом неделями снились кошмары. Он отпаивал её, отмывал, приводил в чувство, возвращал к жизни. Он любил её. Любил ту, прежнюю, сияющую Ариадну, и верил, что она где-то там, внутри, просто заблудилась. Он нёс свой крест с тихой, стоической покорностью.
И всё могло бы так и продолжаться, но…
Однажды она влюбилась. Влюбилась так, как не любила никогда — с безумием, с жаром, с ощущением, что это и есть та самая, настоящая страсть. Марк был добрым, надёжным, но… скучным. Не орлом. А Сергей… Сергей был ураганом. Красивый, опасный, сильный, с горьким привкусом запретного и дикого. Ариадна, не раздумывая, ушла к нему. Она потребовала развод и дележку имущества с холодной, беспощадной расчетливостью. Сын-подросток, видевший всё это, с ненавистью в глазах остался с отцом.
Стоматологию она бросила. Марк, по своей глупой, святой доброте, купил ей однокомнатную квартиру и отдал её магазин. Она ещё как-то пыталась им управлять, но уже через пень-колоду. Новый возлюбленный не только пил сам, но и увлечённо помогал в этом ей.
Эйфория длилась недолго. Счастье, построенное на пепелище, оказалось хрупким. Сергей погиб от передозировки. Оказалось, его интересы были гораздо шире, чем просто алкоголь.
Для Ариадны это был крах. Окончательный и бесповоротный. Магазин сначала сдала, потом пропила и его. Деньги исчезли с пугающей скоростью.
Теперь это была лишь жалкая пародия на ту ухоженную, блистательную женщину. Родные — мать и сестра — отгородились от неё высоким забором молчания (отца уже не было в живых). Сын, учившийся в университете в краевом центре, не брал трубку.
Марк женился на другой. Тихой, покорной женщине, не похожей на него. Детей у них не было. Ариадна знала — он не любил её. Они сталкивались несколько раз на улицах городка. Говорили, как старые, случайные знакомые. Она смотрела ему в глаза, в эти добрые, усталые глаза, и читала в них всё ту же боль, всё ту же, неистребимую любовь к ней, такой, какая она есть. Это он несколько раз тайком пристраивал её в больницу под капельницу. Это он в периоды её редкого затишья втихую сувал ей в руку деньги. Где-то в самой глубине его души теплилась наивная, детская надежда на чудо. На то, что его Ариадна очнётся и вернётся.
Чуда не произошло. А он всё ждал. И вот его не стало. Мать сказала: «Не выдержало сердце».
На другой день Ариадна сдернула с руки катетер и ушла из больницы. Её никто не останавливал.
Ночью, когда город вымер, она пришла в ритуальный зал. Знакомый сторож, брезгливо поморщившись, впустил её — все знали её историю.
Она осталась наедине с ним. Он лежал неподвижный, строгий и бесконечно далёкий. Она не плакала. Слёзы закончились много лет назад.
О чём она думала, глядя на его лицо? О том, какую бесконечную глупость она совершила? О том, как оттолкнула единственного человека, который любил её без условий и оговорок? О том, что теперь она абсолютно, безнадёжно, навсегда одна в этом холодном мире? Сожалела ли она? Да. Каждая клетка её тела кричала от сожаления. Но было поздно. Самое страшное было не в том, что он умер. Самое страшное было в том, что вместе с ним умерла и её последняя надежда. Умерла сама возможность спасения.
Прошёл год.
Ариадна всё так же живёт с Геннадием. Они по-прежнему пьют. Недавно по городу прошёл злой, шипящий слух, что Ариадну парализовало, что она совсем слегла. Но слух оказался ложным. Пока что. Она ещё на ногах. Она ещё пьёт своё «лекарство от пустоты», которое с каждым днём делает эту пустоту только больше, глубже и бездоннее.
Она просто ждёт. Ждёт, когда её сердце, как и у него, однажды не выдержит.