Прасковья Петровна стояла у запотевшего окна, наблюдая, как струи воды без устали стекают по стеклу, сливаясь в причудливые, постоянно меняющиеся узоры. Воздух в горнице был густым и влажным, пах мокрым деревом и печной золой. Она тяжко вздохнула, и этот вздох прозвучал особенно громко в гнетущей тишине, нарушаемой лишь мерным стуком капель.
— Вот напасть-то какая, — прошептала она, обращаясь больше к самой себе, чем к кому-либо ещё. — И когда же этому краю будет? Словно кто-то небесный прорвал меха с водой. Уж не забыли ли наверху заткнуть дыру?
Она отошла от окна и с привычной, выверенной годами осторожностью принялась расставлять по комнате эмалированные тазики и небольшой жестяной котелок. Если во время прошлого ненастья хватало пары сосудов, то теперь их собралось целых четыре, не считая котелка. Каждая новая лужица на потолке отмечалась звенящим ударом капли о дно посудины.
— Лишь бы эта ветхая кровля не сложилась на мою старую голову, — промолвила Прасковья Петровна с горькой усмешкой. — Лежишь потом под брёвнами, и никто тебя не отыщет. Совсем одна я тут.
По старой, неистребимой привычке она медленно, с болью в костях, перекрестилась, как раз в тот миг, когда снаружи раздался оглушительный раскат, от которого задребезжали стёкла в рамах.
— Ох, господи ты мой божественный! — воскликнула старушка, поневоле вздрогнув. — Что же творится-то? Таким ливням да громам, кажись, и счёту нет. Лет двадцать, не меньше, не припоминаю я подобного разгула стихии.
Прасковья Петровна уже давно привыкла вести свои неспешные беседы с самой собой да с рыжим котом Васькой, хотя кот в диалогах участия не принимал. Он лишь испуганно восседал на самой макушке русской печи, сверкая из полумрака своими изумрудными глазами.
— Что, Васек, боязно тебе? — ласково спросила хозяйка. — Не трусь, пузатый. От грозы мы с тобой уж точно не сгинем. Переждём. Всё на свете когда-нибудь кончается.
Едва она закончила свою утешительную речь, как скрипнула тяжелая дверь, и на пороге, озарённый вспышкой молнии, возник высокий мужской силуэт. Бабуля вскрикнула от неожиданности и отпрянула к печке, судорожно хватаясь за край стола.
— Не пугайся, матушка, ради бога, — раздался хриплый, усталый голос. — Я с миром. Просто укрыться от потопа.
— Ну, коли с миром, так заходи, проходи, — сдавленно проговорила Прасковья Петровна, всё ещё не приходя в себя. — Дверь-то закрой, ветер дует.
Незнакомец сделал несколько неуверенных шагов вглубь комнаты и буквально рухнул на ближайшую табуретку, скинув с плеч промокший насквозь плащ. Его лицо было бледным и осунувшимся.
— Простите за беспокойство… Воды бы… попить.
Женщина молча подошла к большой дубовой кадке, зачерпнула деревянным ковшом прохладного яблочного кваса и протянула ему. Мужчина с жадностью осушил ковш до дна, поставил его на стол и вытер губы рукавом.
— Спасибо вам. Вы не бойтесь меня, честное слово. Так уж вышло, что довелось мне спасаться бегством, правду свою искать и доказывать. Только вот силы на исходе. Ранен я. Нельзя ли у вас, в погребке или на чердаке, передохнуть малость? До утра всего лишь.
Прасковья Петровна медленно приблизилась, внимательно, почти пристально оглядела беглеца с ног до головы. Во взгляде его читалась отчаянная усталость, но не злоба.
— Ну, коли правду говоришь, от кого бежишь, то можно. А коли лжёшь — Господь тебя и так покарает, мне вступаться не надо, — сурово произнесла она. — Пойдём.
Она направилась в глубь жилища, к узкой, неприметной двери.
— Вот, за этой дверью горенка пустая. Никому не нужна. Там постель. Располагайся, сколько надо, — и, не дожидаясь ответа, старушка удалилась обратно на кухню.
Егор — так звали незнакомца — с трудом добрался до кровати и опустился на грубый, но чистый половик. В голове гудело, в глазах мутилось и плыло от слабости. Он с усилием отодвинул мокрую ткань рубахи — весь бок был пропитан темным, почти бурым пятном.
— Чтоб тебя, — простонал он сквозь зубы.
С нечеловеческим усилием стянув с себя грубое, насквозь промокшее облачение, он просто рухнул на подушку. Ему казалось, что он не засыпает, а куда-то проваливается, уплывает в тёмную пучину, пытается ухватиться за край реальности, но сил остановить падение уже не оставалось.
Как только Егор погрузился в забытье, дверь в горницу бесшумно приоткрылась, и на пороге появилась Прасковья Петровна с тазом теплой воды и чистым лоскутом ткани. Окинув лежащего быстрым, опытным взглядом, она печально покачала головой. Осторожно омыла она страшную рану, убедившись, что она насквозь прошла, не задев, по счастью, кости, после чего намазала больное место густым, пахнущим травами снадобьем.
— Ну, спи, родимый, спи, — тихо проговорила она. — Сон сейчас — самое первое лекарство для твоего тела. Всё уладится.
Егор пробудился оттого, что яркое, уже высокое солнце било ему прямо в лицо. О вчерашнем свинцовом небе и проливном дожде не напоминало ровным счётом ничего. Он лежал несколько минут, не в силах сообразить, где находится и как сюда попал. Когда память медленно вернулась, он попытался приподняться на локте. Острая, но уже тупая боль пронзила бок, и в тот же миг, словно по мановению незримой силы, дверь отворилась, и в комнату вошла хозяйка.
— Очнулся, красавец? Вот и славно дело. Ты не вскакивай резко, полежи ещё, понежись. Нельзя тебе сейчас резких движений, рана-то ещё свежая, хоть и заживать начинает.
— Бабуль, а сколько же я проспал? Часов восемь, наверное? — хрипло спросил Егор.
Она рассмеялась своим старческим, добрым смехом.
— Сутки с лишним, милок! Позавчера вечером пришёл, а сейчас уже полдень следующего дня. Может, поесть чего-нибудь захочешь? Живот-то, поди, подвело к пяткам.
Егор почувствовал, что он не просто хочет есть — он готов был съесть всё, что попадётся под руку.
— Ещё как хочу! Спасибо вам огромное.
— Ну, тогда пойдём потихонечку, я тебя поддержу.
Он осторожно спустил ноги с кровати и последовал за ней, к своему удивлению обнаружив, что боль была куда терпимее, чем он предполагал.
Прасковья Петровна накрыла на старом, потертом, но крепком столе, поставила перед Егором объёмную глиняную миску наваристых щей, от которых поднимался душистый пар, и глиняный же горшочек со сметаной, отрезала ломоть свежего ржаного хлеба. Он с некоторым сожалением взглянул на небольшой чугунок, из которого ему зачерпнули щей. Хозяйка усмехнулась, заметив этот взгляд:
— Ты это… Не огорчайся. Всё не одолеешь, щей у меня ещё полпогреба стоит. А коли одолеешь эти, так у меня ещё картошечка в печи томится, с лучком да с маслицем.
Егор принялся за еду торопливо, почти не разжевывая. Она наблюдала за ним, сидя напротив.
— Меня Прасковья Петровна звать, а тебя как величать-то?
— Егор. Егор Иванович.
— Имя хорошее, крепкое, — кивнула она. — Любопытно.
Где-то на полпути к дну миски он почувствовал, что наелся досыта, но по инерции ещё отправлял ложку за ложкой в рот. Прасковья Петровна примостилась напротив, сложив на столе свои натруженные руки.
— Ну что, Егор Иванович, теперь можешь поведать свою историю, коли, конечно, желание есть. Не для любопытства спрашиваю, а для души.
Он отодвинул пустую миску, и старушка тотчас поставила перед ним кружку с тёмным, мутным отваром.
— Выпей, милок. Горько будет, не сладко, но для тебя сейчас полезно.
Он понюхал жидкость, пахнувшую полынью и ещё какими-то травами, поморщился, но сделал большой глоток. И мысли даже не мелькнуло, что старушка может желать ему зла.
— Да и рассказывать-то, по совести, особо нечего, — начал Егор, глядя в стол. — Было у меня всё, что человеку надобно: и свой кров, и семья, и дело, и достаток немалый. А в один миг, словно карточный домик, всё рухнуло. Супруга моя, Катерина, решила, что я ей больше не нужен, а вот мои деньги весьма пригодились бы ей для новой жизни. Ночью она со своим новым другом, журналистом одним, случайно… я всё же надеюсь, что случайно, сбили на дороге человека и скрылись. А наутро она пришла в полицию и дала показания, будто видела, как это я вернулся ночью на машине весь встревоженный и как потом следы заметал. А у её любовника связи, знакомые везде. За сутки, без суда и следствия, меня осудили в общественном мнении, а потом и официально. Три месяца я пробыл в камере, пока не понял, что дальше так нельзя. Нужно отыскать одного человека, старого друга, который мне наверняка поможет, даже не мне, а правде восторжествовать. Только вот улизнуть-то я улизнул, а как теперь к нему подступиться — пока ума не приложу.
— Что ж, — протянула Прасковья Петровна, — если всё так, как ты описываешь, и совесть твоя чиста, то всё непременно наладится. Правда всегда на свет пробивается, как росток сквозь асфальт.
— Эх, Прасковья Петровна, мне бы вашу уверенность! — горько усмехнулся Егор. — Я ведь тоже раньше не из простых был, думал, что раз у меня капитал есть, то и уважение, и друзья сами собой прилагаются. А как пришла настоящая беда — так все, как тараканы, по углам разбежались. И ладно бы было за дело, а то ведь оклеветали просто так, из-за денег да из-за любви женской.
Хозяйка молча поднялась, убрала со стола посуду и извлекла из комода потрёртую, пожелтевшую от времени колоду карт. Егор с нескрываемым удивлением наблюдал, как она с невероятной ловкостью стала их раскладывать на столе, что-то негромко бормоча себе под нос. Она несколько раз собирала карты в стопку и снова раскладывала. Наконец, замерла.
— Через три дня тебе нужно отправляться в путь. Если выедешь именно тогда, когда я скажу, и тем путём, что укажу, то доберёшься до своего приятеля без помех.
Егор никогда не верил ни в гадания, ни в предсказателей. Но сейчас он слушал, затаив дыхание. А она всё раскладывала и раскладывала карты, вглядываясь в них своими пронзительными глазами.
Потом ещё раз, и ещё, и только после этого подняла на него взгляд:
— Появился ты на свет вдалеке отсюда, за горами, за долами. Был единственным и поздним ребёнком в семье. Родители твои, thank God, живы, обитают там же, в своём старом доме, всё смотрят на дорогу, и глаза у них от слёз на мокром месте. Всё сына ждут. А сын не спешит, и не потому, что в заключении, а и раньше, до беды, не особо-то торопился навестить стариков.
Егор смотрел на неё и чувствовал, как по щекам его ползут горячие стыда. Всё было именно так. Он исправно отправлял родителям деньги, большие деньги, а сам навещал их в последний раз года три назад, и то наскоро.
— Супруга твоя, Катя, писаная красавица, лицом бела, да душой чёрна. Обманщица она жуткая. Много мужчин у неё всегда водилось: и до тебя, и при тебе. А ещё… ещё от ребёнка она намеренно избавилась. Мог бы у тебя сын быть, рос бы сейчас, на ноги вставал. Но вот не захотела она его рожать, помехой он ей был.
Он сидел, словно поражённый громом среди ясного неба. А ведь он что-то подозревал тогда! Но Катя сказала ему, что это небольшое недомогание по женской части, и потому она на пару недель переедет в гостевую комнату. И в частную клинику она тогда подозрительно часто ездила и даже оставалась там на несколько дней. В общем, ему бы тогда всё разузнать, проверить, а он, увязший в делах, просто отстранился, предпочёл не видеть.
— А друг твой, к которому ты путь держишь, он сам тебя ищет и переживает. И у него уже были гости, недобрые. Но поможет он тебе, выручит, даже не вспомнит про старую обиду, которую ты ему когда-то причинил, ему и его семье.
Егор едва не упал со стула. Волосы на его голове зашевелились.
Ну, допустим, бабушка — неплохой психолог, могла что-то угадать по его виду, по обрывкам фраз. Но откуда она могла знать, что ради Кати он бросил сестру своего лучшего друга, Веру, с которой встречался несколько лет? И та, с горя, уехала куда-то далеко? Они тогда с другом, Сергеем, страшно поссорились, даже до драки дошло, но потом, спустя годы, всё-таки помирились.
Егор всегда думал, что именно Вера, сестра Сергея, и настояла на том примирении, хотя сама с ним больше не общалась. Прасковья Петровна сложила карты в аккуратную стопку, и он выдохнул, словно только что всплыл с глубины.
— Невероятно… Я не понимаю…
Она звонко, по-девичьи рассмеялась.
— А ты как думал, милок? Раньше, лет тридцать назад, я считалась лучшей воронкой в здешних краях. Ко мне со всей области ехали. А теперь… А теперь я больше не гадаю, не хочу. Очень тяжело видеть чужие судьбы, как на ладони. И ведь люди очень редко приходят гадать, когда у них всё хорошо и ладно. А вот когда уже край, когда всё плохо и надеяться не на что, тогда идут. Сам понимаешь, что там, на дне отчаяния, можно разглядеть? Чаще всего — финал, конец пути.
На улице снова загрохотало, и первые тяжёлые капли забарабанили по крыше.
— Да что ж такое творится! Целую неделю одни сплошные грозы! Когда уже прекратится это бедствие?
Кот Васька привычно и ловко вскочил на печку и устроился на своём излюбленном месте, а Егор с тихим изумлением наблюдал, как хозяйка снова начинает расставлять по комнате свои тазики и котелки. Было заметно, что она точно знает, где и когда появится новая протечка. Так и вышло: под весёлый, почти музыкальный перезвон капель, под раскаты грома, они и продолжили свой вечер за неторопливой беседой.
— В деревне нашей почти никого не осталось, — рассказывала Прасковья Петровна. — Одни старики, да и те понемногу уезжают к детям в город. Раньше, когда горожане ко мне на машинах приезжали, я могла попросить кого-нибудь из них прислать ко мне работников, кровлю подлатать. А сейчас и просить-то некого. Каждый раз думаю, что случится раньше – я сама уйду в мир иной или этот потолок на мою голову обрушится.
Спустя три дня, проведённых в тишине и покое старого дома, Егор заметно окреп. Новых лиц за это время не появлялось, лишь однажды по главной, размытой дороге проехал грузовик местного автомагазина. Ранним утром на четвёртый день хозяйка разбудила его ещё затемно:
— Пора тебе, Коля, в путь-дорогу собираться. Сюда скоро непрошеные гости нагрянут, тебя искать будут.
Он легко поднялся с постели, ощущая прилив сил, и крепко, по-родственному обнял худенькую старушку:
— Мы обязательно увидимся, Прасковья Петровна! Спасибо вам за всё. Вы мне вторую жизнь дали.
— Иди уже, а то я от таких прощаний весь день потом ревой реву, — отмахнулась она, но глаза её блестели. — Встретимся ещё, я уверена. Я ведь всегда права.
Она подробно объяснила ему, как лучше пройти через огород и овраг к заброшенной станции, где можно сесть на утренний автобус или, что надёжнее, на электричку. Долго стояла она на крыльце, всматриваясь в предрассветную серую пелену, в ту сторону, куда скрылся её нежданный постоялец.
— Что за напасть! И когда это лето нормальное будет? — проворчала она себе под нос, возвращаясь в дом.
Пришлось снова освобождать вёдра, в которых она носила воду из колодца. Она с тоской наблюдала, как на потолке появляются новые, ещё более тёмные и мокрые разводы. Да, становилось очевидно, что крыша этого старого, доброго дома долго не простоит.
Ливень в тот день кончился так же внезапно, как и начался. Вообще, этим летом погода и впрямь вела себя странно, почти как в тропиках: утром — зной и палящее солнце, потом — короткий, но яростный ливень, и снова — тихое, тёплое вечернее затишье.
Прасковья Петровна собрала все тазы, вылила воду, взяла пустые вёдра и вышла во двор. Она ступила на скрипучее крыльцо и застыла как вкопанная: по разбитой грунтовой дороге к её дому медленно приближался большой, невиданный ранее автомобиль. Такого Прасковья Петровна никогда не видела — вроде бы грузовик, но сверху какая-то большая конструкция, похожая на корзину. А за ним ехала ещё одна машина — легковая, но тоже крупная и явно дорогая.
— Неужто опять война где? — пронеслось в голове у старушки.
Она перекрестилась, судорожно сжимая пальцы. Обе машины плавно остановились прямо перед её калиткой. Теперь она разглядела, что в кузове первой лежат аккуратные стопки новых досок, какие-то большие свёртки в целлофане, и что-то алое, напоминающее шифер, но явно не шифер. Из второй машины вышел высокий мужчина в светлой рубашке. Это был Егор.
Прасковья Петровна выронила ведро, которое держала в руке, и медленно, не веря своим глазам, направилась к своему недавнему постояльцу.
— Здравствуйте, Прасковья Петровна! Я же говорил, что мы скоро увидимся, — радостно, громко сказал он.
— Ну, не так уж и скоро, милок, — ответила она, всматриваясь в его лицо. — Уж три месяца минуло, как ты отсюда ушёл.
— Тут от меня мало что зависело, — объяснил Егор. — Меня снова на месяц задержали, пока Сергей, мой друг, всё не уладил с доказательствами. Суд был, следствие. Но теперь всё чисто. Я опять свободный человек. И я не один к вам приехал.
Он вернулся к машине, открыл пассажирскую дверь, и оттуда вышла молодая, стройная женщина с мягкими, добрыми глазами и светлой улыбкой.
— Здравствуйте, Прасковья Петровна, — застенчиво сказала она. — Много о вас слышала.
Ужинать в тот вечер решили на свежем воздухе, благо погода благоволила. Вера, Прасковья Петровна и Егор сообща приготовили три огромных кастрюли еды на всю бригаду рабочих. Пока Вера сервировала большой стол прямо во дворе, старушка разложила на столе свою старую колоду. Егор присел рядом на скамейку.
— Ну что, бабушка, что они вам показывают? Всё так же хорошо?
— Говорят, Егор, что ты поступил правильно, вернувшись к своему прошлому и исправив старую ошибку. Именно из-за твоей тогдашней жестокости и безразличия всё в твоей жизни и пошло наперекосяк. Только вот… — Она прищурилась и многозначительно посмотрела на него. Он испуганно взглянул на старушку. — Ты жениться-то собираешься когда?
— Да хоть сейчас, Прасковья Петровна, — смущённо признался он. — Только боюсь, что она меня после всего случившегося отвергнет.
— Не отвергнет, — уверенно сказала старуха. — Ей негоже малышу на свет без отца появляться. Это неправильно.
Егор уставился на Веру, которая в это время что-то рассказывала рабочим, сияя своей счастливой улыбкой. После сытного ужина, когда Прасковья Петровна уже ушла спать в дом, а рабочие улеглись в палатках, Вера и Егор устроились на ночлег в просторном внедорожнике.
— Вер, а как ты на это смотришь, чтобы связать свою судьбу с бывшим заключённым, да ещё и с таким непутёвым, как я? — тихо спросил он, глядя в потолок машины.
Она удивлённо посмотрела на него, но Егор в этот момент изучал звёздное небо через панорамную крышу, как только что делала она сама.
— Это что, — улыбнулась она, — ты мне так оригинально и романтично предложение руки и сердца делаешь?
— Ну да, — кивнул он, не отводя взгляда от звёзд. — В самый раз, по-моему.
— Ну, не знаю… — притворно задумалась Вера. — Перспектива так себе: буду я дома сидеть, кучу детей воспитывать, а муж — по тюрьмам да по этапам путешествовать. — Она сделала вид, что тяжело вздыхает, и снова повернулась к звёздному небу.
Егор резко вскочил, так что даже стукнулся головой о притолоку, а Вера не выдержала и рассмеялась:
— Да, конечно, да! Я этих слов ждала, кажется, целую вечность. Правда, всегда думала, что всё будет чинно-благородно: с кольцом, с цветами, на коленях…
— Дай Бог, чтоб Прасковья Петровна меня не прибила за это, — пробормотал Егор, распахивая дверь. Он выскочил на улицу, огляделся, подбежал к бабушкиному палисаднику, где росла единственная лилия, аккуратно выломал её и бегом вернулся в машину, протягивая цветок Вере:
— Вот тебе цветы! А кольцо будет в городе, самое лучшее. И ещё, Вер, мы съездим к моим родителям. Надо всё наладить.
— Конечно, съездим, — тихо сказала она, принимая цветок. — Обязательно.
Прасковья Петровна, всё это время наблюдавшая за молодыми из окошка своей горницы, тихо вздохнула и улыбнулась своей мудрой, всепонимающей улыбкой.
— Вот и хорошо, вот и славно. Теперь-то всё встало на свои места. Теперь всё правильно.