Холод был таким пронзительным и беспощадным, что, казалось, вымораживал душу вместе с телом. Стужа пробиралась под самую тонкую куртку, превращая кровь в ледяную slurry, а каждое дыхание вырывалось из легких клубами пара, тут же застывавшего в инее на щетине. Александр стоял посреди заснеженной деревенской улицы, безнадежно оглядываясь по сторонам. Огни в окнах казались такими близкими и такими недоступными, будто на другом конце света.
«Хватит, пора просить», — прошептал он сам себе, и слова застыли в воздухе.
Он подошел к первому же дому, где сквозь заиндевевшее стекло едва угадывался тусклый свет, и постучал коченеющими пальцами. Стук был жалким, неуверенным. Дверь со скрипом приоткрылась, и в щели показалось суровое, изборожденное морщинами лицо старика.
— Простите, вы меня на постой не пустите? Я проживание отработаю, что угодно сделаю, — голос Александра дрогнул, выдавая всю его отчаянную надежду.
Старик исподлобья окинул его взглядом, от которого стало еще холоднее. Одежда Александра, когда-то добротная, теперь висела лохмотьями, лицо было синим от холода.
— Иди ужо отсюдова, прoходимец, — просипел старик, и в его глазах не было ни капли сострадания. — Лазиют тут всякие, потом не оберешься проблем. — И прежде чем Александр успел что-то промолвить, дверь с грохотом захлопнулась, едва не задев его нос.
Вторая попытка оказалась еще более унизительной. Ему даже не открыли, просто крикнули из-за двери: «Места нет! Ищи другого!» Третий дом встретил его отборным матом и злобным лаем огромного цепного пса. Хозяин, здоровенный мужик в телогрейке, нарочно спустил собаку с цепи. Пес, ощетинившись, рванулся к Александру, не желая кусать, но с яростью вцепился зубами в рукав его старой куртки. Хлопок порванной ткани прозвучал как выстрел. Александр едва вырвался, отступая задом. Рукав висел лоскутом, открывая руку пронизывающему ветру.
— Видно, судьба у меня такая, — прошептал он, бредя прочь от этого места. — Пoмирать от мороза в незнакомой, чужой мне деревне. И ведь главное, название-то какое гостеприимное — «Добрянка». А на деле-то выходит — «Грубиянка», — он горько, почти истерично рассмеялся вслух, и смех его затерялся в завывании ветра.
Силы окончательно покидали его. Он доплелся до края деревни, нашел небольшой стог сена, прикрывавшийся от ветра старой покосившейся оградой, и бессильно рухнул в снег. Укутаться было нечем — тонкая куртка не спасала. Александр попытался подтянуть к себе оторванный рукав, чтобы хоть как-то прикрыть лицо, но пальцы уже почти не слушались. Он закрыл глаза, чувствуя, как холодная дремота окутывает его, словно мягкое, но смертоносное одеяло. Он где-то слышал, что замерзающие люди в конце концов засыпают, и сон этот — навсегда. «Может, это и к лучшему, — пронеслось в голове. — Надоело, как паршивой собаке, скитаться. Никому не нужен…»
Если бы его бывшие коллеги, друзья, те, кто знал его восемь лет назад, увидели Александра сейчас, они бы не поверили своим глазам. Не узнали бы в этом обмороженном, оборванном бродяге талантливого инженера с блестящим образованием, успешного, уважаемого человека. Не узнали бы любящего мужа и отца. Александр всегда был опорой для своей семьи — для любимой жены Марины и их лапочки-дочки Сонечки. У них была прекрасная квартира, машина, планы на будущее. Все это было. Было восемь лет назад.
А потом жизнь раскололась надвое. Всего одна банка маринованных грибов, купленная на рынке у какой-то сердобольной старушки, оказалась смертельной. Ботулизм. Он не ел грибы — не любил их с детства. А они — Марина, Соня, его теща — съели.
Может, все бы и обошлось, если бы не списали первые симптомы — тошноту, слабость, расстройство зрения — на какой-то сильный вирус. «Пройдет», — думали они. «Неотложку» вызвали только тогда, когда Сонечка, семилетняя солнечная девочка, внезапно потеряла сознание. Бригада приехала быстро, врачи были опытные. Они досконально все расспросили, и как только услышали про грибы, лица их стали каменными. «Срочно в больницу! Реанимация!» — это были последние слова, которые Александр услышал от медиков по телефону.
А его, как назло, дома не было. Устроили корпоратив за городом, обязательный для всех, какой-то тренинг по сплочению коллектива. Баня, бассейн, шашлыки. Александр весь день чувствовал непонятную тревогу, пил мало, отказывался от игр, смотрел на телефон. Когда раздался звонок от соседки, он сорвался с места, вызвал такси. Дорога обратно показалась вечностью, каждый километр отдавался болью в сердце.
Он примчался в больницу, но было уже поздно. Слишком поздно. Дочь, жена, теща… Их не стало почти в одну ночь, с разницей в несколько часов. Тишина и холод морга стали последним, что он ассоциировал с самыми близкими людьми.
Так Александр остался абсолютно один в огромном, внезапно опустевшем мире. Друзья первые месяцы помогали, поддерживали, собрали деньги на похороны, которые прошли в каком-то тумане. Александр почти не реагировал на окружающее. Единственным спасением от чудовищной боли стал алкоголь. Сначала понемногу, потом все больше и больше.
Постепенно верные друзья отсеялись, не выдержав его саморазрушения. Их место заняли случайные собутыльники, жулики и просто потерянные люди. Роскошная квартира превратилась в зловонный бомжатник, где среди хлама и пустых бутылок доживал свой век когда-то гордый человек.
И казалось, не было ему спасения. Но однажды в его жизни появился некто Артем. Внешне респектабельный, он представился бывшим коллегой, сказал, что случайно узнал о его беде и хочет помочь. Это был Артем, который разогнал всех собутыльников, заставил Александра умыться, вызвал клининговую службу, чтобы привести квартиру в порядок.
— Саш, хватит, — говорил Артем, глядя на него строго. — Здесь каждый угол тебя убивает. Все напоминает. Ты сходишь с ума. Продавай эту квартиру. Возьми что-то маленькое, скромное, а на оставшиеся деньги начни новую жизнь. Выберись отсюда.
Александр, находясь в полубреду от похмелья и горя, согласился. Ему было все равно. Вскоре Артем привел двух мужчин — «нотариуса» и «свидетеля». При них он показал пачку денег, даже сфотографировал, как Александр берет эти деньги в руки, якобы для протокола. Когда все формальности, как казалось Александру, были завершены, и незнакомцы ушли, Артем поставил на стол бутылку дорогого коньяка.
— Что, обмоем сделку? Святое дело! — улыбнулся он.
— Ты же сам мне говорил, что надо завязывать, — устало промямлил Александр.
— Ну, это другое! Такую удачу обязательно надо отметить, хоть глотком. Иначе счастья не видать, — настаивал Артем.
Александр помнил, что выпил одну, потом вторую рюмку. Опьянение накатило неестественно быстро, темное и тяжелое. Помнил он и то, как Артем встал из-за стола, и его улыбка вдруг стала хищной. Помнил, как из соседней комнаты вышли те двое «официальных» лиц. И началось кошмарное избиение. Они били его молча, профессионально, ломая ребра, стараясь не оставлять следов на лице. Последнее, что он услышал перед тем, как потерять сознание, был спокойный голос Артема:
— Такова жизнь, Санек. Если бы не такие, как ты, лохи, мне бы пришлось в конторе штаны протирать. А, забыл. Держи пятирублевку, на похмелье завтра. Выкидывайте его, ребята. — Артем наклонился к его уху и прошептал: — И судиться не советую. У меня там все схвачено. Пока, лошок. — И он напоследок пропел: — Пока на свете есть лошки, мы будем жить в достатке!
Очнулся Александр в подвале какого-то заброшенного дома. Ни квартиры, ни денег, ни сил. Потом было увольнение с работы — кому нужен вечно пьяный, опустившийся инженер? И началась жизнь на дне. Подворотни, теплотрассы, помойки. От него шарахались люди. Смерть уже казалась желанным избавлением.
Но однажды, греясь у трубы котельной, он услышал от таких же, как он, бродяг, историю. Будто бы один мужчина, так же опустившийся, уехал в глухую деревню, нашел приют у одинокой старушки, стал ей помогать, работу нашел, потом женился на местной вдове, и теперь живет, держит хозяйство, на ноги встал. Быль это была или красивая сказка, которую рассказывали друг другу несчастные люди, чтобы согреться надеждой, Александр не знал. Но другой надежды у него не было.
Он еле добрался до трассы и стал голосовать. Машины проносились мимо, ни одна не останавливалась. Вид у него был слишком пугающий. Спасение пришло оттуда, откуда не ждал: его подобрал старичок на древнем, дымящемся «Запорожце». Довез почти до самой Добрянки. Александр вышел, увидел указатель с названием деревни и подумал: «Судьба». Теперь он понимал, насколько жестокой была эта насмешка.
«Эй, мужик! Просыпайся! Господи, да он уже, наверное, замерз совсем! Немудрено, в такой-то одежонке…»
Чей-то голос, настойчивый и тревожный, пробивался сквозь толщу льда, в которую превратилось его сознание. Кто-то сильно тряс его за плечо. Александр застонал, пытаясь силой воли разлепить ресницы, склеенные инеем. Перед ним, присев на корточки в сугробе, была женщина. Лицо ее, румяное от мороза, выглядывало из-под большой шерстяной шали, а на ней был старый, но добротный тулуп.
— Слава Богу, живой! А ну-ка, вставай! Что, не можешь? Ноги не слушаются? Подожди тут, только, смотри, не засыпай! Ни в коем случае не засыпай! — ее голос был полон такой искренней тревоги и командирской твердости, что Александр инстинктивно попытался пошевелиться.
Он пытался бороться со сном, который снова звал его в теплую, вечную темноту. Но силы были на исходе.
— Да помоги же ты мне, Господи! Ну, хоть чуток шевелись! — снова услышал он, и потом его сознание поплыло. Остались лишь обрывочные ощущения: скрип полозьев, тряска каких-то саней, резкий запах водки, которой кто-то тер ему грудь и спину, а потом — желанное, всепоглощающее тепло, в котором он утонул.
Он проснулся утром в незнакомой, но уютной комнате. Лежал на мягком диване, укрытый двумя тяжелыми, по-деревенски толстыми одеялами. В печке весело потрескивали дрова. В комнату вошла та самая женщина, полноватая, с добрым лицом и большими, работящими руками.
— Ну, проснулся? Вот и славно. Еще бы чуть-чуть — и все, конец. Хорошо, что я, баба Люба, вчера в магазине говорила, что по деревне незнакомый мужик ходит, на постой просится. А я как раз продавцом в том магазине работаю. Сразу закрыла его и пошла тебя искать. Еле отыскала! Ты уж почти весь в сугробе был, только воротник твой торчал.
Она подошла к нему, поправила одеяло.
— Вот ведь люди пошли, — вздохнула она, наливая из кастрюльки в чашку что-то горячее и ароматное. — Видят же, человеку деваться некуда, хоть бы кружку чая предложили, в сенях пустили переночевать. А с другой стороны, чего греха таить, все боятся. Вдруг вор, а то и того хуже. Ну, повезло тебе, я женщина бесстрашная. Ничего, встанешь на ноги — все расскажешь. А сейчас пей бульон куриный, горяченький, и спи. Тебе силы копить надо.
Александр не мог говорить. Он только смотрел на нее полными слез благодарности глазами и безропотно открывал рот, когда она подносила ему ложку. Его ангел-спасительницу звали Дарина.
Прошло почти три недели, прежде чем Александр окончательно поборол затяжную простуду и смог встать с дивана. Дарина искренне радовалась, как ребенок.
— Ну, слава Тебе, Господи, оклемался наш страдалец! Ну что, Александр, какие теперь планы? — спросила она, подавая ему теплые носки.
Он беспомощно развел руками. Силы вернулись к телу, но не к душе.
— Не знаю, Дарин. Честно, не знаю. Я в этой жизни никому не нужен. Меня никто не ищет, не ждет. Если бы не ты… я бы давно… Спасибо тебе. Огромное, человеческое спасибо, — голос его срывался. Он взял ее шершавую, работящую руку и поцеловал ее с таким чувством, словно целовал руку святой.
Дарина вся зарделась, смущенно отдернула руку.
— Ну, что вы, что вы! Руки целовать! Не я, так другой бы нашелся, помог бы.
— Нет, — твердо покачал головой Александр. — Не нашелся. Ты. Ты мой ангел-хранитель. В валенках и тулупе.
Дарина смотрела на него, и в ее глазах что-то дрогнуло.
— Ну, раз уж я твой ангел, — сказала она, стараясь говорить бодро, — то слушай мой наказ. Живи у меня. Помогать будешь. И по дому, и мне в магазине подсобишь. Я одна, тяжело. Согласен?
Александр кивнул. Ему было так спокойно и безопасно в этом маленьком, пропахшем хлебом и дымом доме. Но совесть заставила его признаться.
— Согласен. Только, Дарин, я честно скажу… Я ничего не умею. Ни дрова колоть, ни печку топить. Всю жизнь за чертежами просидел.
Дарина залихватски тряхнула своей длинной, седеющей косой.
— Ничего, научим! Не боги горшки обжигают. Главное, чтобы руки-ноги на месте были и голова светлая. А ты кто по профессии-то был?
Александр тяжело вздохнул и жестом пригласил ее сесть рядом.
— Я инженер. И я должен тебе все рассказать. Чтобы между нами не было ни секретов, ни недомолвок. Ты должна знать, кого ты в свой дом пустила.
Он рассказывал долго. О счастье, о потере, о предательстве, о падении на самое дно. Дарина не перебивала. Она сидела, сгорбившись, и тихо плакала, вытирая слезы уголком своего фартука.
— Боже мой, — прошептала она, когда он закончил. — Боже мой, сколько же горя на одного человека… Но ничего, Саш. Время — оно не только раны заживляет. Оно и правду находит, и людей на путь наставляет. Ничего, поживешь еще с нами, отошешь душой.
Александр прожил у Дарины полтора года, прежде чем сделал ей предложение. Не сговариваясь, они оба поняли, что стали друг для друга не просто спасителем и спасенным, а самыми близкими людьми. Свадьба была тихой, скромной, только самые близкие соседи. А еще через год Дарина подарила ему дочь. Они назвали ее Настей.
Иногда Александру, глядя на спящую дочку, казалось, что в ее чертах проступают знакомые, дорогие ему черты: его мамы, его первой дочки Сонечки. Но характер у нее был точно Даринин — твердый, добрый, бесстрашный. Сколько она уже приносила в дом подбитых птенцов, покалеченных кошек! Они лечили их всем семейством, а потом отпускали на волю.
Однажды весенним вечером они стояли у калитки и смотрели, как в небо, после долгого выздоровления, взмыл подобранный Настей воробушек. Дарина тихо взяла Александра за руку и прошептала:
— А вот тебя я бы в жизнь никуда не отпустила. Ни за что.
Александр обнял ее, поцеловал в макушку, в седые уже волосы, и улыбнулся своей тихой, обретенной заново улыбкой.
— А я бы и не ушел. Разве от ангелов уходят? Они ведь навсегда. И Добрянка теперь — мой настоящий, единственный дом.