Алиса ненавидела момент, когда сознание начинало ускользать. Эта тонкая грань между реальностью и забвением была для нее не вратами в отдых, а порталом в один и тот же кошмар. Каждую ночь — одно и то же. Она ложилась в постель, плотно закутывалась в одеяло, как в кокон, и молилась о dreamless sleep, сне без сновидений. Но сон был безжалостен.
Ей снова снилась бабушка. Не живая, полная едких замечаний и суровой любви, а призрачная, полупрозрачная. И она плакала. Тихие, бесшумные слезы скатывались по ее морщинистым щекам, растворяясь в темноте. И всегда один и тот же упрек, один и тот же шепот, от которого стыла кровь: «Алечка, они поменяют обои… Мои обои в голубенький цветочек. Они же совсем новые, всего пять лет как повесили. И русалку… Дедушка так старался. С меня, между прочим, писал, красавицей я была… Закрасят, замажут краской…»
Алисе было невыносимо трудно найти что-то общее между этой призрачной старушкой, пахнущей лекарствами и печалью, и той самой русалкой, что висела в ванной в раме из потемневшего дерева. Пышногрудая дива с волосами цвета морской волны и малиновыми, будто налитыми кровью, губами. Она полулежала на волне, загадочно улыбаясь, и в ее глазах плескалось море соблазна и свободы. Бабушка же была сушей, прахом, корнями. Но дед, художник, видел в ней это море. Эта мысль всегда вызывала у Алисы странную, щемящую нежность.
Она любила бабушку. Любила суровой, требовательной любовью, которую та ей подарила. Бабушка подхватила ее в девять лет, когда мать, ослепленная новым чувством, сбежала в Индию с молодым возлюбленным, променяв серый Воткинск на яркие краски Гоа. И осталась там навсегда, растворившись в специях и медитациях, как будто и не было у нее дочери. Бабушка не простила. Ее обида была тихой, монолитной и вечной. Свое завещание — старую трехкомнатную квартиру в центре города — она написала на Алису. Это был и акт любви, и акт последней справедливости, и молчаливый укор непутевой дочери.
Умирала бабушка долго и мучительно. Алиса, отложив все дела — карьеру в международной компании, двухсот подчиненных, мир брючных костюмов от-кутюр и сумок, стоимость которых лучше было и правда не озвучивать, — взяла отпуск за свой счет и приехала. Она дежурила у постели, слушала бесконечные жалобы на врачей, которых бабушка считала бездарностями и убийцами, меняла пахнущие мочой и тлением пеленки, бережно подносила к беззубому рту ложку с протертой кашей. Воздух в квартире был густой, спертый, пропитанный запахом болезни, старости и смерти. От него сводило желудок. Алиса ела раз в день, сбегая в забегаловку за углом, где пахло жареным маслом и дешевым кофе. Она похудела так, что давняя мечта о размере XS наконец сбылась. Но цена этой мечты заставляла ее плакать по ночам в подушку, чтобы не слышала бабушка.
В городе она встретила старых одноклассников — Марину, все так же розовощекую и громкоголосую, и Петра, высоченного, как тополь, молчаливого великана, который от своего царственного тезки унаследовал, кажется, только рост. Он работал сантехником в местном ЖЭУ и, узнав о приезде Алисы, принес ей котлет из щуки, собственноручно наловленной и приготовленной. В школе между ними была детская, наивная любовь — записки, первые поцелуи за гаражами, дрожащие руки. Теперь Петр, по старой памяти, почтительно целовал ей руку и подавал пальто, смущенно отводя глаза. В его грубоватых, привыкших к монтировке и гаечным ключам пальцах, была какая-то трогательная нежность.
Бабушка, уловив его присутствие, одобрительно хрипела с подушки: «Вот он, идеальный-то мужчина. Не пьет. Для сантехника — нонсенс! Работящий. Рыбалку любит, прямо как твой дед. Ах, как же хорошо, когда они на рыбалке! Все выходные одна дома — красота!» Алиса молчала. Она не хотела замуж за Петра. Она не хотела замуж вообще. Ее мир был другим — переговоры, контракты, небоскребы, перелеты бизнес-классом. Но спорить с умирающей было бессмысленно и жестоко. В последние дни бабушка, собрав остатки сил, мучила ее, требуя promise, обещания. Не продавать квартиру. Остаться. Жить здесь. Алиса обещала, держа пальцы крестиком за спиной. Не потому, что хотела обмануть. А потому, что любила эту старую, упрямую женщину всем сердцем.
Квартиру она выставила на продажу почти сразу после похорон. Но покупатели не шли. Словно невидимая стена, возведенная с того света, отваживала их. А если кто-то и появлялся, тут же случалось что-то необъяснимое: в стояке на кухне со страшным грохотом прорывало воду, заливая потенциальных новоселов; с потолка в прихожей сваливался увесистый кусок штукатурки, едва не придавив женщину с ребенком; в самой спальне вдруг намертво клинило дверь, запирая внутри риелтора. «Ну а чего они хотели от такого старья?» — разводила руками риелтор, но в ее глазах читался неподдельный мистический ужас. Алиса же с горечью вспоминала, как сколько раз предлагала бабушке сделать капитальный ремонт. Но та лишь отмахивалась: «Как же русалка? Как же мои обои?»
Шли недели. Депрессия затягивала Алису все глубже. Даже костюм размера XS теперь болтался на ней, как на вешалке. С работы звонили все чаще, голос начальника становился все суше и нетерпимее. Мысль бросить все, оставить квартиру с ее призраками и уехать, становилась навязчивой. Но ее сковывал животный страх: а что, если однажды трубы рванут по-настоящему? Затопит соседей, разрушит перекрытия? Ответственность, вбитая бабушкой, была сильнее страха перед кошмарами.
В один из таких серых, тоскливых вечеров они сидели втроем на бабушкиной кухне. Алиса, Петр и Марина. Ели невероятно вкусные щучьи котлеты Петра и запивали их растворимым кофе из жестяной банки. Алиса уже забыла этот кисловатый, обжигающий вкус, который когда-то был частью ее детства.
— Давай я тебе погадаю? — внезапно предложила Марина, ее глаза заблестели азартом. — Я Таро с собой принесла. Настоящие, винтажные!
Алиса, пребывая в полной апатии, лишь пожала плечами: «Ну, давай». Марина обрадовалась, как ребенок, многозначительно подмигнула Петру и с важным видом принялась тасовать колоду. Карты ложились на скатерть в голубую розочку со стучащим сердцем. Марина долго вглядывалась в них, ее лицо стало сосредоточенным, почти отрешенным. И когда она заговорила, ее голос, обычно такой звонкий, стал низким, бархатным, чужим.
— Вижу… вижу, что стоишь ты на перепутье. Дорога раздваивается. Вокруг — туман печали и отчаяния. Много боли… Смерть… Ну, это понятно, ты похоронила самого близкого человека. Но тут… неоплаченный долг. Очень тяжелый. Кредитка, что ли? Ипотека?
Алиса вздрогнула. Нет, не кредитка. Она подумала, что это, наверное, совсем другой долг. Долг любви. Долг памяти. Обещание, которое она не сдержала. Но вслух она ничего не сказала, лишь стиснула пальцы.
— Два пути, — продолжала Марина, водя рукой над картами, будто ощущая исходящую от них энергию. — Один… он сулит большие деньги, власть, успех. Но смотри… — она перевернула карту, и по коже Алисы побежали мурашки. — Видишь? Перевернутая Башня. Это крах. В один день ты потеряешь все. Все до последней песчинки. Полное разрушение.
Алиса заволновалась. Она вспомнила своего заместителя, хитрого и амбициозного Николая, который уже не раз зондировал почву во время ее отсутствия. Неужели он строит козни? Пока она здесь, борется с призраками прошлого, он готовит переворот?
— Другой путь… — голос Марина стал сладким, елейным, заговорщическим. — Вижу счастливый брак. Детей — троих! Долгую, спокойную жизнь в достатке и гармонии. И рядом с тобой… высокий темноволосый мужчина. Очень сильный. Верный. Кто-то… кто-то из твоего прошлого. Он всегда был где-то рядом.
Петр при этих словах неслышно пододвинулся к Алисе поближе, и его теплое, надежное плечо коснулось ее руки. И в этот момент Алиса, наконец, разгадала весь этот незамысловатый, трогательный план своей подруги. Глубокий, нервный взгляд Марины, ее театральный шепот, готовность Петра тут же оказаться рядом… Это был спектакль. Спектакль в один акт, поставленный для нее. Глубоко, до боли в груди, вздохнув, она сказала:
— Так, переходим к следующему пункту программы. Где его имя, фамилия и адрес прописки? А то как-то расплывчато. Вы бы лучше, чем карты раскладывать, помогли мне квартиру продать. Реальную проблему решить.
— Так что ее продавать-то, — загорячился Петр, красноречиво похлопывая ладонью по столу. — Квартира-то шикарная! Виды какие! В центре! И стены крепкие…
— Вот ты в ней и живи, раз такая хорошая! — огрызнулась Алиса, ее нервы были натянуты до предела.
Петр не обиделся. Напротив, его лицо расплылось в медленной, широкой, невероятно доброй улыбке. Он посмотрел на нее своими ясными, прямыми глазами и сказал просто:
— А что? Я могу. Я с удовольствием. Рыбу на балконе буду вялить… Зато всегда свежая будет.
И от этих простых, бесхитростных слов что-то перевернулось inside Алисы. Она подняла на него глаза, и взгляд ее утонул в его спокойной, уверенной тишине. Иdea, которая сначала показалась абсурдной, вдруг обрела четкие, стройные очертания. Она произнесла медленно, обдумывая каждое слово:
— А что… Может, и правда? Петр… Не хочешь пожить здесь? Поквартировать? Я денег с тебя не возьму. Ни копейки. Только два условия… — ее голос дрогнул. — Обои… эти, в голубой цветочек… Не трогать. И русалку в ванной… не снимать. Ни краской, ничем. Обещаешь?
Марина, которая ютилась с родителями, двумя сестрами и пятилетним сыном в тесной двушке на окраине, смотрела на них широко раскрытыми глазами. В них читалась смесь зависти, надежды и какого-то суеверного восторга. Она мягко, почти по-голубиному, проворковала, обращаясь к Петру:
— Петя, а теперь давай я и тебе погадаю… Интересно, что там тебе выпадет…
Но Петр не слышал ее. Он смотрел на Алису. И в тишине старой бабушкиной кухни, под пристальным взглядом русалки с малиновыми губами, пахнущей щучьими котлетами и грустью, будто что-то щелкнуло, встав на свое место. На мгновение Алисе показалось, что откуда-то из глубины квартиры, до нее донесся тихий-тихий, полный глубокого удовлетворения, вздох.