Аромат свежесмолотого кофе и сладковатый шлейф корицы не мог перебить ледяной смог, струившийся от женщины напротив. Воздух в уютном, почти пустом кафе трещал от невысказанных претензий и давно копившейся ненависти. Казалось, самые частички пыли, танцующие в луче света у окна, замирали и осыпались мёртвым грузом на столешницу.
— Мой сын заслуживает королеву, а не тебя! — фраза, вылетевшая из уст Виктории Леонидовны, будущей свекрови, прозвучала не как эмоциональная вспышка, а как приговор, высеченный на граните. В её голосе не было ни капли тепла или хотя бы намёка на светскую вежливость. Он скреб по нервам, как тупой нож, оставляя после себя сырую, ноющую рану.
Алиса медленно, будто преодолевая мощное сопротивление, оторвала взгляд от чашки с остывшим латте, в котором давно утонули её надежды. Два долгих года. Два года она безропотно глотала её колкие замечания, оправдывая всё материнской ревностью, гиперопекой, страхом одиночества. Два года она старалась быть идеальной, удобной, незаметной, отчаянно пытаясь заслужить одобрение, чтобы наконец-то обрести то, чего была лишена с детства — чувство семьи, дома, безусловного приятия.
И вот она услышала итог своим стараниям. Окончательный и бесповоротный.
Тишина затянулась, став густой и тягучей, как патока. Виктория Леонидовна с наслаждением ждала ответной реакции: слёз, униженного лепета, оправданий, мольбы. Всё это стало бы для неё топливом, питающим её уязвлённое самолюбие ещё на много недель вперёд.
— Согласна, — тихо произнесла Алиса.
Эти два слова, сказанные без вызова, без надрыва, но с бездонной, леденящей душу уверенностью, прозвучали громче любого крика. Они повисли в воздухе, меняя его плотность.
Виктория Леонидовна непроизвольно откинулась на спинку стула, её идеально подведенные глаза расширились от изумления. Она явно ожидала чего угодно, но только не этого спокойного, почти отстранённого согласия.
— Что, прости? — выдохнула она, и в её голосе впервые зазвучала неуверенность.
Алиса не спеша потянулась к своей простой кожаной сумочке. Движения её были плавными, почти гипнотическими. Она достала оттуда небольшую бархатную коробочку тёмно-синего, почти ночного цвета. Не ту, что полгода назад подарил ей Максим — изящную шкатулку с тонким золотым колечком и скромным, но искренним бриллиантом. Другую. Чужую.
Тихий щелчок открываемой крышки прозвучал в напряжённой атмосфере нашего столика как выстрел, эхом отозвавшись в тишине зала.
Внутри, на стерильно-белом атласе, лежал перстень. Не украшение, а декларация. Огромный, холодный и ослепительно-бездушный бриллиант, окружённый россыпью тёмных, почти чёрных сапфиров. Он был пошлым до неприличия, кричащим о своей стоимости без намёка на вкус.
— Я совершенно с вами согласна, — повторила Алиса, и её голос приобрёл металлическую твёрдость. — Ваш сын, Максим, заслуживает лучшего. А вот его отец, Артур Сергеевич, считает, что королевы достойны его.
Она аккуратно, кончиками пальцев, подтолкнула коробочку через стол к Виктории Леонидовне. Та смотрела на кольцо, будто на ядовитую змею, готовую к броску. Её лицо, обычно подтянутое и гладкое от дорогих процедур, стало стремительно терять краски, превращаясь в жёлтый, испещрённый морщинками пергамент. Она узнала. Конечно, она узнала этот уродливый, вызывающий шик своего бывшего мужа, его фирменный почерк — купить самое дорогое, самое бросающееся в глаза, чтобы заткнуть рот, унизить, доказать своё финансовое превосходство.
— Что… что это значит? — прошипела она, и её руки задрожали.
— Это значит, что я отказала вашему бывшему супругу. Неделю назад, — Алиса откинулась на спинку стула, впервые за весь этот кошмарный разговор чувствуя не гнетущее давление, а странное, всеобъемлющее, холодное спокойствие. Словно она перешла через невидимый рубеж и оставила весь этот цирк позади.
Перед её внутренним взором всплыл тот вечер. Артур Сергеевич, пахнущий дорогим парфюмом с нотками сандала и непоколебимой уверенностью в своей власти, перехватил её у подъезда. Это ведь он их и свел. Год назад, на пафосном открытии очередной галереи, он подвел ко Максиму со словами: «Вот, сынок, присмотрись. Алиса — искусствовед. Умница, красавица и, что главное, из хорошей, но бедной семьи. Никаких запросов». Тогда она, глупая, сгорая от смущения, сочла это за неуклюжий, мужской комплимент.
Теперь же она понимала — это была оценка товара. Он лично подобрал для сына удобную, неопасную, неиспорченную роскошью вещь, а потом вдруг решил, что эта вещь больше пригодится ему самому. В качестве изящного трофея.
«Я вижу в тебе огонь, Алиса, — говорил он, а его глаза, холодные и пронзительные, буравили её насквозь. — Такому огню нужна золотая клетка с бриллиантовыми прутьями, а не съёмная однушка на окраине с икеевским гарнитуром. Я могу дать тебе всё. А Максим? Он мальчик. Он будет играть в свою честную любовь, а потом прибежит ко мне решать свои проблемы».
Он говорил, а она смотрела в его глаза и не видела там ни капли восхищения. Она видела азарт опытного коллекционера, который выследил редкую, невиданную бабочку и уже прикидывал, какого размера булавкой приколоть её к своей доске трофеев. Он протянул ей эту коробочку. Уверенный, самонадеянный, на сто процентов убеждённый, что ни одна женщина в её положении не устоит перед таким предложением.
— Я выбрала вашего сына, Виктория Леонидовна, — произнесла Алиса, возвращаясь в настоящее и встречая взгляд женщины, полный немого ужаса. — Не потому, что я недостойна большего. А потому, что он — и есть то самое большее. То, что нельзя купить.
Она молчала, не в силах отвести взгляд от уродливого великолепия в коробочке, которое рушило все её построенные иллюзии.
— Так что вы правы, — закончила Алиса, поднимаясь из-за стола. Её тень накрыла свекровь. — Ваш сын действительно заслуживает лучшего, чем женщина, которую с циничной уверенностью пытался купить его собственный отец.
Она развернулась и пошла к выходу, не оглядываясь. Она оставила её одну. Наедине с безвкусным кольцом, с разрушенной уверенностью в собственном всесилии и с горькой правдой, которая оказалась гораздо страшнее и грязнее всех её мелких, салонных интриг.
Телефон зазвонил, едва Алиса вставила ключ в замочную скважину своей скромной съёмной квартиры. Максим.
Сердце её пропустило удар, а в горле встал ком. Она знала, что этот разговор неизбежен, как восход солнца, но не думала, что он случится так молниеносно.
— Алис, что произошло? — его голос в трубке был сдавленным, напряжённым до предела. — Мне только что звонила мама. Она… она просто в невменяемом состоянии. Кричит, что ты её публично унизила, оскорбила…
Алиса прислонилась спиной к холодной поверхности двери, медленно сползая по ней на пол. Усталость накатывала волной.
— Она рассказала тебе свою версию? — спросила она, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
— Она сказала, что ты пыталась её шантажировать! Что показала ей какое-то чужое кольцо, намекая, что… что отец мне изменяет… с тобой! Алиса, это же бред сумасшедшего! Отец бы никогда… Он бы не стал… — его слова, полные праведного, наивного возмущения, били по ней наотмашь. Он защищал не её. Он защищал привычную, искажённую, но такую комфортную картину мира, в которой его мать была вечной несчастной жертвой, а отец — далёким, строгим, но предсказуемым монстром.
— Максим, это не бред, — перебила она его, и в её голосе прозвучала та самая холодная сталь, что была в кафе. — Твой отец действительно предлагал мне… отношения. И это кольцо — подарок от него. Я показала его твоей маме не из злорадства. Я хотела, чтобы она наконец поняла, как сильно ошибается на мой счёт. Увидела настоящую проблему.
На том конце провода повисла тяжёлая, давящая пауза. Она слышала его сбивчивое, учащённое дыхание. Он пытался сопоставить несовместимое, впихнуть квадратный куб правды в круглое отверстие своих иллюзий.
— Но зачем… зачем она так говорит? Зачем ей врать? — в этом вопросе, прозвучавшем почти по-детски, была вся суть Максима. Добрый, светлый, воспитанный в тепличных условиях человек, не способный поверить, что самые близкие люди могут быть насквозь пропитаны ядом.
— Может, ты просто извинишься перед ней? — выпалил он наконец, срываясь на фальцет. — Скажешь, что погорячилась, что не хотела её так обидеть… Нам ведь не нужна эта война, Алис. Я просто хочу, чтобы всё было как раньше. Хорошо и спокойно.
«Как раньше». Эти слова отозвались в ней глухой, ноющей болью. Раньше — это когда она молча сносила едкие колкости его матери, когда она улыбалась сквозь слёзы от её обесценивающих комментариев, когда она играла роль тихой, удобной, непритязательной девочки, отчаянно цепляясь за призрачную иллюзию семьи, которой у неё никогда не было.
— Я не буду извиняться за правду, Максим.
— Значит, для тебя твоя правда важнее нашего спокойствия? Нашего будущего? — в его голосе прорезались ледяные, чужие нотки. Нотки его отца.
Не успела она найти ответ, как на телефоне появился оповещение о втором вызове. Виктория Леонидовна. Алиса сбросила её вызов. Она тут же набрала снова, настойчиво и агрессивно.
— Мне звонит твоя мама, — сухо сообщила она Максиму.
— Возьми трубку, пожалуйста. Умоляю. Уверен, вы сможете договориться, найти общий язык, — он говорил с наивной, почти детской верой в чудо.
Алиса, сжав зубы, подчинилась, переключив вызов. Голос свекрови изменился до неузнаваемости. Вместо ядовитого металла в нём теперь текли реки мёда, смешанного с самой чистой, отборной желчью.
— Алисенька, деточка моя. Прости меня, старую, глупую женщину. Я была не права, наговорила сгоряча кучу глупостей. Давай всё забудем, как страшный сон?
От этой слащавой, пронзительной фальши у Алисы свело челюсти.
— Я предлагаю прекратить это недоразумение, — продолжала Виктория Леонидовна. — Давай поужинаем всем вместе завтра. В «Изумрудном отеле». Ты, я, Максимка. И… Артур. Думаю, нам всем крайне необходимо поговорить по-взрослому и расставить все точки над i.
Ловушка захлопывалась с тихим, изящным щелчком. Она приглашала её на публичную казнь, прикрывая её ширмой ужина примирения. Она хотела собрать всех действующих лиц своей драмы, чтобы разыграть грандиозный спектакль, где Алиса отведена роль алчной, лживой соблазнительницы. В центре этой сцены, под перекрёстным огнём взглядов, под прицелом ядовитых реплик, должна была оказаться она одна.
Алиса знала, что это ловушка. Но поняла, что идти в неё — единственный способ навсегда из неё выбраться. Поставить жирную, окончательную точку.
— Хорошо, — выдохнула она, сама удивляясь собственному спокойствию. — Мы будем.
Ресторан «Изумрудный отель» давил своей показной, позолоченной роскошью. Тяжёлые бархатные портьеры, ослепительный блеск хрустальных люстр, холодный отсвет столового серебра — всё это казалось бутафорией, дорогой декорацией для дурного, предсказуемого спектакля. Воздух был густым и сладким от запаха дорогих духов и скрытой напряжённости.
Артур Сергеевич восседал во главе стола, словно патриарх, хозяин не только вечера, но и всех собравшихся душ. Он источал волны самодовольства и полного контроля. Виктория Леонидовна примостилась рядом, играя роль оскорблённой, великодушной невинности. Максим, её Максим, сидел напротив Алисы, сжатый в тисках между двумя этими полюсами. Его взгляд беспомощно бегал по сторонам, ни на ком не задерживаясь, словно он пытался найти хоть одну спасительную нить.
— Ну что ж, раз все в сборе, — начала Виктория Леонидовна елейным, сиропным голосом, едва официант, приняв заказ, отошёл. — Я хотела бы первая произнести слово и попросить прощения у нашей милой Алисы. Девочка моя, я погорячилась, позволила эмоциям взять верх над разумом.
Она сделала театральную паузу, ожидая ответной реплики. Алиса молчала, лишь крепче сжимая под столом в ладонях льняную салфетку.
— Просто пойми, дорогая, — продолжила она, обращаясь уже ко всем, как к публике, — я — мать. Я дышу своим единственным сыном. Я волнуюсь за его счастье. А Артур… — она бросила на бывшего мужа испепеляющий, но хорошо отрепетированный взгляд, — он у нас известный шутник и провокатор. Обожает эпатировать публику, проверять людей на прочность. Не так ли, дорогой?
Артур Сергеевич лениво, снисходительно усмехнулся, поправляя манжет дорогой рубашки.
— Виктория, как всегда, драматизирует. Я лишь хотел проверить невесту нашего сына на вшивость. Убедиться, что её интересует личность Максима, а не толщина нашего с бывшей супругой кошелька. Маленький стресс-тест, который Алиса, к слову, с треском провалила, проявив невероятную меркантильность.
Он подмигнул ей через стол, словно они были старыми сообщниками, делишими между собой некий пошлый секрет. Унижение обрушилось на Алису ледяным водопадом. Они разыгрывали отточенную партию на двоих, выставляя её алчной, недалёкой дурочкой, а Максима — наивным простаком, которого она чуть не обвела вокруг пальца.
Алиса перевела взгляд на Максима. Он молчал. Он впитывал их слаженную ложь, потому что она была удобной, простой и не требовала от него мучительного выбора, разрыва, взросления.
И в этот миг что-то внутри неё, что так долго терпело, сгибалось, прощало и надеялось, — щёлкнуло и бесповоротно сломалось. Хватит. Точка.
— Знаете, а ведь я вам даже благодарна, — её голос прозвучал неожиданно ровно, громко и абсолютно спокойно. Все трое уставились на неё, как на внезапно заговорившую мебель. — Вы открыли мне глаза. Причём самым наглядным способом.
Она повернулась всем телом к Максиму, глядя только на него.
— Я всё это время сидела и ждала, Максим. Ждала, когда же ты что-нибудь скажешь. Когда перестанешь быть просто… сыном своих родителей. Когда включишься и станешь мужчиной, который способен защитить меня. Но ты молчишь. И я поняла, почему. Потому что в глубине души ты с ними согласен. Тебя устраивает их версия.
— Алиса, не начинай, пожалуйста, — процедил он сквозь зубы, покраснев. — Давай не будем выносить сор из избы.
— Нет, Максим, сейчас я всё закончу, — она отрезала. В её голосе не было злости. Была лишь окончательность.
Она опустила руку в сумочку и достала оттуда свой телефон. Положила его на скатерть, рядом с хрустальной рюмкой.
— Артур Сергеевич, вы назвали это проверкой. Очень любопытно. А как вы назовёте вот это?
Она нажала на кнопку воспроизведения. И пока шла загрузка записи, в её памяти снова всплыла та сцена, та ночь у подъезда.
Вот она, отшатнувшись, пытается вернуть ему коробку. Его ухоженное лицо на мгновение теряет лоск и приличье, превращаясь в злую, похотливую маску обиженного хозяина жизни. Он хватает её за локоть, его пальцы впиваются в кожу сквозь ткань пальто. От него сильно несёт дорогим коньяком. И она, чувствуя липкий, животный страх, инстинктивно, почти машинально, нажимает на кнопку диктофона на телефоне в кармане. Просто на всякий случай. Просто чтобы потом было что послушать и ещё раз убедиться, что это не кошмар.
И из динамика телефона, тихо, но чётко, полился его голос, лишённый всякого самоконтроля, хриплый и полный презрения:
«…Да что этот сопляк, этот щенок может тебе дать, а? Он всю жизнь за моей широкой спиной прячется! Я ему бизнес из ничего слепил, квартиру в центре купил, машину! Даже тебя, и ту я для него нашёл! Думаешь, он бы сам такую женщину, как ты, заметил? Он на это не способен! Он слабак, тряпка! Ему нужна не жена, а вторая мамка. Новая Виктория. Так что хватит строить из себя недотрогу, бери кольцо и радуйся…»
Запись оборвалась. В наступившей тишине был слышен лишь сдавленный, похожий на предсмертный хрип, вздох Виктории Леонидовны.
За столом воцарилась мёртвая, абсолютная пустота. Лицо Артура Сергеевича превратилось в серую, неподвижную маску, только у него на виске задергался крошечный нерв. Виктория Леонидовна смотрела на него не с ненавистью, а с каким-то странным, почти клиническим ужасом, будто увидела его впервые в жизни и не узнала.
Но Алиса смотрела только на Максима. На его лице отражалась не просто боль или обида. Там был настоящий ужас осознания. Крах всей вселенной, всего мира, который был так тщательно и искусно построен на песке лжи, полуправд и удобных мифов. Он смотрел на отца и видел не успешного patriarchа, а циничного, похотливого незнакомца. Он смотрел на мать и видел не жертву, а соучастницу.
Алиса медленно поднялась. Её движения были плавными и полными невероятного достоинства. Она аккуратно сняла с безымянного пальца тонкое золотое колечко, которое он ей подарил под тенью цветущей яблони всего полгода назад. Положила его на стол, рядом с телефоном, точно в центр белоснежной скатерти.
— Ты заслуживаешь королеву, Максим. Они абсолютно правы. Но королеве, знаешь ли, нужен король. Сильный, уверенный, готовый ради неё на всё. А не вечный принц, который вечно ждёт одобрения или указаний от своих родителей-монархов.
Она развернулась и пошла к выходу, не оглядываясь. Она чувствовала на своей спине три пары глаз: полные ненависти, полные стыда и полные отчаяния. За её спиной рушилась целая семья, целый мир, построенный на песке. Но впервые за долгие два года Алиса чувствовала под ногами не зыбкий песок, а твердь. И она шла строить свою собственную, новую жизнь. В одиночку, но с высоко поднятой головой.
Ночной воздух ударил в лицо, холодный и отрезвляющий. Она не бежала. Она шла ровным, размеренным, королевским шагом, будто пыталась впечатать каждый свой след в новую, только что возникшую реальность. Позади остался не просто ресторан, а целая жизнь, эпоха, построенная на компромиссах с самой собой.
— Алиса! Алиса, постой!
Максим догнал её у высокой кованой арки, ведущей в тихий, тёмный двор. Он схватил её за руку. Его пальцы были холодными и влажными.
— Пожалуйста… не уходи. Я… я всё понял. Всё. Я поговорю с ними. Я всё им выскажу, ты не представляешь! — он смотрел на неё, и в его глазах стоял настоящий ужас, отчаяние тонущего человека. Он цеплялся за неё, как за последний спасательный круг в бушующем океане лжи.
— Уже поздно, Максим, — её голос звучал устало, но твёрдо.
— Нет! Не поздно! Я люблю тебя, слышишь!? Я всё исправлю, я клянусь тебе! Я разорву с ними все контакты! Мы уедем из этого города! Куда угодно! — его слова были полны искренности, той самой, настоящей, которой ей так не хватало за тем злополучным столом. Но сейчас она была бесполезна. Она опоздала.
— Дело не в них, Максим. Уже не в них, — она мягко, но неумолимо высвободила свою руку из его цепкой хватки. — Дело в твоём молчании. В твоём согласии. Пока они строили для меня позолоченную клетку, ты вежливо и молча держал дверцу открытой, надеясь, что я сама в неё войду.
Он отшатнулся, словно она дала ему пощёчину. Боль и непонимание исказили его милое лицо.
— Я не знал, что сказать… Я растерялся… Я просто не ожидал…
— Ты не растерялся, ты сделал выбор, — перебила она его. — Ты выбрал спокойствие. Ты выбрал привычный, удобный мир, где мама и папа всё решают, а ты просто плывёшь по течению. И в этом мире для меня, к сожалению, нет места. Прощай.
Она развернулась и ушла. И на этот раз он не пошёл за ней. Он остался стоять под аркой, одинокий и разбитый, а она шла вперёд, навстречу холодному ночному ветру, который сдувал с её души последние остатки прошлого.
Прошло полгода. Алиса сменила квартиру и номер телефона. Она уволилась с бесперспективной работы в музее, где её ценили меньше, чем пыль на экспонатах, и вложила все свои скромные, кропотливо собранные сбережения в маленькую, но уютную цветочную мастерскую, о которой всегда тихо мечтала.
Однажды, разбирая старые вещи перед переездом, она наткнулась на ту самую бархатную коробочку с уродливым перстнем. Она взяла её в руки и отнесла в лучший ювелирный салон города.
— Это очень качественный, прекрасный камень, — сказал седой, с умными глазами оценщик, разглядывая бриллиант через мощную лупу. — Высшая проба. Но оправа… — он брезгливо поморщился, — чудовищная. Полнейшая безвкусица, рассчитанная на нуворишей.
— Скажите, вы можете сделать из него что-то другое? — спросила Алиса. — Совсем другое. Простое. Абсолютно изящное. Чтобы камень говорил сам за себя.
Через неделю она забрала готовую работу. Это был изумительный кулон. Маленький, ослепительно чистый и холодный бриллиант, теперь сиявший в лёгкой, почти невесомой платиновой оправе, висящий на тончайшей, как паутинка, цепочке. Она надела его на шею. Он был лёгким и совсем не заметным под одеждой. Он не был символом победы или мести. Он был символом перерождения. Молчаливым напоминанием о том, что даже из самого уродливого и токсичного прошлого можно выковать что-то прекрасное, если иметь смелость взять свою жизнь в собственные руки.
Она не знала и не хотела знать, что стало с ними. До неё иногда долетали обрывки светских сплетен: что Артур Сергеевич потерял какой-то очень крупный, ключевой контракт, потому что его подвели давние партнёры, внезапно отказавшиеся с ним работать. Что Виктория Леонидовна перестала появляться на своих любимых благотворительных раутах и закрылась в своём особняке. Что Максим ушёл из отцовского бизнеса и пытается начать что-то своё, с нуля.
Алисе не было их жаль. Она не желала им сознательно зла. Она просто перестала о них думать. Они стали просто тенями, призраками из другой, чужой жизни.
Она не разрушала их семью. Она просто поднесла им большое, чистое зеркало, а они, увидев в нём своё настоящее отражение, в ужасе сами разбили его вдребезги. А она… она просто подобрала самый ценный, самый яркий осколок и сделала из него своё собственное, новое украшение. Свой талисман.
Эпилог. Два года спустя.
Её мастерская «Цветочная Геометрия» гудела, как улей накануне мёдосбора. Они получили самый крупный и престижный заказ — на оформление главной летней веранды города для открытия сезона. Воздух был плотным и пьянящим от смешения ароматов сотен цветов: гортензий, пионов, эвкалипта, фрезий.
Алиса, стоя посреди этого буйного, ароматного хаоса, сверяла сметы на планшете, отдавая тихие, чёткие распоряжения своим флористам. Она была дома. Она была на своём месте.
— Ксения Андреевна, к вам посетитель, — позвала одна из девушек-флористов.
Алиса подняла голову. В дверях, переминаясь с ноги на ногу, затерянный среди горшков с олеандрами и корзин с декоративной зеленью, стоял Максим.
Он изменился до неузнаваемости. С его лица пропала та мальчишеская, мягкая округлость, на её месте проступили жёсткие, строгие линии скул, у рта залегли лучики морщин, а в глазах поселилась спокойная, взрослая усталость. Дорогой, сшитый на заказ костюм сменили простые, но качественные джинсы и льняная рубашка с закатанными до локтей рукавами. Он больше не выглядел как наследник империи. Он выглядел как человек, который сам, своими руками, платит по всем своим счетам и точно знает цену деньгам и труду.
— Привет, — сказал он. Его голос стал ниже, твёрже, в нём не осталось и следа той юношеской неуверенности.
— Здравствуй, Максим, — кивнула она.
Между ними повисла не неловкая, а скорее насыщенная тишина. Прошлое висело в воздухе, но уже не давило, не обжигало. Оно стало просто фактом биографии, как выцветшая фотография в старом альбоме.
— Я не прошу прощения, — начал он первым, и она мысленно, с благодарностью, кивнула. — Это было бы слишком поздно, слишком мелко и бессмысленно. Я пришёл сказать тебе спасибо.
Алиса удивлённо вскинула бровь.
— Ты устроила тогда настоящий пожар, Алиса. И в нём сгорело абсолютно всё — бизнес отца, построенный на песке, маминые амбиции и её розовые очки, моя детская инфантильность. Всё выгорело дотла. До чистого пепла.
Он смотрел ей прямо в глаза, без тени жалости к себе или попыток вызвать её.
— После того вечера я просто ушёл. Ото всех. Собрал рюкзак и уехал в глухую провинцию, работал на стройке, таскал балки. Мне нужно было понять, стою ли я чего-то сам по себе, без громкой фамилии, отцовских денег и связей.
Оказалось, что стою. Немного, но для честной жизни хватает. Там, в тишине, я вспомнил, как в детстве мой дед, отец мамы, учил меня работать с деревом. Отец всегда презирал это хобби, говорил — «занятие для плебеев». А мне оно всегда нравилось. Ощущать в руках живой материал, чувствовать его душу. Вот и решил вернуться к этому.
Он криво, беззлобно усмехнулся.
— Отец так и не оправился от удара. Он пытался спасти то, что осталось от его империи, но она вся была построена на блефе, долгах и шатких связях. Когда его репутация окончательно рухнула после той истории, всё посыпалось, как карточный домик. Мама живёт с ним теперь. Они словно два немых, уставших призрака в своём огромном, пустом и холодном особняке. Им больше нечего делить и не о чём говорить.
Он протянул ей небольшой, аккуратно завёрнутый свёрток из грубой крафтовой бумаги, перевязанный бечёвкой.
— Я открыл маленькую столярную мастерскую. Делаю мебель на заказ. Руками. Это… тебе. В знак… ну, знак признательности, наверное. За тот самый, жестокий, но необходимый урок.
Алиса развернула бумагу. Внутри лежала ваза. Необыкновенно простая, но при этом невероятно изящная, выточенная из цельного куска тёмного, благородного дерева, отполированная до бархатного блеска. В каждой её линии, в каждом изгибе чувствовались тепло человеческих рук, терпение и часы кропотливого, любовного труда.
— Спасибо, — искренне сказала она, проводя пальцами по гладкой, тёплой поверхности. — Она прекрасна. По-настоящему.
— А ты… — он обвёл взглядом её цветочное царство, её уверенную позу, её спокойное лицо, — ты выглядишь по-настоящему счастливой. Настоящей. Ты построила своё собственное, живое и пахнущее цветами королевство. Без чужих колец и одобрений.
Он кивнул, словно прощаясь не с ней, а с последним призраком своего прошлого. Развернулся и ушёл, растворившись в шумной улице.
Алиса поставила деревянную вазу на свой рабочий стол. Подошла к холодильнику с цветами, выбрала самую идеальную, кремово-белую, только что распустившуюся розу и поместила её в вазу. Они смотрелись как единое целое, как часть одного замысла.
Под воротником простой хлопковой блузы кожу холодил маленький, давно привычный кулон. Алиса дотронулась до него. Этот осколок чужой, рухнувшей жизни когда-то стал для неё фундаментом, отправной точкой. Но сейчас она поняла, что больше не нуждается в этом напоминании. Фундамент был прочен, а здание её новой жизни стояло крепко и не нуждалось больше в подпорках из прошлого.
Она расстегнула крошечный замочек на затылке, сняла цепочку, аккуратно свернула её с кулоном в ладони и положила в самый дальний ящик своего рабочего стола. Щёлкнул замок.
Королевами не рождаются. Их не находят и не назначают. Ими становятся. В тот самый миг, когда перестают ждать своего короля и начинают в одиночку, кирпичик за кирпичиком, строить собственный, ни на чей не похожий замок. И наполнять его цветами, которые нравятся только тебе.