— Ты, Мишаня, главное — как душа подскажет. Чтобы потом самому перед собой совесть была чиста, — Анна Ивановна поправила китель мужа, ласково коснулась его щеки и заглянула в его суровые, ледяные глаза, полные знакомой тревоги.
Что бы ни болтали за спиной, как бы ни сплетничали, она знала своего Михаила вдоль и поперёк. До каждой морщинки на лбу, до последней мысли, до самого тихого сомнения. Рядом — почти тридцать лет. Прошли всё: московскую сутолоку, бесконечные переезды, глухомань с короткими днями и долгими вечерами. Да чего уж — куда только судьба не бросала. Но везде выстояли. Дом поставили, из крепких сосновых брёвен, на совесть. Запах смолы перебивал даже самые горькие воспоминания.
Детей Бог не дал. Внуков — и подавно. Зато друг друга — даровал. Не на время, а на всю жизнь, и в радости, и в беде, и в службе, и в быту. А пересуды… Люди — как погода: нашумели, пошумели да и разошлись. Переживут. А нет — так и чёрт с ними. Главное, чтоб совесть не мучила.
Вот только собаки… эти самые псы…
Уже месяц весь отдел только о них и говорил. О семи служебных овчарках, которых по приказу предписывалось «утилизировать». Проще говоря — пристрелить. Старые, отслужившие своё. Кому они теперь нужны? Кормить — не на что, держать — негде, а приюты давно переполнены. Кто пойдёт против распоряжения? Никто. И полковник Крутов — не пошёл.
Озвучил приказ, спросил — не хочет ли кто взять псов себе. Тишина. Лишь ветер гулял по коридорам. Тогда он кивнул и приказал вызвать ветврача.
Вот и всё. Коротко. По-военному. Как всегда.
Крутов… Суров, как камень. Прозвище «Крутой» прилипло к нему мгновенно, как только он перевёлся из Питера сюда. Осанка — гордая, голос — как сталь, взгляд — насквозь. Видит каждого, как на ладони. Снисхождения — ноль. Только устав, только долг. Неудивительно, что за полгода половину старой команды разогнал, новых набрал. Да, толковые. Да, честные. Но кому поверят, что человек может быть без слабости? Без капли жалости?
Вот и шептались бабки на лавочках: «Правильно, что детей Бог не дал! Какой из него отец? Он бы их своей строгостью до истерики довёл. Не заслужил он детей. Не достоин!»
А в это время Михаил Васильевич стоял во дворе, глядя, как в кузов белого фургона грузят последнюю клетку. В ней сидел пёс — белый, словно первый снег. Барс.
Тёмные глаза — словно угольки — смотрели на полковника с немым вопросом. Будто ждал ответа — почему нельзя остаться. Почему нельзя жить. А Крутов молчал.
— Поехали, Санёк, — глухо бросил он шофёру и сел в служебный уазик. Фургон дёрнулся и медленно выехал за ворота под колючие взгляды сослуживцев. Кто-то зло прошипел: «Так и надо! Крутому — крутой финал. Пусть теперь с этим живёт».
Фургон подъехал к ветклинике. Проехал мимо.
Когда свернули на просёлок — шофёр молчал. Только руки у него дрожали. А когда машина остановилась прямо у калитки дома полковника, не выдержал:
— Михаил Васильич?.. Это… как понять?
— Приказ выполнил. Списаны по акту. А куда списаны — не твоя забота.
Полковник вышел. У калитки стояла Анна. Молча. С платочком в руках, с тревогой в глазах. Он кивнул и сказал:
— Разгружай. Жить им здесь.
— По совести, Мишаня?
— По совести, Ань.
Собаки по одной выходили из фургона. Осторожно ступали по двору. Принюхивались. Осваивались. Михаил крепче обнял жену. А сам думал: «Не внуки, конечно. Но тоже шалопаи. Вольеры поставим. Будки сколотим. Остались доски после стройки…»
[the_ad id=”93507″]
Размышления прервал шофёр.
— А что людям говорить?
— А что? Пусть болтают. Собакам хвост, людям язык — всех не угодишь. Я здесь нужнее. Одна Анька с такими молодцами не справится.
Шофёр уехал. Но вечером вернётся. Не по приказу. По совести. По душе.
И не один вернётся. Приведёт жену и сыновей. Позовёт Гришку из бухгалтерии, Витька из гаража, Наташку с её двойняшками. И пирогов принесут, и стройматериалов. И вольеры поставят. Потому что нельзя вот так — по указке — с живой душой поступать. Потому что Крутой — не зверь. Он просто… по совести.
И если кто-то после этого осмелится сказать, что полковник детей не заслужил — пусть только попробует. Сами ему язык прикусят. Потому что у Крутова дети есть. Не по крови. По правде. По доброте. По душе.
И это главное.