Когда умирает муж, женщина внезапно становится «удобной». Не потому что она этого хочет, а потому что теперь вроде как «никому не должна мешать». Валентина это почувствовала особенно остро уже на девятый день после похорон, когда к ней впервые пришла Марина — сестра покойного.
— Валюш, ну ты как тут? — с наигранной жалостью выдохнула она прямо с порога, занюханная какими-то сдобренно-приторными духами.
— Жива пока. Сама не знаю, как, — сухо кивнула Валентина, делая шаг в сторону, чтобы та прошла.
Марина прошла, как хозяйка, не забыв пронести перед носом Валентины целлофановый пакет с парой остывших пирожков — с картошкой, как всегда. Вечно с картошкой. Видимо, других вкусов не было в её мире.
— Вот, решила тебя порадовать. А то ты всё одна и одна… — театрально всплеснула руками Марина.
— Ага. Одна, без пирожков была. Теперь всё — праздник, — хмыкнула Валентина и пошла ставить чайник.
Дом был тихий. Даже слишком. После смерти Виктора шум телевизора перестал быть необходимостью, и теперь каждое движение Валентины звучало, как удар молотка: стук чашки, скрип шкафа, шорох тапок. Всё было громко, раздражающе. Да и Марина сидела как гостья в чужом доме, хотя вела себя, будто она хозяйка. Смотрела на стены оценивающе, глазами пересчитывала, сколько чего стоит. Особенно копилка-домик на полке — яркий, красный, фарфоровый, с окошками.
Там были деньги на Байкал.
Тихая мечта, как любимая старая песня, которую ты включаешь только ночью — чтобы никто не слышал, не начал ржать и не посоветовал «лучше сделать ремонт на эти деньги».
А мечта была простая: доехать до Иркутска, потом на автобусе до Листвянки, потом на катере — и вот он, Байкал, как на открытке. Валя представляла, как она стоит там, закутанная в шарф, с термосом в руках. Не фотографирует. Не делает селфи. Просто смотрит. Живёт. Без чужих забот.
Но этот термос в её руках заменился на чашку с мутным чаем — Марина снова пришла не просто так.
— Ты знаешь, у нас тут такое дело… — затянула она, и Валентина уже заранее знала, что речь не про пирожки и не про рецепты бабушкиных салатов.
— Нет, не знаю. Но, видимо, сейчас узнаю, — Валентина присела напротив, глядя прямо на лицо Марины. Не из злости. Из опыта.
Марина сделала два глотка, сморщилась, как будто пила керосин, и поставила чашку с демонстративной аккуратностью.
— Денис в этом году поступал. Золотая голова, Валюш, не побоюсь этого слова. Умничка. Но бюджет — не прошёл. Не хватило одного балла, представляешь? Одного!
— Куда поступал? — Валентина даже не попыталась притвориться заинтересованной.
— На юриста. В МГУ. Там конкурс — ты не представляешь!
— Представляю. У меня муж по этой специальности и умер. Наверное, от ужаса, как там теперь всё дорого, — Валентина склонила голову набок. Она уже начинала понимать, куда всё это ведёт.
— Ну вот… Я к чему… Денис расстроился, естественно. Но есть платка! 340 тысяч в год, это если без взяток. И я подумала… ну ты же всегда нам помогала… Может, и сейчас…
Вот оно. Вот она, гениальная причина визита.
Валентина замолчала. Не потому, что не знала, что сказать, а потому что знала — слишком хорошо.
— Марина, у меня пенсия двадцать три тысячи. В месяц. Ты серьёзно?
— Но ты ведь копишь! Я ж вижу — ты не живёшь на широкую ногу. Вон, фарфоровый домик этот…
Валентина резко встала.
— Ты пришла просить у меня деньги на обучение твоего племянника, зная, что у меня единственная мечта в жизни — поездка. Не машина. Не ремонт. Не поездка в Турцию. Просто поездка на Байкал. За свои. С пенсии. За тридцать лет работы и ещё пять вдовства. А ты сейчас сидишь и глазками хлопаешь, как будто это нормально. Ты вообще слышишь себя?
— Валя… Ну что ты… Он ведь мальчик хороший. Он будет тебе благодарен!
— Я не банк. Мне от его благодарности тепло не станет. И это не “он будет благодарен” — это “ты хочешь, чтобы я за него заплатила”. Вот и скажи честно.
Марина потупила взгляд. Это было единственное честное движение за весь вечер.
— Ну… Если не ты… Кто? Он ведь не виноват, что у нас денег нет. Ты всё равно одна, Валюша. Ну, а так хоть доброе дело сделаешь. Всё лучше, чем на старости лет по России кататься…
[the_ad id=”93507″]
По России кататься.
Вот оно. Вот где всё срезонировало. Валентина вдруг поняла, что она не просто «вдова с пенсией». Она для них — тупо кошелёк. Сентиментальный, наивный, с пирожками. Без детей, без шумной родни, без адвоката.
Но у неё была мечта. Старая. Настоящая. И она не хотела, чтобы её снова поставили на паузу, как это делали всю её жизнь: сначала муж, потом работа, потом больница, потом похороны.
И вдруг, в абсолютной тишине, Марина добавила, почти шёпотом:
— А если не заплатим сейчас — он не поступит. Это билет в жизнь, Валя… Ты же не пожалеешь?
Валентина ничего не ответила. Просто молча встала, пошла на кухню, взяла эти два чертовых пирожка и аккуратно, не глядя, положила обратно в пакет.
— Марина. Забери вот это. И давай так. Я подумаю. Ответ дам через неделю. А пока — мне нужно побыть одной.
— Ну… хорошо. Только не тяни. Время — не резиновое…
— Вот именно, — кивнула Валентина, глядя прямо ей в глаза, — время — не резиновое. Моё тем более.
Дверь закрылась.
А потом наступила тишина. Такая густая, что казалось, она капала с потолка.
Валентина подошла к полке, сняла копилку-домик и прижала к себе, как ребёнка.
— Не дам я тебя. Пошли они все…
Но про себя всё же подумала:
А если правда — пацан без учёбы останется? А если я потом пожалею?
И вот с этим вопросом она пошла спать. Точнее — валяться в кровати и смотреть в потолок.
Потому что спать, когда тебя держит за горло совесть, просто не получается.
Всю неделю Валентина ходила с лицом, как будто у неё камень в ботинке. И достать не может, и идти надо. Она стирала, поливала цветы, варила что-то невразумительное из макарон и сосисок, которые ещё в прошлом месяце должны были закончиться, но жили, как тараканы.
Марина не звонила. Видимо, решила сыграть в холодный шантаж: «Если долго молчать — может, Валюша сама предложит». Или просто сидела и мылась в собственной правоте.
А Валентина варилась в своей каше из сомнений и привычной вины. Прямо как в детстве, когда украдёшь чужую жвачку, а потом неделю спишь с мыслью, что попадёшь в ад.
На пятый день она пошла в магазин — просто, чтобы проветриться. Взяла сумку, потёртую, но с гордым шиком, и отправилась за яйцами, хлебом и колбасой. Хоть какое-то удовольствие.
Магазин был обычный — с продавщицей в сетке на голове и песнями из «Ретро FM». У Валентины с этим местом была история: один раз она тут уронила пачку гречки, и с тех пор продавщица её запомнила, как «та, которая хромает и уронила». Ну а что — у всех свои прозвища.
В этот день всё было как обычно. До тех пор, пока она не услышала знакомый голос. Такой, с перчинкой и жалостливым тоном, как у училки, которая ставит двойку, но с улыбкой.
Марина.
— Да да, я ей сказала, конечно! Она, знаешь, такая… наивная. Всё про Байкал свой. Мечтает, дурында. А я ей: «Валя, ну ты же добрая, ну помоги!»
Голос доносился из соседнего ряда, где продавали туалетную бумагу и конфеты по акции.
— А она что? Молчит. Думает, значит. Ну, я ещё пирожков напеку на выходные, зайду — подожму там… Она ж вдова, жалко её. А деньги у неё точно есть. Копит, копит… А мы тут с Денисом по сусекам скребём!
Денисом.
По сусекам.
Жалко её.
Валентина осталась стоять за углом. Не шевелилась. Не дышала. Только сердце тук-тук-тук, как барабан на похоронах собственного достоинства.
— Главное — не давить сильно. Она если почувствует, что её использовать хотят, закроется, как ракушка. Надо мягко. Через слёзы. Через «надеемся только на вас»…
— А если не даст? — подал голос второй, неизвестный. Мягкий, мужской.
— Ну… значит, потратила жизнь зря. На Байкал в её возрасте? Ну ты сам подумай. Это же абсурд.
Валентина не пошла к ним. Не вышла на бой, не устроила сцену. Она просто развернулась, положила обратно в корзинку пачку масла и ушла. На автопилоте.
Дома она не плакала. Даже не материлась. Просто достала копилку-домик, поставила на стол и долго смотрела. Минут пятнадцать. Потом встала, пошла в ванну и включила кран. Очень горячий. Пусть пар снесёт из головы весь этот позорный спектакль, в котором она играла «добрую дура».
Но вода не помогла.
«Потратила жизнь зря…»
Это фраза как будто впечатывалась в зеркало.
Вечером она позвонила Лене — единственной своей подруге, с которой они ещё пели вместе в хоре. Ленка была вечно занята, но зато знала, когда надо просто слушать, не перебивать.
— Лен, прикинь, я услышала, как они меня обсуждают в магазине. Марина и какой-то мужик. Обзывают. Типа старая, мечтает, дурында… А она ко мне с пирожками ходит. Хитрющая тварь, оказывается.
— Так! А теперь внимательно: ты будешь давать им деньги? — голос Лены стал как у командира спецназа.
— Не знаю. С одной стороны, жалко парня. А с другой — не хочу, чтобы меня использовали, как пенсионную банкоматку.
— Валя. Ты не обязан быть хорошей. Особенно тем, кто тобой вытирает ноги. Если они считают, что ты потратила жизнь зря — самое время потратить остаток жизни на себя. Хотя бы один раз. Поняла?
— Ну… — Валентина закусила губу.
— Завтра с утра — иди и покупай путёвку на Байкал. Не откладывай. Просто сделай. До конца недели — ты должна держать в руках билеты. Всё. Я сказала.
— Ты всегда была диктатором, — усмехнулась Валентина.
— А ты — слишком доброй. Пора меняться. Удачи тебе, Байкальская вдова.
В ту ночь Валентина легла в постель с неожиданным спокойствием. Её никто не убедил, не переубедил, не запугал. Просто… голос Марины в магазине выключил какой-то старый тумблер внутри. Тот самый, который отвечал за «быть хорошей», «всем помочь», «не обидеть».
А утром — ровно в 08:52 — она открыла ноутбук, нашла сайт турагентства и ввела в поисковую строку: «Байкал. Лето 2025. Путёвка».
И пока чайник вскипал, она уже оформляла бронь.
Пусть думают, что она потратила жизнь зря. Пусть ржут. Она поедет к Байкалу. А они — к чёрту.
Утром Валентина надела своё самое боевое платье — тёмно-синее, с пуговицами и поясом, который подчёркивал талию, если втянуть живот и стоять боком. Подвела глаза, надела серёжки и впервые за последние годы посмотрела в зеркало не как «вот эта бабка с вокзала», а как женщина, у которой в кармане маршрут не на рынок, а к озеру-мечте.
Путёвка была оформлена. Её ждали три недели у Байкала, с экскурсиями, песнями у костра и даже баней на берегу. Валентина впервые чувствовала, что покупает не «отдых», а право жить по-своему. За свои. Для себя. Без «надо».
Но как же в жизни бывает красиво — когда тебе подсовывают сюрприз не в подарочной коробке, а в виде бывшего зятя, стоящего под дверью с цветами и выражением лица «я всё осознал».
[the_ad id=”93507″]
— Валя… Привет. Я знаю, неожиданно. Но я должен был прийти. Поговорить.
Это был Роман. Муж её покойной дочери. Бывший. Такой, которого «вроде не за что ненавидеть», но и в глаза смотреть не хочется — потому что слишком много несказанного.
— Ага. Очень неожиданно, — Валентина упёрлась рукой в косяк. — Ты чего? Цветы по ошибке принёс?
— Нет. Я… Я узнал, что ты собираешься на Байкал. И решил — надо поговорить. Мы ведь семья.
— Ага. Только как-то выборочно. Ты же исчез, когда Дашу похоронили. Слово «соболезную» тебе, видимо, было не по карману.
Роман опустил глаза. В его руках дрожали лилии. Бессмысленные, как извинения через три года.
— Я был в ужасном состоянии. Я не справился. Прости.
— Я тоже не справлялась. Но я не сбежала. — Валентина отступила вглубь квартиры. — Ладно. Говори быстро. Мне ещё чемодан собирать.
Он прошёл внутрь, сел на краешек стула, как школьник на родительском собрании.
— Я хотел… предложить помощь. Я тут начал бизнес небольшой. Своё дело. И хочу отблагодарить тебя. Ты была рядом с Дашей. Ты всё тянула. Ты воспитывала Сашку, когда я с ума сходил. Я должен это компенсировать.
— Компенсировать? Чем? Переводом на карту? Или речами на тему «как я вырос как личность»?
— Хочешь — деньгами. Хочешь — просто поедем с тобой. Вместе. Я тоже мечтал об этом Байкале. Даша всё время говорила, что нас туда отвезёт. Мы так и не доехали…
Валентина замолчала. Где-то внутри защёлкнулась дверца. Не на ключ — а намертво.
— Ты проспал три года, а теперь решил прыгнуть в вагон мечты? Не получится, Рома. Байкал — не групповая терапия. Это мой маршрут. Моя точка. Мой, чёрт возьми, отпуск жизни. И я еду одна.
— Но ты же одна…
— А вот и нет, — Валентина усмехнулась. — Я еду с собой. С той, которой всё время говорили «потерпи», «подожди», «не сейчас».
Роман встал. Цветы остались на табуретке, как неудачный тост.
— Если передумаешь…
— Не передумаю. Только если ты вырастешь в шапке Мономаха и будешь уметь варить уху без Ютуба. Пока — дверь там.
Когда он ушёл, Валентина выдохнула. Села. Посмотрела на чемодан. Потом — на копилку-домик, в которой больше не было денег, но осталась привычка мечтать.
В обед Марина позвонила.
— Валя, ну ты же понимаешь… Мы в безвыходной ситуации… Денису так надо! Я тебя прошу…
— Марин, ты лучше пирожки неси соседке снизу. Я уезжаю. И я тебя очень прошу — не используй слово «прошу» как способ манипулировать. Это не работает.
— Ты правда… решила поехать?
— Не решила. Уже лечу.
И, не дождавшись ответа, Валентина нажала «отбой».
Вечером она уже была в аэропорту. С хрипловатым голосом в динамиках, женщинами в клетчатых сумках и парой влюблённых, которые целовались, как будто им двадцать, а не сорок пять.
Она стояла у выхода на посадку и улыбалась.
Мир, где она — главный герой собственной жизни, наконец начался.