Над бескрайними степными просторами осенний ветер разгулялся не на шутку. Он носился по улочкам спящего села, выл в печных трубах, скрипел ветвями старого вяза у околицы, словно старался выстудить землю до самого ее сердца. Марья никогда не любила эти порывистые ночи. Особенно сейчас, когда темнота за окном казалась такой густой и бесконечной, а каждый звук оборачивался тревожным эхом. Прижавшись щекой к прохладной подушке, она сжималась под одеялом, слушая, как невидимый гигант играет на исполинской флейте, извлекая тоскливые, пугающие мелодии. То внезапно грохнет ставень, сорванный с петель, то жалобно заскрипит калитка, то донесется откуда-то сверху протяжный стон, похожий на чей-то плач. От этих звуков мороз пробегал по коже, и хотелось спрятаться с головой, уйти в тишину собственного дыхания.
Она приподнималась на локте, вслушиваясь в тишину детской. Спал ли Ярослав? Не испугал ли его этот разгулявшийся хаос? Но из-за тонкой перегородки доносилось лишь ровное, спокойное посапывание десятилетнего сына. Мальчишка, казалось, был крепко сшит из иного материала – никакие стихии не тревожили его безмятежного сна. Здесь, в этой степи, где их село раскинулось, будто корабль на просторах бурного океана, не было от ветра никакого спасения. Он дул с севера, с юга, налетал шквалами с востока, вымещая свою ярость на хрупких человеческих жилищах. Но зато уж когда стихал, наступала такая благодать, такая прозрачная и звонкая тишина, что душа сама начинала петь от счастья. Небо, вымытое до хрусталя, бескрайнее золото степи, легкий шепот ковыля – эти дни были наградой за все ночные тревоги.
«Хоть бы угомонился, хоть на часок, – лихорадочно думала Марья, переворачиваясь на другой бок. – Спасибо, что соседи рядом». С двух сторон к ее небольшому дому почти вплотную примыкали такие же аккуратные домики, где жили уже поседевшие, умудренные жизнью люди. Отношения с ними сложились теплые, родственные, и одно их присутствие за стеной придавало немного уверенности.
Она натянула краешек одеяла на ухо, стараясь заглушить навязчивый вой. Постепенно сознание начало уплывать в долгожданную дрему, границы между реальностью и сном стали размываться. И в этой пограничной тишине вдруг возник новый звук – настойчивый, ритмичный, чуждый общей симфонии непогоды. Стук. Не ставни, не калитки. Кто-то бил костяшками пальцев в деревянную дверь. Марья замерла, боясь пошевелиться, еще надеясь, что это обман слуха, игра разбушевавшейся стихии. Но стук повторился – четкий, властный, не терпящий игнорирования.
«Господи, еще этого не хватало», – пронеслось в голове, и на мгновение она мысленно позвала маму, как в детстве. Но матери не было с ней уже много лет. А отец… его лицо стерлось из памяти, будто старый рисунок на песке, смытый дождем. Он ушел, когда она была совсем девчонкой, и с тех пор не давал о себе знать.
Стук усилился, стал нетерпеливым, почти грубым. Осторожно, стараясь не скрипеть пружинами, Марья выбралась из-под одеяла. Холодный воздух комнаты обжег кожу. Накинув на плечи легкий ситцевый халат, стоптанными тапочками она пробралась в темноте к двери, щелкнула выключателем. Резкий свет в сенях ослепил. И тут уже не осталось сомнений – за дверью явственно слышалось тяжелое дыхание и поскребывание сапогом по порогу.
– Кто там? – выдохнула она, едва разжимая губы.
– Марья, отворяй! Это я. – Голос был низким, приглушенным ветром, но до боли знакомым. От него по спине пробежали ледяные мурашки.
– Кто «я»? – переспросила она, чувствуя, как сердце начинает колотиться где-то в горле, бешеным, неровным ритмом.
– Мужа родного не признаешь, что ли?
От этих слов земля ушла из-под ног. Тело узнало раньше разума. Денис. Бывший муж, исчезнувший из ее жизни пять лет назад без следа, без писем, без единого звонка. Пять лет тишины, которую она вначале воспринимала как дар, а потом как привычную, хоть и горькую, норму. Жизнь с ним была похожа на хождение по краю пропасти в кромешной тьме. Каждый день – неизвестность: какое настроение принесет он с работы, какое неосторожное слово станет искрой для взрыва. Властный, резкий, он требовал беспрекословного подчинения, а в ответ на малейшее неповиновение мог обрушить на нее шквал унижений или ледяное, пугающее молчание. Она плакала тогда в подушку, корила себя за ошибку, за то, что не разглядела его суть за напускной уверенностью и красивыми ухаживаниями. До встречи с ним она дожила до двадцати семи лет, оберегая свое сердце, надеясь на одну-единственную, на всю жизнь, любовь. И только он сумел разрушить все ее барьеры, показался тем самым якорем, крепкой и надежной опорой.
Рука сама потянулась к щеколде – дрожащая, предательски слабая. Открывать не хотелось. Но в памяти всплыли картины прошлого: выбитая в ярости дверь, разбитая посуда, испуганные глаза маленького Ярика. Зная его нрав, понимая, что тишиной и игнорированием его не остановить, она медленно отодвинула засов.
– Чего копаешься? – бросил он, переступая порог, даже не взглянув на нее.
Он вошел, как хозяин, сбросил промокшую фуражку на лавку, стянул с себя кожаную куртку, отряхнул капли воды. Все движения были такими привычными, будто он и не уходил, будто не было этих пяти лет разлуки и официальных бумаг о расторжении брака.
– Здорово! Как поживаешь? – спросил он, и его взгляд скользнул по ее фигуре, замершей у печки.
Марья инстинктивно прикрыла дверь в спальню, где спал сын, потуже завязала на груди большой шерстяной платок, доставшийся от матери, – в его пестрых узорах искала хоть какую-то защиту. Подошла к печи, прислонилась к теплой кладке, будто та могла дать ей силы.
– Здравствуй, Денис. Живем. Работаю. Ярик в школу ходит.
– А меня вспоминала?
– Сын вспоминал, – тихо ответила она, уставившись на трещинку в полу.
– Вот видишь, отцовская рука парню нужна. Посмотреть-то на него можно?
– Он спит. Не буди, пожалуйста.
– Ладно, утром увижу. Переночевать пустишь? На улице-то, погляди, черным-черно.
– А что так поздно? И как вообще добрался?
– На машине. Разве не слышала, как подъехал?
– Ветер завывает, ничего не слышно.
– Замуж-то не выскочила за эти годы? – в его голосе прозвучала насмешка.
– Вышла бы – разве впустила бы тебя ночью?
– И сына от отца отгородила бы?
Марья промолчала, сжимая в кармане халата край платка.
– Ишь, окрысилась! Не узнаю тебя.
– А чего мне бояться? – она попыталась вложить в слова твердость, но голос предательски дрогнул. – Сам же тогда ушел. К той… как ее… к Ларисе, кажется.
Денис внезапно шагнул к ней, протянул руку, чтобы коснуться ее волос. Марья резко отпрянула, как от огня.
– А может, я к тебе вернулся? Дом-то наш, общий.
– Денис, не надо, – голос ее наконец обрел steadiness. – Все решено. При разделе дом достался мне и сыну. Ты же тогда согласился, отступные взял. Суд утвердил.
Он усмехнулся, и в уголках его глаз собрались знакомые морщинки, которые когда-то казались ей милыми.
– Откупилась, значит… А я, может, передумал.
– Как это «передумал»? Все документы подписаны.
– С Ларисой я давно кончил. Давай попробуем сначала. Слышал, ты одна маячишь все эти годы.
Марья подняла на него глаза, пытаясь разглядеть в этом взрослом, немного обветренном лице того человека, за которого она когда-то вышла замуж. Но видела лишь чужака.
– С чего это «сначала»? У нас все уже было. И уже закончилось.
– Или у тебя кто есть? – его взгляд внезапно заострился, а пальцы непроизвольно сжались, будто готовясь вновь обрести привычную форму кулака.
– Нет. Но представь, если бы был? А ты вот так, среди ночи…
– Ладно, – резко оборвал он. – Переночую и уйду. Куда мне в такую тьму ехать. Но запомни: если узнаю, что с кем-то крутишь – мало не покажется.
Марья молча прошла в зал, достала из комода постельное белье, стала стелить на стареньком диване. Она хотела сказать про участкового, который теперь часто объезжает их улицу, но слова застряли в горле. «Шашни», как он выразился, она не заводила. Но несколько недель назад в ее жизни снова появился Егор. Их тихое, постепенное сближение, полное нежных взглядов и неторопливых разговоров, пробудило в ней забытое чувство – надежду. Надежду на спокойную, светлую привязанность, на взаимное уважение. И вот этот ночной визит, словно порыв того самого ветра, угрожал смести все хрупкие ростки нового счастья. Привычный, въевшийся в кожу страх перед Денисом снова сдавил ей горло, сделал дыхание прерывистым.
Погасив свет и устроившись в постели, она долго лежала без сна, слушая, как в трубе воет ветер. «Не ветер, а буря его принесла», – подумала она с горькой иронией. И поняла, что до самого рассвета сомкнуть глаз ей уже не удастся.
Утро пришло серое и слезливое. Марья встала еще до того, как прокричали первые петухи, и раньше привычного будильника. Тихими шагами, будто боясь разбудить не только сына, но и само прошедшее, она прошла на кухню. Привычными движениями стала растапливать печь, аккуратно укладывая в зев сухие щепки и лучинки.
– Могла бы и меня разбудить, – послышался за ее спиной сонный, хрипловатый голос. – Думаешь, разучился печку растопить?
– Я сама справлюсь, – не оборачиваясь, ответила она.
Денис тяжело опустился на табурет, уперся локтями в стол и принялся разглядывать ее. Его взгляд был тяжелым, оценивающим.
– Гляжу, ты поправилась, похорошела даже. Слушай, Маня, жизнь меня потрепала, остепенился я за эти годы. Давай сойдемся. Сын у нас, как-никак, общий.
В это время из спальни вышел, потирая глаза, Ярослав. Он замер на пороге, увидев незнакомого мужчину.
– Сынуля! А ты чего? Отца родного не узнаешь?
Мальчик молча смотрел, широко раскрыв глаза.
– Да, Ярик, это… это папа твой приехал, навестить нас, – поспешно начала Марья, чувствуя, как предательски краснеет. – Подойди, поздоровайся.
– Иди ко мне, дай на тебя поглядеть, – Денис широко улыбнулся и, не дожидаясь, схватил смущенного ребенка, поднял в воздух. – А у меня в машине для тебя сюрприз есть! Новый велик!
– У меня уже есть велосипед, – тихо, но четко сказал мальчик. – Мама купила.
– Ну вот, купила! Значит, не зря я алименты платил, – эту фразу он бросил явно в сторону Марьи. – Ладно, иди, приводи себя в порядок.
Он снова повернулся к ней, и на лице его играла наигранная, но убедительная нежность.
– Ну, так я серьезно. Предлагаю начать все заново. С работой у меня теперь все в порядке, выпивку завязал, баб тоже бросил… Обещаю, что буду верным.
– Денис, как можно так сразу? – взмолилась она. – Ты вчера появился ни свет ни заря, никого не предупредив, а сегодня уже говоришь о семье. Я не могу тебе сразу ответить. Мне нужно время.
– Ну, думай. А я пока к тетке Тамаре заеду, у нее остановлюсь. Вижу, я тебе покой нарушаю. Может, и правда, кто-то у тебя в сердце засел?
– Денис, будет лучше, если ты поживешь у тети. Вот позавтракаем, и съездишь к ней. Спокойно все обдумаем.
– Ладно, насчет ухажера я погорячился, и вчера зря грубость проявил. Не стану мешать, если у тебя что-то серьезное завязалось. Но помни: лучше родного отца для Ярика никого не будет. Подумай хорошенько. Представь, как заживем. Вся дурь из головы повылетела, хочу настоящую семью, не то что с той, с Ларисой.
Он посмотрел на нее так прямо, так искренне, что Марья на мгновение дрогнула. Ей показалось, что в его глазах действительно мелькнуло что-то новое – раскаяние, усталость от одиночества. Иллюзия была столь убедительна, что сердце екнуло.
– Хорошо, – сказала она, просто чтобы прекратить этот разговор. – Дай мне время. Я подумаю.
Хотя в глубине души уже знала ответ. Он был твердым и безоговорочным.
– Тетя Галина, что делать? – едва переступив порог соседского дома, выпалила Марья. – Денис вернулся!
Галина Степановна, женщина лет семидесяти, с лицом, изрезанным морщинами-лучами, уже лет десять как осталась одна. Она неторопливо подвинула чашку с недопитым чаем, указала Марье на стул и, подперев ладонью подбородок, внимательно посмотрела на нее мудрыми, чуть печальными глазами.
– Когда приехал?
– Прошлой ночью. Переночевал тут. А с утра… предложение делает. Говорит, изменился, хочет семью восстанавливать. А я не хочу! И… боюсь.
Галина Степановна глубоко вздохнула, и взгляд ее унеслся куда-то в прошлое.
– Помню, много лет назад, мой покойный Степан тоже вот так ушел. На целый год пропал. Потом вернулся, на пороге стоял, как школьник провинившийся. Я его приняла. И ни капли не пожалела, потому что мужик он был по натуре хороший, просто сбился с пути на время. И покаялся он передо мной искренне. И прожили мы потом душа в душу еще двадцать лет… – она махнула рукой, и на глазах выступили влажные блестки. – Ты сама видела, как мы жили. А вот насчет твоего Дениса… Чует мое сердце, не тот он человек, о котором потом будешь вспоминать с теплотой.
– Я так и думаю, – кивнула Марья, облегченно выдыхая. – Но страх, тетя Галя, страх меня душит. Он умеет слова подбирать, умеет выглядеть таким… раскаявшимся. Но я-то знаю, каково спать на колючей подстилке из его обещаний. Хочу отказать наотрез, а комок в горле стоит.
– Слушай, Нюрочка, – ласково сказала соседка, используя старое детское прозвище. – Знаю я тебя с пеленок робкой да тревожной. Еще ничего не случилось, а ты уже вся в ожидании бури. Он тебе ничего не сделает. Вы же в разводе, все права за тобой.
– А помните, каким он был? Вспыльчивым, грубым…
– Помню. Но если что – кричи, стучи в стену. Я сама прибегу, и всех соседей подниму. – Галина Степановна решительно стукнула ладонью по столу. – Сейчас твой час настал: или дашь слабину, и он снова вгонит тебя в прежнюю колею, или выпрямишься во весь рост и раз и навсегда отстоишь свою жизнь. Решать тебе. А то, может, чувства к нему еще тлеют?
– Ой, нет, что вы! – Марья даже подпрыгнула на стуле. – Никаких чувств! Спасибо вам, я пойду.
Она точно знала, какие чувства теплились в ее сердце. И кому они принадлежали. Сегодня как раз должен был приехать Егор, привезти продукты в их сельский магазин, который местные с легкой иронией называли «супермаркетом», хотя он и был всего-навсего просторной, неуютной лавкой.
По дороге домой Марья думала о бессонной ночи, о страхе, сковавшем ее при виде Дениса, о его словах, которые звенели фальшью, будто плохая монета. Пять лет одиночества были трудными, но они принесли ей невиданное дар – покой. Покой, который она теперь боялась потерять.
Ближе к полудню она тщательно причесала волосы, надела новую, цвета спелой вишни, куртку, которую давно берегла для особых случаев, и направилась к магазину.
– Куда так нарядная? – окликнула ее с крыльца Галина Степановна. – Машина еще не приезжала.
– Ничего, подожду, воздухом подышу, – улыбнулась Марья.
Она долго бродила между полупустыми прилавками, бесцельно читая этикетки на консервах, пока наконец не услышала за стеной знакомый гул двигателя. Сердце забилось чаще – но теперь не от страха, а от предвкушения.
Егор был ее ровесником. Они были знакомы сто лет, еще со школьной скамьи. Однажды, на сельской танцплощадке много лет назад, он пригласил ее на медленный танец под старую пластинку. Тогда что-то дрогнуло в обоих, но юность, стеснение, глупые обстоятельства развели их по разным дорогам. А несколько месяцев назад они случайно встретились здесь же, у магазина. Он теперь работал водителем-экспедитором, развозил товары по окрестным селам. Сначала Марья дичилась, отнекивалась от его предложений выпить вместе чаю, боялась снова открыть душу. Но его терпение, его спокойная, ненавязчивая забота по капле растапливали лед вокруг ее сердца.
В этот раз, поставив на скамейку почти пустую сумку, она сама подошла к открытой двери грузовика.
– Как я рад тебя видеть! Уже собирался к тебе заехать, хоть ты и отговаривала, – с искренней теплотой в голосе произнес он, спрыгивая на землю. – Дай только разгружу полкоробки, и поговорим.
– Поговорим, – кивнула она, и улыбка сама озарила ее лицо. – Я подожду.
– Что-то ты сегодня сияешь, – заметил он, протирая руки тряпкой. – Настроение отличное. И это мне очень нравится!
Позже, когда он подвозил ее почти до самого дома, она знала, что в следующий раз обязательно пригласит его за стол. Но сначала поговорит с Яриком, подготовит его, чтобы мальчик не испугался перемен, а понял, что в их жизнь может войти что-то по-настоящему доброе и светлое.
Ровно через неделю Денис снова стоял на ее пороге. На лице его не было и тени сомнения или неуверенности.
– Ну, что решила? – спросил он, не заходя внутрь. – Вот он я, живой, здоровый, отец твоему ребенку. Пять лет вместе прожили, не чужие же люди. Как там у тебя? Согласна?
Марья медленно сложила вышитое полотенце, аккуратно вытерла уже чистый стол. Потом выпрямилась во весь свой небольшой рост и посмотрела ему прямо в глаза. Взгляд ее был чистым, ясным и невероятно твердым. Таким он ее никогда не видел.
– Нет, Денис. Не согласна. У нас с тобой все уже было. И все уже закончилось. – Каждое слово звучало четко, как удар колокола.
Он замер, и в его глазах мелькнуло сначала недоумение, затем досада, и наконец – понимание. Он увидел в этом взгляде ту самую непреодолимую границу, которую ему уже не перейти.
– Вот как… Удивила ты меня. И куда только вся твоя робость подевалась? Ну что ж, живи как знаешь. Только потом, когда нахлынет одиночество, не жалей.
– И еще, Денис, – голос Марьи не дрогнул. – Я хочу тебя попросить: больше не приезжай ко мне ночью. Если захочешь увидеться с сыном – предупреди, позвони, приезжай днем. И запомни раз и навсегда: я тебе ничего не должна.
Он молча постоял еще мгновение, потом развернулся и тяжело зашагал к своей машине. Только когда звук мотора растворился в шуме ветра, Марья облокотилась о косяк двери и сделала глубокий, по-настоящему свободный вдох. Странно, но в груди не было страха. Была лишь легкая дрожь от свершившегося, от собственной смелости, и огромное, всезаполняющее облегчение. Она нашла в себе силы не просто сказать «нет», а отстоять свое право на тихое, спокойное счастье, каким бы хрупким оно ни казалось.
Прошло две недели. Денис уехал на следующий же день и больше не напоминал о себе. Марья хлопотала по дому, украдкой поглядывая на настенные часы с маятником. Скоро должен был приехать Егор. И от этого ожидания на душе было светло и легко, будто после долгой непогоды выглянуло весеннее солнце.
Снаружи снова поднялся ветер. Он гудел в проводах, качал верхушки деревьев. Но Марья, глядя в окно на несущиеся по небу рваные облака, лишь улыбнулась. Она поняла простую истину: когда в твоей душе наступает долгожданный штиль, уже не важно, какая погода царит за окном. Главное – что в самом сердце теперь живет не бурлящий страх, а тихий, устойчивый свет, похожий на далекий и такой надежный маяк, что светит сквозь любую, самую густую тьму.