Теплый майский ветерок играл лепестками цветущей яблони, заставляя их кружиться в медленном, печальном танце. Под сенью этого старого дерева, прижавшись спиной к шершавой коре, сидела девушка и тихо плакала. Пальцы ее впивались в землю, а другая рука с силой зажимала рот, чтобы сдержать предательские рыдания, способные выдать ее уединение. Этот день, который должен был стать одним из самых светлых, ощущался для нее концом всего хорошего. Ее старшая сестра выходила замуж. А избранником ее стал тот, кто уже давно, тайно и безнадежно, владел всем ее существом. Он, казалось, и не подозревал о ее существовании, видя в ней лишь младшую сестру своей невесты. Сколько раз она собиралась с духом, чтобы открыть ему свое сердце, но каждый раз страх перед гневом сестры и молчаливым осуждением родителей останавливал ее. Негоже, неправильно, не по-родственному — эти слова звучали в ее голове набатом. А что, если бы ее чувства оказались взаимными? Но нет, он наверняка лишь рассмеялся бы ей в лицо, смутился бы и постарался поскорее забыть эту неловкую сцену.
Их роман длился уже больше года, а она, едва ступив на порог шестнадцатилетия, впустила в свое сердце образ того, кто принадлежал другой. И вот наступил май, и они стояли под венцом. Старожилы в селе качали головами, перешептываясь о старинной примете: жениться в мае — всю жизнь маяться. Невеста лишь весело смеялась, отмахиваясь от этих суеверий. Какие могут быть предрассудки, когда кругом такая красота? Яблони в пышном цвету, сирень благоухает тяжелыми гроздьями, молодая трава нежно зеленеет под лучами ласкового солнца.
А она стояла в своем белоснежном платье, сшитом заботливыми руками матери, поправляла фату из пожелтевшей от времени тюли, что хранилась в бабушкином сундуке как реликвия, и сияла от счастья. Ей удалось покорить самого завидного жениха во всей округе, и теперь подруги сгорали от зависти, а ее будущее виделось безоблачным и ясным. Родители сияли от гордости за свою старшую дочь, их лица озаряли улыбки. Лишь одна младшая дочь была несчастна. Сославшись на внезапную хворь, она осталась дома, лежала на кровати, вгрызаясь в подушку, чтобы заглушить рыдания. А когда родители вернулись с праздника, их веселые, оживленные голоса, доносившиеся из-за двери, рассказы о первом танце молодых, о первом тосте — все это заставило ее вскочить и выбежать в ночной сад, под сень спасительных деревьев.
Целый месяц она старалась избегать встреч с молодоженами. Когда сестра навещала родительский дом, она придумывала неотложные дела и исчезала. А та будто не замечала перемен в поведении сестры, или делала вид, что все в порядке, погруженная в свою новую, счастливую жизнь.
А потом наступил июнь 1941-го. Из репродуктора, висевшего на столбе в центре села, полились страшные, непонятные слова, которые в один миг перевернули все с ног на голову. Война. Это слово повисло в воздухе, наполняя его леденящим душу страхом. Вскоре по селу разнеслись причитания женщин, которые уже понимали, что за этим последует.
И вот конец июля. Мужчин забирали на фронт. Сестра поехала в город провожать мужа с вокзала, и она, младшая, не смогла удержаться и последовала за ней. Ей хотелось в последний раз, украдкой, взглянуть на того, кто так и не узнал о ее чувствах.
Она стояла на шумном, заплаканном перроне, сама обливаясь слезами, в то время как сестра тонула в крепких объятиях своего супруга. Когда паровоз издал протяжный, тоскливый гудок и состав медленно, неумолимо тронулся с места, в воздухе замелькали белые платочки, и многоголосый стон, полный отчаяния и боли, поднялся над толпой.
Девушки стояли рядом, инстинктивно взявшись за руки. По едва заметному движению губ сестры младшая поняла, что та шепчет молитву.
— Ты в это веришь? — тихо спросила она, не в силах сдержать удивление.
— Во что? — оторвавшись от своих мыслей, переспросила сестра.
— В молитвы, в Бога…
— Бабушка наша верила, мама верит. А почему я не должна? — едва слышно, чтобы не слышали посторонние, ответила старшая.
— Ерунда все это… — буркнула младшая, скептически пожав плечами.
— Знаешь, в такое время готов поверить во что угодно. Мне от этого спокойнее… Слушай, я решила временно перебраться к вам.
— Зачем?
— Чтобы мама помогла мне с ребеночком на первых порах. Свекровь сейчас вся в слезах, да и свекор прихварывает. Так будет лучше для всех.
— Постой, с каким ребеночком? Ты что, беременна? Так скоро?
— А что тут удивительного? Мы поженились два месяца назад, а три дня назад я узнала, что стану матерью.
— А он знает? — внутри у младшей сестры все похолодело и оборвалось. Теперь у них будет ребенок. Теперь он навсегда привязан к другой.
— Пока нет. Ему будет тяжело там, если он будет знать. Надеюсь, что к родам все закончится, и он вернется домой, чтобы взять на руки нашего сына.
— Вот так сразу и сына?
— Ну или дочку. Какая, в сущности, разница? Ладно, пойдем, нам надо добраться до деревни до темноты. Поможешь мне с вещами?
Младшая сестра лишь молча кивнула, полностью уйдя в пучину своих невеселых раздумий. Добравшись до села, они зашли в дом, где молодожены прожили так недолго, и собрали скромный скарб старшей.
Июнь 1943 года принес с собой знойное лето. По двору, неуверенно переставляя пухлые ножки, бродила маленькая кудрявая девочка, появившаяся на свет в начале февраля прошлого года. Ее назвали Светланой. Малышка была удивительно похожа на своего отца — те же темные, вьющиеся волосы, те же выразительные глаза, та же манера смешно хмурить бровки, когда она была чем-то недовольна. Ее улыбка, обнажающая крошечные молочные зубки, заставляла таять сердца всех домочадцев. Отец знал о дочери из писем и с нетерпением ждал того дня, когда, вернувшись с победой, сможет прижать к груди свою крошку, своего первенца. Но дни тянулись за днями, сливаясь в бесконечную вереницу тревог и ожидания, а победа все казалась такой далекой и призрачной.
— Сестренка, а Лариса дома? — размахивая заветным бумажным треугольником, за забором крикнула почтальонша.
— Дома, дома! А что случилось?
— Письмо от Виктора пришло. Передашь?
— Обязательно передам.
Она, как и вся семья, с замиранием сердца ждала этих весточек. Каждое письмо собирались вместе и зачитывали вслух, по нескольку раз, впитывая каждое слово.
Вечером, когда старшая сестра вернулась с работы, все, как обычно, уселись за большой деревенский стол. Но едва она распечатала конверт и пробежала глазами по строчкам, лицо ее побелело. Из текста следовало, что он был ранен в живот и теперь лежал в госпитале.
— Дочка, успокойся, — тут же засуетилась мать, гладя ее по руке. — Раз в госпитале, значит, жив. Руки-ноги целы, и на том спасибо.
— Мама, а вдруг… вдруг он не выживет, и я никогда его больше не увижу…
— Не накликай беду, не говори таких слов!
— Нет, я должна поехать к нему. Я должна его увидеть, хотя бы один раз… и сразу назад…
— Детка, да кто же тебя туда пустит? — удивилась мать.
— А я попробую! Я обязательно попробую!
— Может, лучше я поеду? — неожиданно для самой себя предложила младшая. — У тебя ведь ребенок.
— Ты? А при чем тут ты? Светочка… она останется с бабушкой и дедушкой, в конце концов, ты поможешь им с племянницей. Я ненадолго, только увидеть его, только убедиться, что он будет жить.
Каким образом ей удалось уговорить председателя, для младшей сестры так и осталось загадкой, но уже через три дня старшая собрала нехитрые пожитки и уехала в сторону Кубани, где в одной из станиц размещался тот самый госпиталь. Месяц вся семья не находила себе места от волнения, но вот, наконец, пришла долгожданная весточка. «Я добралась, я рядом с ним, устроилась санитаркой в этот же госпиталь. Как только он пойдет на поправку, сразу вернусь. Целуйте нашу Светочку…» Далее шли подробности о ранении, об обстановке, о том, что страшно, но к этому быстро привыкаешь. Письмо было датировано 23 июня, значит, в пути оно провело почти три недели.
— Скоро вернется, с Божьей помощью, — перекрестилась мать. — А у меня к тебе, дочка, давно вопрос назрел.
— Спрашивай, коли назрел.
— Помнишь, когда то письмо от Виктора пришло, ты вызвалась сама поехать в госпиталь. Я многое тогда в твоих глазах прочла… Почему?
— Что за странные вопросы, мама? Он ведь не чужой человек, муж моей сестры, — щеки младшей дочери залил густой румянец.
— Не ври старой. Чую я, что не только как мужчину сестры ты на него смотришь. Думала, мне кажется, что я надумала лишнего, а ведь правда — ты в него влюблена, так?
— Глупости все это…
— Нет, не глупости, — покачала головой мать. — А чем же ты думала, скажи на милость?
— Что я могла поделать? — сорвалась на крик дочь. — Да, я его люблю! Но он женился на Ларисе, и он ее любит! Что я могла сделать?
— Горе ты мое… Как же так вышло-то? За тобой же Петр ухаживал, хороший парень.
— Дурак он бестолковый, не нужен он мне. Ходил, ходил со своими полевыми цветами… Не нужен. Мама, он и двух слов связать не может, стоит, глазами хлопает и мычит что-то невразумительное.
— Зря ты так, — слабо улыбнулась мать. — От любви, поди, робел.
— Все равно не нужен. Я Виктора люблю.
— Выбрось эту дурь из головы, чтобы я больше никогда этого не слышала! У Виктора есть Лариса, есть дочь.
Дочь промолчала и вышла из дома. Мать была права, любить его было нельзя, запретно. Но разве сердцу прикажешь?
Спустя три недели пришло новое письмо от старшей дочери. Мать, разворачивая листок, ворчала: «Самое время бы уже домой возвращаться, а она все письма шлет…» Но вдруг она вскрикнула и прикрыла рот ладонью. «Не может быть! Не может этого быть! Отец, иди сюда!»
— Чего кричишь-то? Что стряслось?
— Дочка-то что выдумала! Пишет, что останется там и уйдет на фронт, что на курсы медсестер записалась и будет с мужем рука об руку служить.
— Как это? — отец от изумления даже икнул.
— Вот так! И это что же получается… А о ребенке она подумала? А о нас?
— А что ребенок? — вступила в разговор младшая. — Сейчас о Родине думать надо прежде всего. Если бы вы разрешили, я бы тоже пошла.
— Не смей! — всплеснула руками мать. — Вдруг что… Я же без обеих дочерей останусь! Не смей, ни за что не пущу!
Тут в голову младшей дочери пришла странная, пугающая мысль. А что, если сестра действительно не вернется? Но она тут же отогнала ее прочь, испугавшись собственной черствости. Надо помнить, что она не соперница, а родная кровь. И все же в голове сама собой возникла картина: она встречает Виктора, держа на руках его дочь, он смотрит на нее с благодарностью и нежностью, делает предложение, и они становятся настоящей семьей. Но сколь бы сладка ни была эта мечта, она все же любила сестру и, подняв глаза к небу, прошептала: «Господи, сохрани ей жизнь». Она не знала, есть ли Бог на свете, но если он есть, и раз сестра была крещеная, то, возможно, ее мольба будет услышана.
Полгода от старшей дочери регулярно приходили письма. Она была в одной части с мужем, но потом пришло сразу два письма из разных мест — командование приняло решение их разделить.
— Разве это по-людям — мужа с женой раскидывать? — сокрушалась мать.
— Ну, она же пишет, что прибыл новый врач со своей женой-медсестрой, да еще и с дочкой. Вот ее и перевели в соседнюю часть. Ничего, скоро война кончится, и они снова будут вместе, — старалась успокоить ее младшая дочь.
Но в январе 1944 года на старшую дочь пришла похоронка. Мать не расставалась с ее фотографией, обливаясь горькими, безутешными слезами. Спустя несколько дней младшая дочь подошла к ней.
— Мама, я кое о чем хочу попросить… Светочка… она ведь свою маму не помнит, ей было всего полтора годика, когда та уехала. Она меня мамой зовет…
— С твоей же, между прочим, подачи, — недовольно заметила мать.
— А что в этом плохого? Вернулась бы Лариса, я бы все девочке объяснила. А теперь… Теперь у ребенка должна быть мама. Когда она подрастет, я ей все расскажу.
— А ты не можешь просто тетей быть? К тому же, у Светы есть отец, вот вернется он и заберет ее…
Май 1945-го озарил все лица счастливыми улыбками, а по всему селу разносился радостный, исцеляющий душу смех. Младшая дочь с нетерпением ждала возвращения отца Светланы. Она строила планы, расписывала свою будущую жизнь едва ли не по дням. Она тосковала по сестре, горько плакала о ней, но ее больше не было, а жить нужно было дальше. И пока Виктор был свободен, она должна была воспользоваться шансом и открыть ему свое сердце.
И вот он вернулся. Переступив порог родного двора, он увидел белокурую девчушку лет четырех.
— Света! — он раскинул руки, и взгляд его наполнился теплом и нежностью. Девочка с любопытством разглядывала высокого дядю в военной форме. — Иди же ко мне, я твой папа!
Она неуверенно подбежала к нему, и он подхватил ее, крепко прижав к себе.
— Светочка, вот мы и познакомились. Теперь все будет по-другому. Мы будем жить с бабушкой и дедушкой…
— Я уже живу с бабушкой и дедушкой.
— С другими.
— С бабой Галей и дедом Мишей?
— Да. Жаль, мамы с нами нет. Но мы всегда будем ее помнить. Знаешь, какая она была? Наверное, знаешь, тетя Вера тебе рассказывала…
— Почему ты маму называешь тетей Верой? — девочка обернулась и посмотрела на стоявшую рядом женщину. — Мамочка, ты разве не с нами?
— Я не понял… — Виктор нахмурился.
— Светочка, иди к бабушке с дедушкой, они за домом, — быстро сказала Вера.
Девочка послушно убежала, а мужчина пристально взглянул на младшую сестру своей покойной жены.
— Как это понимать?
— Я подумала, что у ребенка должна быть мать. Потом я ей все объясню.
— А может, мне следовало самому все решить? Ты в своем уме?
— Сынок, я ей то же самое твердила, — раздался из-за угла голос матери. — Дров наломала в юности, не в себе была. Здравствуй, родной! — женщина припала к его груди, а следом подошел и отец, крепко обняв зятя и с силой пожав ему руку.
— И что мы будем делать дальше? Как я ей объясню, что мама с нами жить не будет? Что тетка она ей…
— Виктор, Свету сейчас нельзя забирать, она тебя еще толком не знает, пусть привыкнет, — взмолилась Вера. — Дай ей хотя бы пару недель.
— А она права, — кивнула мать. — Не спеши, зятек.
Когда он ушел, родители набросились на младшую дочь.
— Что вы на меня кричите? А если бы и он не вернулся? Я считаю, что все сделала правильно!
— Ты так считаешь, а нам теперь расхлебывать!
— Все равно будет по-моему! — в сердцах топнула ногой Вера.
Виктор стал приходить каждый день, забирал дочку, они подолгу гуляли, и девочка постепенно узнавала своего отца. И вот настал день, когда он велел Вере собрать вещи Светланы.
— А где вы жить-то будете?
— У моих родителей. Тяжело мне будет в том доме, где мы с ней жили…
— Виктор, мне нужно с тобой поговорить… Только не отвергай сразу мои слова, подумай… Как мы Свете объясним, что я не мать ей, а тетя? Она ведь привыкла ко мне, считает меня мамой.
— И все потому, что у тебя не хватило ума остановиться вовремя.
— Я хотела как лучше, — прошептала Вера, с трудом выжимая из себя слезу.
— Вот теперь мне твои ошибки исправлять.
— А если не исправлять? А что, если Света будет расти в полной семье?
— Как? Ее уже не вернешь.
— Я могла бы… Женись на мне!
— Что? — он рассмеялся, но в смехе этом не было ни капли веселья. — Ты что несешь?
Он обошел ее, прошел в дом и стал собирать нехитрые пожитки дочери. Затем, взяв девочку за руку, он вышел со двора, бросив на Веру насмешливый, полный презрения взгляд.
— Ничего, ничего, ты еще вернешься ко мне, — прошептала она ему вслед.
И вот, спустя неделю, настал ее час — Виктор пришел к ней и неожиданно предложил переехать в его дом.
— Что, вот так просто, вместе жить?
— А ты что хотела? Хотя бы на время…
— Люди осудят. Неприлично.
— Но Света тоскует без тебя. Мне не справиться, она плачет, зовет маму. Вот что ты натворила? Сколько ни говорю я ей, что ты тетя, — все без толку…
— Без брака я к тебе не перееду. Виктор, ну почему ты так противишься? Рано или поздно тебе нужна будет хозяйка в доме. Разве я не гожусь? Я и Свету люблю, и она меня мамой зовет. А другая женщина разве полюбит чужого ребенка? Да и… я тебя люблю. Давно.
— Что?
— Ты слышал. Люблю я тебя. Тоска берет, когда ты вот, рядом, а ты нос воротишь и смотреть на меня не хочешь.
— Вера, ты с ума сошла, — покачал он головой.
— Может, и так. Но подумай о дочери.
— Не знаю… Возможно, ты в чем-то и права… — Виктор ушел, а Вера ликовала. Он задумался, а это уже была победа.
Взяв холщовую сумку через плечо, Вера направилась на станцию. С недавних пор она работала почтальоном в селе, заменив постаревшую и сдавшую здоровьем прежнюю разносчицу писем.
— Есть что-нибудь, Ильич? — крикнула она начальнику почтового отделения.
— Как не быть? Семь писем и два извещения. Сама разберешь, куда что, а я пошел, дел невпроворот.
Вера стала раскладывать корреспонденцию. Три письма в Прохоровку и одно извещение. Четыре — в ее село и еще одно извещение. И вдруг ее взгляд упал на один потрепанный, испачканный треугольник. Она взяла его и прочла фамилию адресата. Мамина. Откуда? Развернув листок, она принялась читать, а затем, резко скомкав бумагу, швырнула ее в придорожную канаву. В груди поднялась буря из страха, злости и отчаяния.
На следующий день она отправилась к Виктору и потребовала ответ. К ее удивлению, он согласился, за ночь все обдумав.
— Распишемся сегодня же у председателя. Никаких гуляний, согласна? Сейчас и есть-то нечего, не до свадеб.
— Согласна, — радостно кивнула она. Она была согласна на все, лишь бы он стал ее мужем.
В тот же день председатель оформил их брак, а вечером Вера собирала вещи. Мать лишь качала головой, а отец сердито кряхтел.
— Добилась своего, упрямая. Чтоб тебе пусто было! — мать была вне себя.
— Да полно тебе, старуха, — подал голос отец. — Может, оно и к лучшему… А то приведет другую, и будет та чужая женщина нашу внучку воспитывать.
— И то верно. Но все же, отец, не по-людски как-то все вышло.
— Все будет хорошо, мама, — Вера старалась бодро улыбаться, но в глубине души сидел холодный, цепкий страх.
— Может, хоть до завтра подождешь?
— Нет, сегодня. Надо брать, пока горячо.
Закинув узел за плечи, она пошла к дому Виктора. Он как раз переносил свои и дочкины вещи обратно. Осмотрев дом, Вера вернулась к родителям, взяла немного еды и прихватила из отцовских запасов бутылку самогона.
— Ну что, отметим? — спросила она, поднимая наполненный стакан.
— Отметим, — он выпил залпом и ушел в соседнюю комнату.
— Мама, а папа говорит, что ты мне не мама, а тетя.
— Он пошутил, дочка, пошутил, — ответила она, укладывая девочку спать.
Вернувшись, она помылась в корыте и вошла в спальню. Виктор уже лежал. Прижавшись к нему, она обняла мужа. Как сладко звучало это слово…
— Ты чего? — он повернулся к ней.
— Как чего? Ты мой муж, я твоя жена. У нас первая брачная ночь.
— А разве я тебе обещал, что буду с тобой жить? Послушай, я сделал все, что ты хотела — женился на тебе, и люди тебя не осудят. Ты ведь не иначе как замуж хотела, чтобы в мой дом войти. Так чего же еще?
— Но как же так…
— Вот так. Иди-ка лучше к Свете спать.
Вера вышла из комнаты и опустилась на лавку у порога, закрыв лицо руками. Она не подумала о том, что он может ее не захотеть. Но ведь рано или поздно это должно случиться. Главное, что она теперь его жена. Но как унизительно быть отвергнутой в первую же ночь.
Она наблюдала за ним из окна. Он играл с дочкой во дворе, и со стороны могло показаться, что это счастливая молодая семья, пережившая тяжелые времена и теперь радующаяся мирной жизни. Но в реальности все было настолько плохо, что хоть волком вой. Соседки закидывали ее ехидными вопросами, спрашивая, когда ж прибавление, а Вера лишь краснела и отворачивалась. Что она могла ответить? Что за три месяца брака ее супруг ни разу не прикоснулся к ней? Она пыталась и кокетничать, и заботиться, но он смотрел сквозь нее. А вчера вернулся Петр, ее бывший ухажер. Его было не узнать — возмужавший, с серьезным взглядом. Он посмотрел на нее с печалью, но Вера, подбоченившись, натянуто улыбнулась и заявила, что вышла замуж по любви и безмерно счастлива, а ему посоветовала найти себе другую.
С каждым днем Виктор не становился к ней ближе, а, наоборот, отдалялся. Вместе с дочерью, которую он сумел убедить, что Вера — не мама, а тетя. Все ее планы рушились один за другим. А в груди, как заноза, сидел все тот же страх, не дававший покоя ни днем, ни ночью. Ей снились кошмары, а днем она вздрагивала от каждого скрипа калитки. Ей казалось, что вот-вот она откроется и…
Но оттуда не возвращаются. А если и возвращаются, то не так скоро. У нее еще есть время, она что-нибудь придумает. Ей бы только оказаться с ним в одной постели, забеременеть… Тогда он никуда не денется.
Вдруг голоса Светы и Виктора затихли, а потом послышался скрип калитки. Она высунулась в окно и чуть не вскрикнула — ее самый страшный сон стал явью. Она вернулась.
Виктор стоял, обнимая Ларису, прижимая ее к себе так крепко, словно боялся, что она исчезнет. А она беззвучно плакала, одной рукой обнимая его за талию, а другой прижимая к себе девочку, которая с удивлением разглядывала незнакомую тетю.
— Лариска… Ты жива…
— Как видишь. Неужели вы не получали моих писем? — сквозь слезы спросила она.
Вера выскочила из дома и бросилась к сестре. Она с трудом узнала ее — исхудавшую, с глубокими теньми под глазами, выглядевшую на добрых десять лет старше своего возраста.
— Как я рада, что ты вернулась!
— Вера… А что ты здесь делаешь…
— Ой, Лариса, нам так много нужно тебе рассказать. Проходи в наш дом, проходи! — засуетилась она.
Фраза «наш дом» резанула слух вернувшейся женщины, но она решила сначала во всем разобраться. Может, сестра просто пришла в гости к племяннице.
— Лариса, я до сих пор не могу поверить, что это ты, — Виктор снова обнял ее, стоя сзади, а Вера сгорала от бессильной ревности.
— Отойди от нее… — прошипела она.
— Что? — Лариса посмотрела на сестру. Ей показалось, что она ослышалась. — Вера, это же я, твоя сестра и жена Виктора.
— Это я его жена! А ты… тебя не было. Ты умерла почти два года назад!
— Но как же… Но письма… Я же писала!
— Какие письма? — Виктор гневно взглянул на Веру.
— Я писала из госпиталя, потом… из других мест. Ответа не было. Я боялась самого страшного, но все равно писала!
— Не было никаких писем! — выкрикнула Вера. — Я почтальон, я лучше знаю, что приходило, а что нет!
— Неужели все потерялись по дороге? — с горькой обреченностью прошептала Лариса и опустилась на лавку. — Но почему же ты вышла за него замуж?
— Потому что ребенок должен расти в полной семье, если есть такая возможность! Я ведь не чужая… А ты, значит, прямо из госпиталя домой?
— Прямо из госпиталя. Я в плену была, Виктор, — обратилась она к мужу. — Потом долго лечилась. Но теперь… теперь все позади.
— А в Белоруссию как попала? — спросила Вера и тут же поняла, что совершила роковую ошибку.
— После освобождения нас вывезли. Из госпиталя в госпиталь. Мне сделали несколько операций, — Лариса провела рукой по животу. — Но сейчас все действительно позади.
— Постой, ты откуда знаешь про Белоруссию? — резко спросил Виктор. — Лариса еще ничего не успела рассказать.
Вера молчала, понимая, что попалась в собственноручно расставленную ловушку.
— Значит, писем не было, говоришь? — его голос зазвучал холодно и жестко. — Пошла вон из моего дома!
— Я никуда не пойду! Я твоя жена! — закричала Вера в отчаянии.
— Жена? — он горько рассмеялся. — Ты же сама прекрасно знаешь, что жена ты мне только на бумаге. Убирайся! И забери все свои вещи. — Он не отпускал руку Ларисы, боясь, что она снова исчезнет, а та отвернулась, не в силах смотреть на сестру. Она не ожидала такой подлости от родного человека. И сейчас она не чувствовала к ней ни капли жалости. Та знала. Она читала эти письма. И скрыла их ото всех.
— Я не дам тебе развод! — рыдая, Вера выбежала из дома. Она добежала до реки и замерла на обрыве, глядя на медленное течение.
Да, она читала те письма. И про плен, и про ранения, и про операции, и про долгое восстановление. Но Вера не сказала ни слова ни Виктору, ни родителям. У нее не было уверенности, что сестра выживет, да и сама Лариса в первых письмах не верила в благополучный исход. А еще Вера слышала страшные рассказы о фильтрационных лагерях для бывших военнопленных. Ее могли надолго лишить свободы… Вдруг она увидела Петра. Он шел по тропинке вдоль берега с удочкой. Подбежав к нему, она в отчаянии прильнула к его губам.
— Эй, ты чего? — он отшатнулся, пораженный.
— Петя, Петя, мне так плохо. Нет у меня счастья с ним. Дурочкой была, что пошла за него, а теперь поняла, что ошиблась.
— И что? — он смотрел на нее с нескрываемым недоумением.
— Пошли к тебе.
— Ты с ума сошла? Очухайся! — он оттолкнул ее, и она, поскользнувшись, ступней окунулась в ледяную воду реки.
Не оглядываясь, он пошел прочь вдоль берега. Вера почувствовала себя последней дурой. Ей стало невыносимо стыдно за свою выходку. Ей нужно было что-то делать, любыми средствами забеременеть, чтобы привязать к себе Виктора. Но даже Петр, всегда ее любивший, отверг ее.
Часа через три она вернулась домой. Там уже были Лариса и Виктор, мать хлопотала около стола, то и дело касаясь руки старшей дочери, словно проверяя, не призрак ли это. Увидев Веру, она сорвала с веревки мокрую тряпку и бросилась на нее.
— Ах ты, окаянная! Сколько же горя ты натворила! Да что же ты за человек? Пока мы с отцом слезы лили, ты в доме ее мужа хозяйничала! Ты не сестра, ты чудовище! — Вера едва успевала уворачиваться от ударов. Отец молча подошел к ней, взял за волосы и, глядя прямо в глаза, с холодной яростью произнес:
— Не смей переступать порог моего дома. Живи теперь как знаешь. Как я людям в глаза смотреть буду? И как мне на тебя смотреть? Ты украла жизнь у сестры, ты жила ее жизнью…
Заплаканная, униженная Вера вышла за калитку, но за ней последовал Виктор.
— Постой! — в ее сердце на мгновение блеснула надежда, но тут же погасла. — Пошли к председателю. Наш брак недействителен. Лариса — моя единственная жена.
— Иди сам, — пробормотала она и побрела к тому дому, где они недолго жили с Виктором. Ее нехитрый скарб был выброшен в пыльный двор…
Эту ночь она провела у подруги, а наутро, явившись в сельсовет, узнала, что брак расторгнут, и она снова свободна и одинока.
К вечеру по пыльной дороге к станции брела, сгорбившись под тяжестью узла с пожитками, молодая женщина, разом потерявшая все: дом, семью, уважение и любовь. Она разрушила свою жизнь собственными руками, позволив ослепить себя ложной страстью и эгоизмом. Но где-то в глубине души теплилась искра надежды. Она построит новую жизнь. И постарается сделать это честно, без лжи и подлости, усвоив наконец горькую истину: все тайное рано или поздно становится явным, и каждому воздается по его заслугам.
Эпилог
У Виктора и Ларисы пять лет не было общих детей, но потом, когда раны — и телесные, и душевные — немного затянулись, она родила долгожданного сына. Сестру она так и не смогла простить до конца, но в ее сердце жила тихая благодарность за ту любовь и заботу, что та подарила ее дочери в те трудные годы.
Вера уехала в город, устроилась на завод, где познакомилась с неразговорчивым, но добрым человеком и вышла за него замуж. Не по страсти, а потому что он предложил, а она устала от одиночества. От любви, принесшей ей столько боли, она была сыта по горло. У них родилась дочка, и Вера, не раздумывая, назвала ее Ларисой — в тихое, немое покаяние перед сестрой. Этот поступок растрогал родителей, и они постепенно смягчились, стали навещать дочь и внучку. Сама же Вера больше никогда не возвращалась в родное село.
Спустя шесть лет ее муж ушел, не выдержав ее вечной холодности и отстраненности. До конца своих дней она оставалась одна, посвятив себя воспитанию дочери, а потом и внуков, находя утешение в их искренней любви и потихоньку учась заново открывать сердце для простых, но таких важных человеческих чувств — доверия, доброты и искренности.