Последние дни сентября дышали медовой сладостью увядающих трав, а воздух был прозрачным и звенящим, будто хрустальный колокольчик. Старый двор, утопающий в зарослях поздних георгинов, казался островком безмятежного покоя. Именно в этот час тишины она услышала знакомый скрип калитки и голос, прорезавший вечернюю дремоту.
— Варька, Варька, — донёсся с порога усталый, но твёрдый голос отца.
— Иду, отец. — Девушка сорвалась с места, на ходу накидывая на плечи выцветшую шаль. Осенний ветерок тут же принялся играть её концами.
Он сидел на грубоватой скамье, сколоченной ещё его дедом, и жестом, лишённым прежней уверенности, похлопал ладонью по дереву рядом с собой. — Подь суды, поговорить надо бы.
— Поговорить? О чём? Отец, что-то случилось? — Сердце её сжалось от смутного предчувствия, затмившего вечерний уют.
— Случилось, дочка, случилось… — Он опустил голову, и в этой простой позе читалась вся тяжесть вины. — Корову я загубил, не со зла, так вышло. Не то снадобье ей дал, и всё, каюк животине.
Она вскрикнула, прижав уголок платка к губам, пытаясь заглушить подступивший ком отчаяния. Это же не просто беда, это порча колхозного имущества. В памяти всплыл образ Василия-плотника, загнавшего в овраг лошадь; та сломала ноги, а ему за это семь лет вышло. Ледяной ужас сковал её душу.
— Отец, что же теперь будет? Неужто Тимофей Ильич тебя под суд отдаст? Вы же друзья с ним с пелёнок!
— Дружба дружбой, а колхозное имущество врозь. — Он горько усмехнулся. — Вот кабы родственниками мы были, то тогда совсем другое дело…
— Но вы не родственники! Вы же гражданскую вместе прошли, плечом к плечу стояли!
— Вот он по дружбе и предложил меня прикрыть. Да вот только хотел он, чтобы и интерес у него какой-то был, не просто так…
— А что взамен он хочет, отец? — спросила она, уже догадываясь о страшном ответе.
— Тебя в невестки. Хочет, чтобы ты с его Павлушей браком сочеталась.
Слова повисли в воздухе, тяжёлые и безвозвратные. — Как? Отец, я же не люблю его, не мил он мне вовсе. Павел… Да он по всей деревне девицам подолы задирает, он же охальник бессовестный, а смотрит так, что аж жуть берёт.
— После того как корова издохла и Тимофей имел со мной разговор, мы вместе с ним к Павлу пошли. Так вот, он всем сердцем желает тебя в жены, обещал, что обижать не будет. Ты что же думаешь, дочка, что я тебе зла желаю? Да если бы я не был уверен в его словах, так не раздумывая под суд пошёл бы. Спаси отца, дочка. По гроб жизни обязан тебе буду.
Слёзы текли по её щекам беззвучно, оставляя солёные дорожки на загорелой коже. Выбора не было — либо отец под суд, либо она под венец с нелюбимым. Сердце разрывалось на части, но долг и жалость оказались сильнее.
— Я согласна. Назначайте свадьбу.
— Так на Покров и сыграем, как наши предки завещали.
На Покров в деревне играли две свадьбы — Варвары и Павла, и её закадычной подруги Татьяны и Пётруси, тоже, к слову, сына председателя. Золотая осень одарила землю последними красками, но в душе у одной из невест царила промозглая, зимняя пустота. Варя с горькой завистью наблюдала, с какой нежностью её подруга смотрит на суженого, как светится её лицо безудержным счастьем. А её собственная душа была похожа на вымерзшее поле, где даже надежда не могла пустить ростки. Тоска стояла в горле колом, и мысль о петле казалась не такой уж страшной по сравнению с предстоящей долей.
После свадьбы новоиспечённый супруг забрал её в новый, пахнущий свежей смолой и тёсом дом. Стараниями его отца, оба только что женившихся сына получили по собственному жилью. Историю с коровой, павшей по нерадению отца девушки, благополучно списали на некачественный корм на лугу. Никто не стал вдаваться в подробности, всё было улажено тихо и гладко. В глубине души девушка корила своего свекра — он мог бы провернуть это по старой дружбе, не требуя такой чудовищной платы. Но колесо судьбы уже повернулось, и изменить ничего было нельзя.
— Вот здесь мы будем жить, — заводя её в сени, с самодовольной ухмылкой произнёс Павел, от которого ещё пахло дешёвым самогоном. — Нравится дом? Маменька тут неделю всё подготавливала, чтоб тебе уютно было.
Она молча кивнула, не в силах вымолвить и слова. Страх сковывал её, будто ледяными оковами. Она — мужняя жена, и впервые в жизни ей предстояло провести ночь не под родительским кровом, впервые её коснётся мужчина, вызывающий лишь острую неприязнь.
— Теперь ты будешь здесь хозяйкой, — он широким жестом обвёл просторную горницу. — А вот здесь хозяином буду я.
Он подвёл её к комнате, где возвышалась грубоватая, но крепкая деревянная кровать, творение рук плотника Архипа. Тот, изрядно выпив на празднике, хвастался, что вложил в эти ложа для новобрачных всю свою душу, заслужив похвалу и одобрение односельчан, а заодно и расположение начальства.
— Ну что же, проходи, располагайся, я пока воды натаскаю, надо же перед брачной ночью смыть с себя усталость трудного, но такого счастливого для нас дня.
Эту ночь Варвара не забудет никогда. Опьяневший от хмеля и власти муж не учёл, что перед ним не одна из тех легкомысленных деревенских девок, коих он тискал на сеновалах, а целомудренная и невинная девушка. К тому же его законная супруга. Его прикосновения были грубы и поспешны, лишены какой бы то ни было нежности, а её молчаливые слёзы лишь распаляли его ещё сильнее.
Утром, поднявшись с постели, она чувствовала себя так, будто её вывернули наизнанку и обваляли в грязи. Стиснув зубы, чтобы не разрыдаться, она принялась осматривать новое жилище в поисках провизии. Раз уж она теперь жена и хозяйка, то и вести себя должна соответственно. Для начала нужно было приготовить завтрак. В её собственном животе урчало от голода, ведь вчера, на свадебном пиру, ни один кусок не лез в горло.
— Ну что, женушка моя ненаглядная. Хорош твой муж? — потягиваясь и довольно похрюкивая, Павел вышел из спальни, когда на столе уже дымилась миска с отварной картошкой, щедро сдобренной сметаной, и лежали два очищенных крутых яйца.
— Самогона со вчера не осталось? — спросил он, слоняясь по избе.
— Не ведаю. Могу сбегать к родителям, взять капустного рассолу, отец всегда его хлещет, если лишнего накануне хватит.
— Ничего, отойду и так. Садись, поедим вместе. Тебе силы нужны. Ночка-то веселой была! — он громко расхохотался, а Варю передёрнуло от острого, физического отвращения.
Он отчётливо чувствовал её холодность и неприятие, и это рождало в нём глухую, тлеющую злость, которую он без зазрения совести вымещал на ней. За малейшую оплошность он мог и отборно выругаться, и занести руку, приговаривая, что сделает из неё покорную и послушную супругу. И в то же время в его глазах порой мелькала такая боль, что казалась сильнее той физической, что испытывала она сама.
— Не люб я тебе? Не люб… А чего же замуж-то шла? — спросил он её как-то раз, когда она, как обычно, молча отвернулась к стене после того, как он исполнил свои супружеские обязанности.
— Ты прекрасно ведаешь, почему. А ещё мне отец обещал, что ты меня обижать не станешь.
— А коли ты припоминаешь, я изначально к тебе по-хорошему относился. И гостинцы дарил, и слова нежные говорил, но тебе же всё не впрок. Ты лоб нахмуришь, кивнёшь и дальше своими делами заниматься изволишь. Что люблю, что бью — итог один. Но если ты думаешь, что разведешься со мной, то ошибаешься — я не отпущу тебя. Ты родишь мне детей. Вот их я научу, как уважать своего отца и хозяина этого дома. А мы уж год живём, а всё никак. Может, с тобой что-то не так?
— Со мной всё в порядке. Я уже в тягости… — прошептала она, глядя в пол.
— Что? — он резко поднялся на локте. — С каких это пор ты ведаешь?
— Уже с две недели.
— И ты только сейчас мне сказываешь? Что же ты за жена такая? — он покачал головой и с глухим стуком рухнул на подушки.
С того дня, как он узнал о беременности жены, он перестал к ней прикасаться, вернувшись к своим давним полюбовницам.
В мае 1940 года на свет появилась девочка, названная Машенькой. С самого рождения было видно, что малышка унаследовала всю материнскую красоту. Павел, несмотря на свою грубость и чёрствость как мужа, не чаял души в новорождённой дочери. В тот же год, всего на месяц позже, сын Александр родился и у Татьяны с Пётрусей. Тимофей Ильич словно помолодел, расцветал на глазах и по всему колхозу с гордостью разглашал, что он — самый счастливый дед, ибо у него почти в одно время родились и внук, и внучка.
Но счастливым и безмятежным дням вскоре пришёл конец — им на смену пришли слёзы, тоска, томительное ожидание и хрупкая, как осенний ледок, надежда.
Наступил 1941 год.
— Варька, Лидия Никитична требует, чтобы я к ним в дом переселилась, — жаловалась ей подруга Татьяна, а по совместительству свояченица. — Говорит, что трудно мне одной будет с двумя детьми скоро, а она вроде как помощь предлагает.
Татьяна гладила свой большой, округлившийся живот и умоляюще смотрела на Варю.
— Дело она говорит. Сашке ведь всего чуть больше года, а уже второе дитя на подходе. К своим родителям ты же не переедешь?
— Куда? В Захаровку? Они как год назад перебрались, так и видеться перестали — то работа, то распутица на дороге, то ещё что мешает. В Захаровке я ни души не знаю, а здесь ты… И Пётруся. Вдруг скоро всё закончится и он вернётся, хочу дома его ждать. Да и у родителей семеро по лавкам, куда мне ещё с двумя отпрысками. Помоги, а, Варька. Советом помоги. Не хочу со свекрами жить. Зная нрав нашей любимой мамочки, я стану у неё в прислугах, к тому же она и так постоянно сует свой нос. Я понимаю, что у неё опыт великий, но всё же я мать, а не нянька собственному чаду, коей нужно постоянно указывать, как купать, сколько кормить, на какой бок спать укладывать.
Варя не сдержала лёгкой усмешки.
— Ты чего так переживаешь? Ну откажи, в чём дело-то?
— Не могу я. Как-то неловко. А вот как тебя пронесло-то? Неужто наша мамочка драгоценная тебя в дом не звала? — поинтересовалась Татьяна.
— Звала, как не звать? Только я ей сказала, что если худо будет, то маму жить с собой позову или сама в отчий дом пойду и буду мужа там дожидаться.
— Ты всё ещё злишься на Тимофея Ильича? — тихо спросила Таня. Она была одной из немногих, кому известна была истинная причина этого несчастливого союза.
— А такое можно простить?
— Ну ведь у вас же всё хорошо? Разве нет?
Варя молча посмотрела на неё, и в её глазах читалась такая бездна отчаяния, что подруге стало не по себе.
— Ты никогда ничего не говорила мне. Неужели так всё плохо?
— Плохо? Здесь скорее подойдёт другое слово — ужасно, невыносимо. Но никак не плохо. Знаешь, вот ушёл он три месяца назад, а я по нему даже не тоскую. Бесчеловечно это, но я будто глоток свободы получила.
— А я скучаю по Пётрусе. Хотя знаю, что он по мне особо не тоскует. Прошла его любовь, будто и не было её вовсе. После свадьбы и полгода не прошло, как я его с девицей застукала. Никому не сказывала, стыдно было. Когда вторым забеременела, знаешь, как обрадовалась? Думала, что двое детей — это ведь уже серьёзно, что всё по-другому будет. Дурочка я, да? А ведь я покорной женой была ему. Ну чего ему не хватало? — Татьяна тихо всхлипнула.
— Покорной… Знаешь, Танечка, порой, когда я слышу это слово, оно во мне бурю злых чувств пробуждает. Я всегда была покорной дочерью, смотри, к чему это привело… Я старалась быть покорной женой, но и это не дало мне счастья. Знаешь, о чём я сейчас думаю? Вот вернётся Пашка, так я ему отпор давать буду. Больше не стану никому покоряться. Пусть лучше убьёт меня, но я за себя постою.
Татьяна прижалась к ней, и они так просидели обнявшись, находя утешение в тихой печали друг друга.
— Идти надо. Но так не хочется. Дома одной с маленьким Сашкой тоскливо, а к свекрам ноги не несутся…
— Так оставайся, — Варя внимательно посмотрела на подругу. — А почему бы и нет? Ни у кого никаких вопросов не возникнет: две родственницы живут в одном доме, ждут своих мужей и детей воспитывают. Бери вещи и ко мне!
— А можно? — с внезапно блеснувшей в глазах надеждой спросила Татьяна.
— Нужно. А пойдём, я тебе помогу.
Оставив Сашу и Машу у родителей Варвары, две молодые женщины принялись переносить нехитрый скарб из одного дома в другой. Лидия Никитична, заприметив их деятельность, вышла на крыльцо, возмущённо подбоченясь:
— Дочки, вы что это творите-то? Это что же такое?
— Почему вы возмущаетесь, мама? Всё, как вы и хотели — я не останусь одна, Варя мне поможет с детьми, мы будем друг для друга опорой и поддержкой. Вдвоём нам будет веселее. Будем вместе детей растить да мужей с войны ждать. — Отвечала Татьяна, чувствуя за спиной несгибаемую поддержку своей подруги.
— Но ведь я имела в виду совсем другое!
— Ну а мы решили так. Варьке одной ведь тоже не сладко. А так мы вдвоём, вместе.
Лидия Никитична от негодования чуть ли не зубами заскрипела, но что она могла поделать? Лишь потом жаловалась своей закадычной приятельнице, какие у неё невестки своенравные и непокорные, и возраст почтенный не уважают.
А меж тем Варя и Татьяна жили в одном доме, помогая друг другу без устали. Обоим так было действительно легче — где-то Таня за ребятней присмотрит, где-то Варя приглядит. Распределили они и обязанности меж собой: Варя взяла на себя работы потяжелее, а кропотливый, но лёгкий труд оставила для Тани.
Оставался месяц до родов, Татьяна с нетерпением ждала появления ребёнка на свет и втайне мечтала о девочке.
— Как назовёшь?
— Любовью. Любочкой.
— Хорошее имя, — согласилась Варя.
— Девки, вы дома? — Почтальон Потап забарабанил костяшками пальцев в оконное стекло.
— Дома, дома. Чего, письмо принёс? — Писем от их мужей не было уже два месяца, и Таня изводилась от тревоги, в то время как Варя, к своему собственному стыду, чувствовала лишь пустынное безразличие.
— Принёс. Варька, поди сюда.
Варвара вышла на улицу и последовала за почтальоном, отошедшим подальше от дома.
— Куда ты ведёшь меня, Потап?
— Идём, идём. Не хочу, чтобы Татьяна слышала. Варь, тут похоронка на Петра пришла. Надо бы как-то поаккуратнее..
У Вари сердце сжалось в тугой, болезненный комок. Поаккуратнее? Тут как ни скажи, а для подруги это станет безразмерным, всепоглощающим горем.
— И родителям Петра можешь сама сообщить? Или похоронку к ним отнести?
— Отнеси. Я Тане сама всё расскажу.
Варя развернулась и уже взялась за скобу калитки, как вдруг натолкнулась на Татьяну, стоявшую в двух шагах. Глаза подруги были полны бездонного, животного ужаса.
— Похоронка на Петю, так? Он ведь за этим пришёл? Скажи, что мне показалось, скажи! — она начала биться в истерике, и Варя, не раздумывая, обняла её, прижав к себе с материнской силой.
— Тише, тише, Танечка. Я рядом, я с тобой. Ты только успокойся. Это война, чего же поделать?
— Почему, почему так несправедливо? Почему Петя?
— Не один твой Петя пал от рук врага. Васильевне тоже на сына пришла похоронка неделю назад. Но держится баба, понимает всё. И тебе надо о детях подумать.
Кое-как успокоив Татьяну, Варя уложила её в постель, затем искупала детей и убаюкала их. Подумав немного, она направилась к свекрам. Те сидели за столом, обнявшись, как в первую брачную ночь, и на их лицах было такое глухое, безысходное горе, что её собственное сердце сжалось от внезапной жалости к ним. Забыв все старые обиды, она присела напротив и тихо произнесла:
— Мне очень жаль. Примите мои соболезнования.
— Спасибо, дочка. Как Танечка? — утирая слёзы краем рукава, спросил Тимофей Ильич.
— Успокоилась, спит сейчас. Тимофей Ильич, вы в город недавно наведывались, нет ли весточки от Павла? Он, как и Петр, два месяца не писал, а вдруг и с ним что стряслось?
— Ничего не говорят, мол, времени нет на писульки, вот изыщет возможность и даст о себе знать. Вот так и говорят.
— Коли будет вам что-то ведомо, вы мне скажите. Ладно, пойду я, надо с Таней побыть сейчас.
Вернувшись в дом, Варя увидела, что подруга и дети спят. Раздевшись, она юркнула под одеяло, но сон бежал от неё. Задремала она лишь под утро, всю ночь ворочаясь и слыша, как плачет и стонет во сне Танечка. Грешным делом она подумала, что лучше бы Павла бог прибрал. Но тут же сама устыдилась своих чёрных мыслей. Он там родину защищает, а она ему зла желает.
Под этот тяжкий груз раздумий ей всё же удалось уснуть, но вдруг её разбудил пронзительный, леденящий душу вопль — это кричала Татьяна. У неё начались схватки.
— Господи, рано же ещё, — испугалась Варя.
— Варечка, помоги. Месяц же ещё. Что же делать? — подруга, корчась от боли, смотрела на неё умоляющими, полными страха глазами.
— Ты подожди, я подмогу позову.
Дети, разбуженные криком, метались по горнице. Схватив обоих на руки, Варя побежала к своим родителям. Через несколько минут она была уже у них. Быстро оставив детей, она на ходу крикнула, что Таня рожает, и помчалась за фельдшером. Сергей Петрович взялся за дело, но роды были сложными, мучительными; организм женщины, истощённый горем и тревогой, ещё был не готов к ним, а ребёнок рвался наружу. Тринадцать долгих часов Татьяна металась в агонии и, наконец, разродилась девочкой.
— Она не жилец, — мрачно покачал головой фельдшер, выводя Варю в сени.
— Что вы такое говорите? Сделайте же что-нибудь!
— Я сделал всё, что в моих силах. Остаётся уповать на чудо. Она в полубессознательном состоянии пребывает. Я насмотрелся уже на таких. Роды преждевременные, трудные, ребёнок крупный, срок больше, чем восемь месяцев. Мне так показалось. Молитвы знаете?
— Одну, бабушка учила. Но при чём здесь…
— Вот и молитесь. Я сделал всё что мог, всё, что мог… Обезболил, а дальше как судьба распорядится.
Варе хотелось биться головой о стену от бессилия, она злилась на этого уставшего, пахнущего лекарствами человека. Он видел, что Татьяна умирает, но ничего не мог поделать, кроме как советовать молиться.
Она вошла в комнату, где на кровати лежала её подруга, бледная, как полотно.
— Варечка, я знаю, что умираю.
— Не говори так, — заплакала Варя, опускаясь на колени рядом с постелью.
— Я видела глаза Сергея Петровича… Так смотрят на безнадёжно больных. В них была жалость и обречённость. Варя, я прошу тебя, ты позаботься о моих детях. Я знаю, ты очень добрая. Я не имею права просить тебя об этом, я не достойна твоей дружбы и любви, но никому больше их не доверю…
— Что ты говоришь? Таня, ты же мне как сестра…
— Я плохой человек, — пересохшими, потрескавшимися губами, по слогам произносила Татьяна. — Я ужасный человек. Я знаю, что умираю, и если действительно там что-то есть, то я не хочу уносить с собой тайну. Я хочу покаяться перед тобой. Дочь.. Моя дочь от Павла.
— Что? Как же так, Танечка? Ты же Петю любила, как ты могла от Павла родить? Ты бредишь, это от лекарства. Скоро всё пройдёт и мы вместе посмеёмся.
— Не до смеха мне, Варечка. Пётр загулял, в постель ко мне приходил редко. Я мечтала родить ещё одного ребёнка, чтобы думать о других ему некогда было. Но видно, мало времени после рождения Саши прошло, да и он редко ко мне в постель заглядывал как муж. А тут Павел. Выпил он и язык развязался. Говорит, что нравлюсь я ему, что я другая, не такая как ты. Что жена я хорошая, ласковая, улыбчивая. На другой день опять повторилась. Сказать Петру не могла, не хотела разлад вносить меж братьями. И тебе сказать не могла о его внимании, подругу потерять боялась. Я же не знала, что ты его ненавидишь. Ты на людях другая… А как зажал он меня, так и не сопротивлялась, подумала, что если от него забеременею, так и никто не узнает, они же братья, похожи. Трижды у нас с ним близость была, а потом я его стала прогонять. Затем узнала, что беременна. Сергею Петровичу не показывалась, наплела ему с три короба. Мне до родов две недели оставалось, а не месяц…
— Мне всё равно, Танюша, от кого у тебя ребёнок. Это твой грех. Но я отчаянно хочу, чтобы ты выжила. А дальше.. Даю тебе слово — никто ни о чём не узнает.
— Не выживу я, Варечка. И есть ещё одна тайна. Услышала я разговор Петьки и Пашки. Только застукали они меня и велели молчать. Но теперь мне уже всё равно. Та корова действительно что-то на лугу сожрала и отец твой не виноват. Когда он пришёл, она уже бездыханная лежала, он даже снадобье ввести не успел. Сговор у них, Варька. У отца твоего и у нашего свекра. Поженить они вас хотели, но знали, что ты будешь против. А тут как увидели ту животину, так на ум им идея пришла…
Спустя несколько часов Татьяны не стало. Тишина, воцарившаяся в доме, была гуще и страшнее любого крика.
После похорон подруги Варя долго приходила в себя, погрузившись с головой в заботу о детях. Она дала слово Тане, и она его сдержит, чего бы ей это ни стоило.
— Варя, ты здесь? — Лидия Никитична явилась на её порог через три дня после похорон невестки.
— Здесь.
— Собирай Сашку и Любочку, я их забираю. Тяжко тебе с тремя малыми детьми, да и тебе они чужие, а мне внуки.
— Ко мне сестра перебралась, разве вы не ведаете? — Варя горько усмехнулась, глядя на свекровь. — Интересно, она всё знала? Вот сейчас и спрошу.
— Какая сестра? Алёнка, что ли? Она сама дитя, ей же всего пятнадцать годков.
— Ничего, я в её возрасте за четверыми приглядывала. Скажите мне лучше вот что — вы всё знали?
— Про что? — Лидия Никитична недоумённо уставилась на невестку, но в её глашах мелькнула тревожная искорка.
— Про корову, про то, что мой отец и ваш супруг разыграли весь этот спектакль для меня. Про то, что не светил ему срок, зато Павлику вашему жениться нужно было на дочери друга семьи.
— Откуда ты…
— Татьяна покаялась, а она услышала это от ваших сыновей.
— Я ничего не знала, — Лидия Никитична потупила взгляд, и в этой её позе была вся ответ.
— Знали.. Вы все знали. И если не хотите, чтобы я сначала это разнесла на всю округу, а потом не развелась с Павлом, то вы оставите детей у меня. Иначе весь колхоз будет вас осуждать. Надо вам это?
Лидия Никитична, ни слова не сказав, развернулась и ушла, оставив за собой тяжкий шлейф немого поражения.
Зато вскоре явился её отец. Он присел перед ней за стол и, наблюдая, как она ловко перепеленывает младенца, спросил:
— Теперь ты меня ненавидишь?
— Отчего же, отец? Ненависти в моём сердце нет. Есть обида, непонимание, разочарование.. Перечислить, что ещё?
— Я хотел как лучше.
— Как лучше? — удивилась Варя, не отрываясь от своего занятия. — Выдать меня замуж за нелюбимого, обречь на страдания в этом браке, заставить меня мучиться.. Это ты называешь лучшей долей?
— Нет. Я думал, что слюбится, что чувства у тебя к мужу возникнут и вроде как все довольны: ты замужем за завидным парнем, мы с Тимофеем родственники. Опять же — времена трудные, а такие связи как нельзя кстати.
— Слушать тошно, отец. А видеть тебя ещё более невыносимо…
Варя взяла малышку на руки и понесла её в колыбель, всем своим видом показывая, что разговор окончен.
Анатолий Степанович, тяжело вздохнув, поднялся и вышел из дома. Он понимал, что дочь его, возможно, не простит никогда.
1945 год
Прошло три с половиной года с тех пор, как умерла её подруга Татьяна, и Варя вместе с младшей сестрой Аленкой растила троих детей. Как бы ни упрашивали свекры отдать им внуков, она была непреклонна. Она дала слово, и она его сдержит. К тому же Любочка — дочь её мужа, а значит, она должна ждать отца в его же доме.
Павел выжил. Буквально через месяц после похорон подруги она получила от него первое письмо. Он писал, что лежал в госпитале, подтвердил гибель брата, тем самым окончательно похоронив в сердцах родителей последний проблеск надежды на ошибку…
Его письма были удивительными — тёплыми, вдумчивыми, будто их писал другой человек. Она не писала ему в ответ ни слова о том, что знает все их общие тайны, всё оставив на потом…
И вот он пришёл. Высокий, всё так же статный, но в его взгляде не осталось и следа былого высокомерия и глумливой усмешки. Увидев жену, он, не говоря ни слова, просто обнял её и прижал к себе с такой силой, будто боялся, что она рассыплется в прах. Затем подхватил на руки Машеньку и принялся осыпать её поцелуями.
Пятилетний Саша и трёхлетняя Любочка с робким любопытством разглядывали взрослого дядьку с блестящими медалями на груди.
— Это мои племянники уже такие большие? — он отпустил дочку и поднял на руки малышку, затем приобнял за плечи мальчика.
— А вы наш дядя? — спросил Саша.
— Дядя. Пойдёмте в дом, знакомиться будем.
Дети весело забегали по горнице, Павел ужинал, с аппетитом уплетая домашние щи. Потом Аленка зашла за ребятнёй и увела их, тонко почувствовав, что сестре с мужем необходимо побыть наедине.
Едва дверь закрылась, как он подошёл к Варе сзади и обнял её, крепко прижав к своей ещё не остывшей от дороги груди. Она невольно содрогнулась, и по телу пробежала старая, знакомая волна страха. Перед глазами проплыли картины прошлых ночей до его ухода…
— Ты меня боишься.. — с бездонной грустью в голосе произнёс он. Затем развернул её к себе и нежно, почти с благоговением, погладил по щеке. — Варя, всё будет по-другому. Не так как раньше. Я стал другим, и я прошу тебя дать мне шанс.
— Я боюсь другого…
— Чего?
— Что ты стал ещё более жестоким, чем раньше…
Он взял её за руку и мягко повёл к кровати.
— Не тревожься, я не трону тебя. Позволишь, я просто обниму тебя и расскажу кое-что?
Она кивнула, позволив ему обнять себя. И по мере его неспешного рассказа, её напряжение стало понемногу таять, уступая место робкому, почти забытому чувству покоя.
— До того как попасть в госпиталь, я кое-что видел. Я видел, как нашу медсестричку домогается наш же командир. Она отказать ему не могла, а он пользовался ею, сделав своей походно-полевой женой. Я видел, как она плачет, как страдает. И никто не смел заступиться за неё, мужик он был жёсткий и подлый. А как она смеялась, когда он погиб… Я видел счастье в её глазах. Можешь себе такое представить? Я вдруг посмотрел на нас с тобой со стороны и ужаснулся. Я вдруг понял, что всё это время чувствовала ты. Поздно, но понял. А ещё задал себе вопрос: вот если бы я погиб, плакала бы ты по мне, или бы смеялась от счастья? Я осознал, каким животным был, какие ужасные поступки совершал…
— И что теперь делать? — тихо спросила она.
— Я прошу дать мне возможность… Я не трону тебя, пока ты сама этого не захочешь. Я хочу завоевать твоё сердце. … А если я по-прежнему буду тебе противен, если в твоём сердце не будет для меня места, я отпущу тебя на волю, я дам тебе развод.
— Ты и впрямь изменился.. Я будто другого человека вижу перед собой.
— Война людей меняет. Кого-то в лучшую, кого-то в худшую сторону. Но никто прежним не остаётся…
— Я ещё в твоих письмах поняла, что ты стал другим. Ты никогда не говорил мне тех слов, которые изливал на бумаге…
Тут они услышали, как дети за окном звонко смеются.
— Тебе не тяжело с ними?
— Нет. — Варя впервые за этот вечер по-настоящему улыбнулась. — Они славные.
— Но почему ты племянников не отдала бабушке и дедушке?
— Потому что я хотела, чтобы дочь ждала отца дома…
— Маша? Но при чём здесь Маша?
— А я не о Маше говорю. Я о Любочке. Она твоя дочь. Я всё знаю. И о том, каким образом свадьба наша случилась, и о том, что ты с Татьяной мне изменил.
— Откуда? — он сглотнул ком, подступивший к горлу.
— Татьяна перед смертью сказала.
Он опустился на пол перед ней и уткнулся лицом в её колени, а его плечи задрожали от сдержанных рыданий.
— Прости меня, Варя, прости. Сам не знаю, что нашло на меня тогда. И перед братом покойным виноват, и перед тобой.
— Паша, мы можем всё попробовать с чистого листа. Но ты должен усвоить раз и навсегда — я больше не буду покорной и послушной женой. Я человек, у которого есть свои мысли, свои чувства, свои желания, с которыми тоже нужно считаться…
— Всё будет по-другому, Варечка, всё будет по-другому. Даю тебе слово.
ЭПИЛОГ
Полгода прошло с тех пор, как Павел вернулся домой. Детей они записали на себя и вместе их воспитывали, и Варя каждый день с тихим изумлением наблюдала за его преображением — он стал внимательным, заботливым, а в его глазах поселилась та самая нежность, о которой она когда-то лишь мечтала.
Спустя полгода, отправив детей погостить к бабушке, она сама пришла к нему вечером.
— Ты.. — он удивлённо посмотрел на неё, видя, как она медленно, словно совершая священный ритуал, распускает косу.
— Я хочу ребёнка. Еще одного сына. Муж ты мне, в конце концов, или нет? — в её глазах играли весёлые искорки, а на губах цвела та самая, давно забытая улыбка.
Он рассмеялся, счастливый и освобождённый, поняв, что ему наконец-то удалось растопить вековой лёд в сердце своей когда-то непокорной, а теперь — любимой и единственной жены. И в этом смехе, и в её улыбке был залог их новой, настоящей жизни, которая только начиналась.