Он вытолкнул её силой за порог и захлопнул дверь. Майя сначала летела по инерции, затем запнулась и упала на дощатый настил двора. Отряхнув ладони, села на мокрые доски и осторожно потрогала пылающую щёку, спустилась к нижней губе. На пальцах остался багряно-красный след. Это не удивило Майю, а лишь подтвердило догадку — опять муж разбил ей губы. Но щека болела сильнее.
В который раз Степан не совладал с собой. Такое случалось с ним довольно часто.
Майя вернулась к двери. Прислонилась лбом к шершавой древесине, пытаясь отдышаться. Из-за двери доносились громкие испуганные всхлипы. Людочка и Ниночка, их со Степаном дочки. Сердце сжалось туго и больно. Хоть бы и их не обидел…
Она потрогала языком распухшую, солоноватую на вкус губу. Результат очередного скандала, очередного всполоха слепой, неуемной ревности.
Все из-за одной глупой улыбки. Сегодня на сходке начальник, мужик под пятьдесят, веселый и краснолицый, сказал что-то залихватское по поводу урожая. Майя, стоявшая рядом, невольно рассмеялась. Просто из вежливости. Это увидела Галя, сестра Степана. Взгляд ее, резкий и колкий, как игла, задержался на Майе на секунду дольше нужного. Этого хватило. Не откладывая в долгий ящик, Галя, конечно же, все пересказала брату. И добавила, наверное, от себя. Она всегда это делала, хоть и знала, на что способен Степан в гневе.
Майя оттолкнулась от косяка и, поежившись, побрела к завалинке. Уселась на холодное бревно. Сентябрьский вечер был по-дневному теплым, но от земли уже тянуло ночной стужей. Колючий ветерок пробирался под тонкий платок. Так хотелось в тепло, к печке, к детям…
Но идти было некуда. К родне Степана? Галя первая бы встретила ее на пороге с едким словом. Своих близких не осталось. Мамы не было уже год. Сердце сжалось еще туже, от этой мысли по щекам сами потекли горячие, горькие слезы. Как же ей не хватало мамы и запахов, связанных с ней — варева из сушеных яблок и дымка, ее тихих, ласковых слов, которые могли унять любую боль. А теперь унять ее боль было некому.
«Как же так? — думала она, смотря в набирающие силу сумерки. — Чем я провинилась? Чтобы сидеть у запертой двери собственного дома, как пес бродячий, и не видеть ни выходов, ни просвета?»
Майя рассмеялась.
***
— Помню. А ты внизу стоял и говорил: «Прыгай, я поймаю». И поймал.
Их любовь была с большой буквы. Все в селе об этом знали. Но так было не всегда.
В самом начале пути стояла она — Галя Замятина, сестра того самого, кто стал Майе мужем. Ваня нравился и ей, Гале.
А кому он мог не нравится с его озорными глазами и упрямым чубом. И Галка, сгорая от зависти, делала все, чтобы они расстались. Шептала гадости за спиной: про то, что Майя не пара такому парню, что семья у них небогатая. Подговаривала других девчонок, чтобы те с Майей не общались, обзывала ее недотрогой и выскочкой.
Но вся эта грязь к Майе не липла. Она проходила сквозь нее, как сквозь неосязаемое стекло, оставляя поверхность чистой и сияющей. От этого Галка злилась еще больше, и желчь разъедала ее изнутри. Ваня же ко всем этим слухам относился со смехом.
— Сам не ангел, — отмахивался он, когда кто-то решался пересказать ему очередную сплетню. — А Майя — она другая. Не пытайтесь меня обмануть.
Их отношения, несмотря на молву, были удивительно невинными. Прогулки до дома, разговоры у калитки, редкие, смущенные поцелуи в щеку. Но все изменилось за месяц до свадьбы. Ваню будто подменили.
Раньше он, проводив ее до калитки, с легким сердцем поворачивался и уходил, обернувшись пару раз, чтобы помахать рукой. Теперь же он обнимал ее так крепко, что, казалось, хотел вобрать в себя, и не отпускал подолгу.
— Вань, что с тобой? — беспокоилась Майя, чувствуя, как напряжены его мышцы.
— Не знаю, — глухо отвечал он, уткнувшись лицом в ее волосы. — Отпущу, и кажется, что больше не увижу. Сердце щемит.
— Глупости, — шептала она, гладя его по стриженой голове. — Мы же всегда вместе. Завтра увидимся.
Потом, когда все случилось, мама Майи, вздыхая, говорила: «Это он предчувствовал, доченька. Сердцем своим молодым знал, что скоро разлука вам предстоит».
И в тот вечер, накануне торжества, он не сдержался.
— Вань, ну потерпи одну ночь всего… — мягко отстраняла его Майя. Но Ваней завладела настоящая страсть и Майя таяла от его губ и прикосновений. Они полулежали под огромной ивой, чьи ветви скрывали их от посторонних глаз. Да никто и не ходил по той улице ночью. Просто в этом месте было по-особенному уединенно. Шепот Вани был горячим и прерывистым, а руки подрагивали, задирая подол её платья.
Она не сопротивлялась, потому что сама хотела того же. Ночное небо, усеянное звездами, поплыло перед её глазами… Майя стала женщиной под сенью той ивы, в густой тени, пахнущей землей и разнотравьем.
А после, вытерев ладонью ее влажные от слез щеки, Ваня, счастливый и умиротворенный, пошел домой. И видимо, по дороге, переполненный эмоциями, которые не знали выхода, решил искупаться. Что случилось на реке в той темноте, никто так и не понял. А нашли Ваню на другой день, когда была запланирована их свадьба. Его тело прибило к другому берегу.
***
Горе врезалось в Майю с размаха. Она вся иссохла, стала тенью самой себя. Целыми днями она сидела у окна, в которое Ваня когда-то бросал мелкие камушки, чтобы вызвать ее, и теребила в руках свадебное платье. Белое шифоновое платье с кружевными рукавами, которое она сама так старательно вышивала долгими зимними вечерами. Пальцы, тонкие и прозрачные, словно восковые, безостановочно перебирали кружева, будто в этом ритме можно было найти ответ.
— За что? — иногда вырывался у нее шепот, едва слышный, как шелест занавески. — За что?
Мать, глядя на нее, плакала украдкой, вытирая слезы краем фартука. Она боялась, что дочь вот-вот переломится, как сухая ветка, и уйдет вслед за своим женихом.
— Майя… Майюша… — с порога она бросилась к ней, упав на колени и обвивая ее худые ноги. — Прости меня! Ради Бога, прости за все мои гадкие слова! Вани больше нет… и делить нам больше нечего. Давай дружить? А? Давай, как в детстве?
Майя сидела недвижимо, словно кукла. Мать, прислонившись к дверному косяку, с тревогой смотрела на эту сцену. Не нравилось ей это. Не верилось, что человек может измениться в миг, будто сбросив старую кожу. Но тут Майя вдруг пошевелилась. Тихий, прерывистый вздох вырвался из ее груди, а потом хлынули слезы — не молчаливые, как прежде, а горькие, исцеляющие, громкие. Она обняла Галю, прижалась к ее плечу и рыдала, рыдала, выплакивая всю свою боль.
— Ну ладно, — тихо вздохнула мать. — Ну и пусть. Может, и вправду Галка ей поможет. А то не ровен час, вслед за Ванькой сгинет.
Так и началась эта странная, необъяснимая для многих дружба. Галя от Майи не отлипала. Ночевала у них, целыми днями сидели рядышком, без конца о чем-то шептались. Казалось, Галя стала щитом Майи от всего мира, ее единственным якорем в море горя.
А потом появился Степан, двоюродный брат Гали. Парень видный, спокойный, с серьезными глазами. Стал за Майей ухаживать, приносить то цветы полевые, то гостинцы из города. Та сначала и слышать о нем не хотела, отворачивалась, уходила в себя.
— Какое предательство? — настаивала подруга, гладя ее по волосам. — Жизнь продолжается, Майя. Ваня не хотел бы видеть тебя такой. Степан — человек хороший, надежный. Он тебя полюбит, я знаю.
То ли Степан оказался слишком настойчивым и терпеливым, то ли Галины уговоры подействовали, как целебный бальзам на израненную душу, но Майя сдалась.
Согласилась выйти за него замуж. Свадьба была тихой и скромной, без музыки и лишних глаз.
И тут, ровно через девять месяцев после того, как не стало Вани, по селу потекли сплетни. Сначала тихим ручейком, потом — полноводной, грязной рекой. Майю осуждали все. Шептались за спиной, показывали пальцами.
«И траур не выдержала! Совсем зазналась!»
«Честь свою не сберегла. Опозорила семью».
Слова были острые, как серпы. Но самое страшное ждало впереди. Каково же было изумление Майи и ее матери, когда они из случайных речей узнали, что источником этой грязной реки были уста самой Гали. Их лучшей подруги, как они наивно полагали.
Именно Галя, с глазами, полными ядовитой жалости, на посиделках у колодца вздыхала и говорила соседкам: «Бедная моя Майюша, я ее как сестру люблю, но ведь правду не скроешь… Ваня-то не успел, а Степан-то уж очень поторопился жениться, вы не находите? С чего это вдруг? Может Степка её честь хотел уберечь, Майя ведь порченная, она сама говорила, что с Ваней уже того… Кто ж возьмёт-то такую? Только такой добрый, как Степка… Ой, ну это у меня вырвалось, девочки, считай, что по секрету вам рассказала, идет?» И многозначительно замолкала, давая почве злословия удобриться черным наветом. Ее месть, холодная и выверенная, наконец достигла цели.
Идиллия, которую так старательно выстраивала Майя, рассыпалась в прах быстрее, чем свадебный торт. Степан оказался вовсе не тем тихим и надежным пристанищем. Все началось с одной фразы, оброненной им после первой ночи, — фразы, что впилась в сердце Майи осколком льда.
— Да ты порченая, — сквозь зубы процедил он, с ненавистью оглядывая ее с головы до ног. — А я не верил злым языкам. Теперь понятно почему так быстро согласилась под меня лечь в качестве жены.
Майя онемела от ужаса. В этом слове — «порченая» — было столько презрения, что перехватило дыхание. И будто кто-то щелкнул выключателем в его душе. Ласковый, терпеливый ухажер куда-то испарился, а его место занял грубый, злой человек с вечно нахмуренным лицом. В доме теперь постоянно висела тяжелая завеса сквернословия и упреков. Но самым невыносимым стала его ревность — слепая, абсурдная, не знающая границ.
Он ревновал ее ко всем: к продавцу в лавке, который взглянул на нее, как ему показалось, слишком долго; к почтальону, принесшему письмо; даже к соседу, деду Никите, которому было далеко за восемьдесят. Старик, бывало, выходил погреться на солнышке, и Майя из вежливости могла поздороваться. Этого было достаточно.
— Опять своему старикану глазки строить ходила? — шипел Степан, входя в дом и хлопая дверью. — Я все вижу!
Забеременела Майя практически сразу. К сожалению, на свет появилась девочка. Степан же мечтал о сыне, и Майя до последнего надеялась, что рождение мальчика смягчит крутой нрав мужа.
Даже пацана не смогла родить. Дура бракованная, — сказал он, едва взглянув на младенца.
Жизнь превратилась в ад. Майя, чье сердце все еще было разбито утратой первого счастья, через год стала потихоньку, тайком, собирать узелок для себя и ребенка. Зашивала в подкладку старого пальто немного денег, прятала смену белья. Она решила бежать куда глаза глядят. Бежать из деревни.
Но судьба, казалось, ополчилась на нее окончательно. В самый разгар приготовлений она обнаружила, что вновь ждет ребенка. Радости эта новость не принесла, только ледяной ужас. Она пришла к матери, вся в слезах.
— Мама, я не могу больше. Я уйду от него.
— Куда ты пойдешь, дурочка, с пузом-то? — плакала мать, обнимая ее. — Одна с дитем пропадешь! Ни кола, ни двора. Потерпи, родится малыш — он, глядишь, и остепенится. Мужики они все такие, потом отходят. На этот раз непременно будет мальчик.
И Майя, измученная, запуганная, послушалась. Это оказалось ее главной ошибкой. Родилась Ниночка — крошечная, с темными глазками-виноградинками. Но рождение дочери не смягчило Степана. Он был мрачен.
— Опять девка? — пробурчал он, глядя на ребенка с нескрываемым разочарованием. — Неси назад! Мне нужен сын!
Вскоре Степан впал в другую крайность: стал кричать, что это не его дети.
— Да от кого они, а? Признавайся!? У нас в роду только мужики рождаются! От кого нагуляла?! — орал он, брызгая слюной. Лицо его было перекошено злобой. На Майю обрушивались удары.
Но чтобы не стать посмешищем в селе, на людях он помалкивал, изображая образцового семьянина. Зато дома уже не церемонился.
Воздух в их комнате стал густым от страха. Девочки, заслышав его шаги, забивались в угол и сидели там, не шелохнувшись.
Майя снова собрала волю в кулак. На этот раз она была тверда. Но едва она заикнулась матери о своем решении, та слегла с резким приступом. Старая, с больным сердцем женщина уже не могла подняться. И Майе снова пришлось остаться. Теперь не только из-за детей, но и чтобы ухаживать за матерью.
Когда мамы не стало, у Майи окончательно опустились руки. Раньше было кому поплакаться, высказать все обиды, найти хоть каплю утешения. Теперь в целом огромном и враждебном мире остались только она и две маленькие девочки, которые смотрели на нее испуганными, беззащитными глазами.
Именно тогда у Степана появилась новая, особо изуверская мода — выгонять ее из дома ночью. Он мог поднять с постели, вытолкать в сени и щелкнуть замком. А перед этим, конечно, съездить ей по лицу.
— Иди к своему деду Никите греться! — кричал он из-за двери.
Он знал. Он прекрасно знал, что без детей, которых он оставлял в доме, она далеко не уйдет. Она садилась на холодные ступеньки, обнимала колени и тихо плакала, глядя на черное, беззвездное небо. А за дверью слышался испуганный плач детей. И она, закусив губы, стирала слезы и стучала в дверь, чтобы ее впустили обратно. В этот ад.
Всю ночь, просидев на холодных ступеньках и слушая, как за дверью похныкивают во сне ее дочки, Майя из плакавшей, затравленной женщины превратилась в сталь. Отчаяние выгорело дотла, оставив после себя холодную, ясную решимость. С первыми петухами, когда ночь начала отступать, уступая место серому, неприветливому утру, она поднялась с земли. Ноги затекли, все тело ломило, но в глазах горел новый огонь.
Утром дверь открылась. На пороге стоял Степан, помятый, с тяжелым взглядом.
— Чего встала, как столб? Иди, завтрак готовить, — бросил он ей, поворачиваясь спиной и направляясь к столу.
Майя молча вошла в дом. Она не взглянула на него, не сказала ни слова. Ее спокойствие было неестественным, почти зловещим. Она знала, что сегодня ему нужно на дальние поля, за реку, и вернется он не раньше темноты.
Как только за Степаном захлопнулась калитка, в доме закипела работа. Но это была не привычная суета по хозяйству. Майя двигалась быстро, молча, с предельной концентрацией. Она вытащила из тайника под половицей свой старый саквояж и стала складывать в него самое необходимое: скромные сбережения, зашитые в пояс, смену белья для девочек, их немногочисленные игрушки, несколько фотографий матери. Одела дочек, кутая их в самые теплые вещи, хотя на улице было не так холодно.
— Мама, мы куда? — спросила старшенькая Люда испуганно.
— В новую жизнь, дочка, — тихо, но твердо ответила Майя. — Только тише.
Они вышли огородами, петляя между покосившимися заборами, стараясь не попадаться на глаза соседям. Выбравшись на проселочную дорогу, ведущую из села, Майя, тяжело дыша, оглянулась. Позади оставалось все ее горе, вся ее сломанная молодость. Впереди была неизвестность.
Шли они недолго. Машины проносились мимо, не обращая внимания на женщину с двумя малышками и узлом. Майя уже начала паниковать, постоянно оглядываясь в ожидании увидеть на горизонте знакомую фигуру Степана, вернувшегося раньше времени. Но удача, впервые за долгие годы, улыбнулась ей.
С громким шипением пневматических тормозов рядом с ними остановилась огромная, пыльная фура. Из кабины высунулся улыбчивый парень.
Майя, почти не веря своему счастью, кивнула. Водитель по имени Саша помог ей засунуть саквояж в кабину и усадил девочек на спальное место.
Дорога была долгой. Саша, оказавшийся болтливым и добрым малым, пытался разговорить свою молчаливую попутчицу. И Майя, глядя в окно на мелькающие поля, вдруг поняла, что скрывать уже нечего. Без утайки, ровным, бесстрастным голосом, она рассказала ему все. Про Степана, про его ревность, про ночные изгнания, про жизнь в постоянном страхе. Она говорила в тайной надежде, что этот бывалый человек, видавший виды, возможно, подскажет, куда можно податься, где нужны работницы с проживанием.
Он рассказал, что недалеко от города, куда он везет груз, есть одно местечко. В деревне выкупила землю какая-то крупная фирма с целью организовать там современное тепличное хозяйство. Сейчас там как раз набирают первых работников, обещают жилье.
Майе в тот раз действительно повезло. Она была среди самых первых, кто приехал на это «местечко», которое больше походило на большую стройку посреди полей. Сначала она с девочками ютилась на квартире у местной старушки, бабушки Шуры, которая, выслушав ее историю, пожалела сирот и почти не брала денег. Майя работала не покладая рук в теплицах, с рассвета до заката. Работа была тяжелой, но это был честный труд, и ее здесь ценили.
Когда хозяйство расширилось и начали строить первые жилые дома для работников, Майя получила одну из первых маленьких, но своих квартир. Получая ключи, она расплакалась, но это были слезы облегчения.
О жизни со Степаном Майя старается не вспоминать. Эти воспоминания — как старые шрамы, они болят только если их трогать. И новые отношения она не заводит. Решила для себя: главное, чтобы дочки были сыты, одеты, здоровы и счастливы. А ей больше ничего не нужно.
«Хватит, пожила замужем, — думает она иногда, глядя, как девочки играют в своей комнате. — Да это уже не важно».
Главное — что теперь у ее детей есть дом.
Настоящий дом, где не кричат, не ревнуют к восьмидесятилетним старикам и не выгоняют в ночь. И ради этого стоило рисковать и бороться.
Автор: Анна Елизарова