Завывание вьюги за стеклом почти заглушало другой, куда более страшный для Анны звук — плач ее двухмесячного сына. Она сидела, ссутулившись, в дорогом дизайнерском кресле в детской, которая больше походила на стерильный выставочный зал, чем на уютное гнездышко. Уже третий час подряд она безуспешно пыталась успокоить маленького Степана. Он плакал, красный, надсадный, требуя чего-то, чего она, казалось, не в силах была ему дать. Или ей просто так казалось в этот бесконечный вечер.
Анне было сорок два. Эти роды, поздние, вымоленные у судьбы, были невероятно тяжелыми. Они оставили на ее теле, когда-то безупречном и подтянутом, неизгладимые следы. Следы, которые она теперь прятала под бесформенным байковым халатом, некогда купленным в спешке. Она мельком видела свое отражение в зеркале — потухшие глаза, бледная кожа, мягкий, еще не ушедший живот, грудь, тяжелая и налитая молоком. Она больше не была той самой «богиней», той ослепительной фитнес-моделью, на которой когда-то женился Артем.
Дверь в детскую с нажимом распахнулась. На пороге стоял он. Артем. Владелец крупной сети элитных фитнес-клубов, настоящий апостол «идеального тела» и бескомпромиссного успеха. Он был облачен в дорогой шелковый халат, и от него исходил запах не сна, а дорогого выдержанного виски и непререкаемого успеха. Он не делил с ней спальню с тех самых пор, как она вернулась из роддома. Он говорил, что ему «крайне необходимо высыпаться, чтобы эффективно управлять своей растущей империей».
— Ты не можешь его просто успокоить? — его голос прозвучал тихо, но каждое слово резало слух, словно отточенный скальпель.
— Я пытаюсь, Артем, — прошептала Анна, ее руки заметно дрожали, укачивая драгоценный сверток. — У него, скорее всего, опять эти колики…
— Мне абсолютно все равно, что у него там, — он сделал шаг внутрь комнаты. Он даже не взглянул на сына. Его взгляд был прикован к ней. Холодный, оценивающий, полный нескрываемого отвращения. — Ты сама-то себя в зеркало видела в последнее время?
Анна инстинктивно сжалась, ощущая ледяную волну стыда. Она слишком хорошо знала этот взгляд. Раньше он им восхищался, ловил его, словно солнце. Теперь же в его глазах читалось лишь одно — презрение.
— Я… я почти не сплю третьи сутки. Я просто невероятно устала.
— Устала она! — он громко, без тени теплоты, усмехнулся. — А я, по-твоему, не устал? Я не устал ежедневно наблюдать за тем, во что ты постепенно превращаешься? На ком я женился? На женщине, у которой был пресс, словно стиральная доска! На настоящей королеве! А что я в итоге получил? — он брезгливо, почти без участия, кивнул в сторону ее заношенного халата. — Отекшую, постоянно ноющую, от которой пахнет кислым молоком и детской присыпкой…
— Артем, умоляю, прекрати! — она взмолилась, и слезы унижения ручьем потекли из ее глаз. — Это же… это наш родной сын! Я… мое тело… оно, конечно, изменилось, но…
— Оно не «изменилось», — безжалостно отрезал он. — Оно безнадежно «испортилось». Ты сама себя запустила. Ты сознательно нарушила все наши договоренности.
Она не понимала, о каких договоренностях он ведет речь. О том, что она должна была до конца своих дней сохранять вес в пятьдесят килограммов?
— Но я ведь… я сейчас кормлю нашего ребенка…
— Это был твой личный выбор! — внезапно рявкнул он. И в этот самый момент в его глазах что-то надломилось. Пьяная, нарциссическая ярость наконец нашла свой выход. — Я не намерен дальше жить с… с этим. Я не буду просыпаться каждое утро рядом с развалиной. Ты стала мне противна.
Он грубо схватил ее за руку. Она от неожиданности вскрикнула. Степан зашелся в еще более громком плаче.
— Собирай свои вещи. Немедленно.
— Что? Куда? Артем, посмотри на улицу… там же настоящая метель!
— Мне абсолютно плевать.
Он не позволил ей даже нормально собраться. В этот момент он был не «мужем», а «собственником», который решил избавиться от бракованного товара. Он схватил ее прямо в том, в чем она была — в этом убогом халате, в стоптанных тапочках, — и потащил вниз по лестнице. Она отчаянно пыталась ухватиться за Степана, которого крепко держала на руках.
Он с силой распахнул тяжелую входную дверь. Ледяной порыв ветра, швырнув им в лица целые пригоршни колючего снега, ворвался в стерильный, сияющий чистотой холл.
— Артем! Побойся ты бога! Здесь же наш ребенок!
— Он такой же бракованный, как и ты сама, — прошипел он сквозь стиснутые зубы.
Он с жестокостью вырвал у нее из рук сумку-переноску с плачущим младенцем и швырнул ее на покрытое снегом крыльцо. Затем схватил саму Анну и грубо вытолкнул следом.
— «Испортила себе фигуру, вот теперь иди вон»! — крикнул он ей в спину, уже полуголой, стоящей на коленях в глубоком снегу.
Она в немом ужасе смотрела на него. На этого красивого, но абсолютно безжалостного мужчину, которого когда-то так сильно любила.
— Я не… у меня нет ни денег, ни ключей…
— Это теперь исключительно твои проблемы. Моя империя не должна страдать из-за твоей вопиющей лени.
Он швырнул ей в сугроб ее небольшую дамскую сумочку. Массивная дверь из красного дерева с сияющей латунной ручкой с грохотом захлопнулась.
Наступила оглушительная тишина. Лишь завывание метели и надрывный, разрывающий сердце плач двухмесячного ребенка в тонкой пластиковой переноске. Анна неподвижно сидела на снегу, в одном лишь легком халате. Ее мир рухнул в одно мгновение. Ее, вместе с крошечным сыном, только что выкинули на верную гибель.
Прошел ровно год. Крошечная, но невероятно уютная и светлая студия на самой окраине большого города. В воздухе витал не запах дорогого виски и стерильной чистоты, а ароматы свежесваренной корицы, детского мыла и… свежей хвои. Анна, склонившись над своим ноутбуком, внимательно дорисовывала сложный, многоуровневый дендроплан.
Тот прошедший год стал для нее настоящим адом. Если бы не Вероника, ее старая, добрая институтская подруга, которую она чудом нашла в тот страшный вечер, дотянувшись до телефона в своей сумочке… Вряд ли она бы выжила. Вероника, сама жившая в небольшой «двушке» с двумя своими детьми, не раздумывая, приютила ее.
Анна прошла через все круги ада: тяжелейшее воспаление легких, унизительный и несправедливый развод, в ходе которого адвокаты Артема «железно» доказали, что согласно брачному контракту ей не полагается ровным счетом ничего, так как она «злостно не выполняла свои прямые супружеские обязанности по поддержанию физической формы». Он даже демонстративно отказался платить алименты, прозрачно намекнув, что сомневается в своем отцовстве.
Она находилась на самом дне жизни. Но у нее был Степан. Он впервые осознанно улыбнулся ей, когда ему было четыре месяца, и в тот самый миг она поняла — она должна жить ради него.
Она вдруг вспомнила, кем была до встречи с Артемом. Не просто фитнес-моделью. Она была талантливым, подающим надежды ландшафтным дизайнером. Она решила завести собственный блог. По ночам, пока Степан крепко спал, она писала искренние, идущие от сердца посты о том, как можно создать «уютный и живой садик на обычном балконе». О том, как самые обычные растения способны исцелять израненную душу. Она делилась своей болью, не называя имен, и рассказывала, как маленький, хрупкий росток обычного фикуса помогал ей держаться и не сойти с ума.
Ее удивительная честность, ее безупречный вкус, ее глубокое отчаяние, постепенно переплавленное в новую красоту, нашли живой отклик в сердцах людей. Сначала пришел один, небольшой заказ. Потом второй. Потом на ее скромный, но такой душевный блог случайно наткнулся крупный застройщик, который как раз искал перспективного дизайнера для оформления «эко-пространств» в своем новом жилом комплексе.
Сейчас, спустя год, у Анны была своя маленькая, но гордая и уверенно развивающаяся фирма. У нее было две помощницы. Она сама сняла эту уютную квартиру. Она купила Степану лучшую и удобную коляску. Она… снова чувствовала себя по-настоящему живой.
А что же Артем? Она слышала мимолетные слухи. Его некогда могущественная «империя» рухнула. В период пандемии и экономического кризиса люди перестали массово покупать дорогие абонементы в элитные клубы. Он, привыкший к бесконечной роскоши, не сумел вовремя перестроиться, влез в колоссальные, дикие долги. Его партнеры, такие же беспринципные «волки», как и он сам, попросту «отжали» у него остатки бизнеса за бесценок.
Она не испытывала злорадства. Ей было уже абсолютно все равно. Он просто перестал для нее существовать.
Прошел еще один месяц. Декабрь снова вступил в свои законные права, нежно засыпав весь город первым, еще неуверенным снегом. Но этот декабрь был для Анны совершенно иным. Она стояла в самом центре того, что через несколько месяцев должно было стать «Зеленым сердцем» нового современного квартала. На ней был теплый, качественный, но не кричащий о своей цене пуховик, удобные и практичные зимние ботинки на надежной тракторной подошве и защитная каска. Она четко и уверенно отдавала распоряжения прорабу, указывая, где именно должны быть проложены кабели для системы «теплого» грунта в будущей оранжерее.
Она больше не оглядывалась назад. Слухи об Артеме, которые ей принесла Вероника, давно выветрились из ее головы, словно дым. Она была слишком занята своим новым счастьем. У нее был жесткий дедлайн по проекту, у нее был подрастающий Степан, который недавно пошел в частный ясли, и у нее, наконец, была ее собственная, наполненная смыслом жизнь.
— Анна Викторовна! — ее окликнул бригадир. — Тут к вам какой-то человек…
Он заметно замялся, подбирая подходящие слова.
— …в общем, вас настойчиво спрашивают. Стоят у ворот.
Анна слегка вздохнула. Наверное, очередной поставщик материалов.
— Попросите его подождать в вагончике, я подойду буквально через минуту.
— Да он… он не хочет туда идти, — прораб неловко переступил с ноги на ногу. — Он… выглядит довольно странно. Утверждает, что он ваш муж.
Холод, не имеющий абсолютно никакого отношения к погоде, мгновенно пронзил ее все тело. Муж? У нее не было мужа. У нее было лишь…
— Я сейчас, — ровно и спокойно сказала она, снимая свою каску.
Она медленно пошла к бытовке, где располагался ее временный походный «офис». Сердце почему-то не заколотилось в груди. Оно словно остановилось на мгновение, а потом вновь забилось, но уже в каком-то тяжелом, непривычном ритме.
Он стоял у ее вагончика, беспокойно притоптывая ногами в грязном, подтаявшем снегу.
Сначала она даже не узнала его.
Перед ней стоял опустившийся, неприятный человек. Всего год назад он был настоящим богом во плоти, с идеально проработанными мышцами, дорогим ровным загаром и холодными, стальными глазами. Сейчас же перед ней находился настоящий скелет, обтянутый серой, нездоровой кожей. Неопрятная щетина, в которой застряли какие-то крошки. Глаза — красные, бегающие, полные животного, неконтролируемого страха.
Но самое ужасное была его одежда. На нем было то самое, невероятно дорогое кашемировое пальто. Ее подарок ему на прошлый день рождения. За который она когда-то отдала целое состояние. Только теперь оно было рваным, в многочисленных пятнах от машинного масла, воротник был засален до черноты. От него исходил тяжелый запах. Пахло кислым перегаром, грязным немытым телом и безысходным отчаянием.
Он увидел ее. И его лицо, серое и отекшее, исказилось чем-то, что, вероятно, должно было напоминать улыбку.
— Аня… Анечка…
Этот голос. Тот самый голос, который кричал ей когда-то: «Иди вон!».
Анна остановилась в десяти шагах от него. Она не могла заставить себя подойти ближе. Она не чувствовала ни капли страха. Она не чувствовала и ненависти. Она испытывала лишь ледяную, почти что медицинскую брезгливость.
— Что тебе здесь нужно, Артем? — ее голос прозвучал ровно и холодно. Это был голос Анны Викторовны, уверенного в себе руководителя проекта.
Он пошатнулся на месте и сделал неуверенный шаг по направлению к ней.
— Ань… я… я тебя очень долго искал. Я… — он оглянулся на масштабную стройку, на огромный баннер с ее именем. — Я все видел… ты… молодец, конечно.
— Что тебе нужно? — повторила она свой вопрос, не меняя интонации.
— Аня, — он вдруг неожиданно упал на колени. Прямо в грязную, талую снежную кашу.
Рабочие, курившие неподалеку, моментально замолчали, с нескрываемым любопытством уставившись на разворачивающуюся драму.
— Аня, не губи ты меня! — он громко и некрасиво заплакал. Пьяные, истеричные слезы размазывали грязь по его лицу. — Они… они все у меня отняли! Все до последней копейки! Квартиру, клубы, все машины! Я… я теперь бомж, Аня! Я на вокзале ночевал!
Он пополз по направлению к ней. На своих коленях. «Приполз», — отстраненно подумала она.
— Я… я ничего не ел уже три дня. Анечка, ты же… ты же у нас святая! Ты всегда была такой доброй… Ты же не оставишь меня… в такой страшной беде!
Он дотянулся и схватил ее за край чистого, нового пуховика. Его рука, с грязными, обломанными ногтями, мертвой хваткой вцепилась в светлую ткань.
Анна инстинктивно отшатнулась, резко стряхивая его прикосновение.
— Не трогай меня.
Ее голос прозвучал тихо, но он подействовал на него, словно удар электрическим током. Артем замер на месте, лишь тихо поскуливая.
— Денег, — просипел он, задыхаясь. — Аня, дай хоть немного… хоть тысячу рублей! Хоть на хлеб! На… на хостел, чтобы не замерзнуть насмерть. Я все наконец понял, Аня! Я был таким слепым дураком! Я…
И в этот самый момент она рассмеялась. Тихим, ледяным, безрадостным смехом.
— Дураком? Ты был просто дураком?
Она пристально посмотрела на него. На этого человека, который ровно год назад, в такую же метель, вышвырнул ее с двухмесячным сыном на верную смерть. Который публично сомневался в своем отцовстве. Который позволил своим адвокатам растоптать ее в суде, открыто назвав «бракованным имуществом».
Он смотрел на нее снизу вверх, и в его глазах читалась лишь жадная надежда и животный страх. Он не испытывал раскаяния. Он просто отчаянно искал новый источник ресурса.
Она ярко вспомнила. «Испортила фигуру, иди вон!» — кричал он ей, стоя в своем шелковом халате в теплом, сияющем холле. А теперь, всего через год, он, нищий и жалкий, приполз к ней, чтобы униженно просить милостыню.
Она полезла в свою сумку. В новую, дорогую, кожаную сумку. Она достала свой кошелек. Он не сводил с него пристального, жадного взгляда.
— Знаешь, Артем, — сказала она, медленно открывая кошелек. — Я не такая, как ты. Я никогда не позволю человеку замерзнуть на улице. Даже такому, как ты.
Она достала не тысячу рублей. Она достала одну хрустящую купюру. Пять тысяч рублей.
Он громко ахнул и протянул вперед обе свои дрожащие руки, словно нищий на паперти.
Она не стала вкладывать деньги ему в руки. Она бросила купюру прямо на снег. Прямо ему под грязные, промокшие ноги.
— Возьми, — сказала она. — И купи себе еды. И билет. Подальше отсюда. Очень и очень далеко.
Он бросился на эти деньги, схватил их, мокрые и грязные, и прижал к своей груди, словно величайшее сокровище.
— Спасибо, Анечка! Спасибо, ты действительно святая!
— Это не милостыня, Артем, — ее голос зазвенел в холодном воздухе. — Это окончательный расчет.
— За что?.. — прошептал он, не понимая.
— За то, чтобы ты больше никогда в своей жизни не смел произносить мое имя. Или имя моего сына. — Она посмотрела ему прямо в глаза, и ее взгляд был стальным. — Если я хотя бы еще раз увижу тебя в радиусе километра от моего дома, от моей работы или от садика Степана, я вызову не полицию. Я найму людей, которые наглядно напомнят тебе, что такое «отжать бизнес». Ты ведь отлично понимаешь, о чем я?
Он отпрянул от нее в ужасе. В ее глазах он ясно прочитал, что она не шутит. Он увидел не прежнюю «Анечку». Он увидел Анну Викторовну.
— Уходи. Сейчас же.
Он неловко, с трудом поднялся с колен. И, не оборачиваясь, мелко семеня, прижимая к груди свою добычу, он почти побежал. Быстро растворившись в наступающих зимних сумерках.
Анна стояла еще несколько минут, глядя ему вслед. Она не чувствовала торжества или триумфа. Она не чувствовала и капли жалости. Она чувствовала лишь… долгожданную завершенность. Словно она только что вынесла на помойку последний, самый вонючий и тяжелый мешок с мусором из своего чистого, светлого дома.
Прошло еще полгода. Был теплый, солнечный май.
«Зеленое сердце» нового квартала билось ровно и радостно. Оно было торжественно открыто. Люди, для которых она когда-то, сидя на кухне у Вероники, рисовала свои первые эскизы, теперь гуляли по извилистым дорожкам. Молодые мамы с колясками неспешно сидели на удобных, продуманных скамейках, которые она сама проектировала. В воздухе витал не запах строительной пыли, а нежный аромат цветущей сакуры и свежей, влажной после полива земли.
Анна сидела на мягкой траве, под раскидистой молодой ивой. На ней были простые удобные джинсы и белая футболка. Она с нежностью наблюдала, как Степан, уже уверенно стоящий на своих крепких ножках, сосредоточенно и старательно гонялся за порхающей желтой бабочкой. Он был здоровым, крепким, веселым мальчишкой, наполнявшим ее жизнь светом.
— Ма-ма! — радостно крикнул он, споткнувшись о собственную тень, и с смехом плюхнулся на упругий газон.
Анна рассмеялась, подхватывая его и крепко прижимая к себе. Он пах солнцем, детством и свежим молоком.
Она посмотрела на него. На свое самое главное и любимое творение. А потом окинула взглядом и весь этот сад — свое второе, не менее важное творение. Она больше не чувствовала себя «испорченной» или «бракованной». Она чувствовала себя… цельной. Она не «вернула себе фигуру», о которой так много и злобно рассуждал Артем. Она вернула себе саму себя. Ту, настоящую Анну, которая умела не только качать пресс, но и создавать новую жизнь, новую красоту. И эта новая Анна была в тысячу раз сильнее, мудрее, красивее и, что самое главное, счастливее той самой «богини», которую когда-то давно вышвырнули в метель.
И в ее душе навсегда расцвел сад, который оказался гораздо прочнее и прекраснее любых стен, что когда-то пытались ее удержать.