Тишина в квартире была особенной, густой и тягучей, как остывающий мёд. Она впитывала в себя все звуки вечернего города за окном, превращая их в глухой, отдалённый гул. И именно в этой тишине голос Алисы прозвучал с такой резкостью, будто кто-то провёл острым ножом по хрустальному бокалу.
— Ты опять заказывала эту дрянь?
София, свернувшаяся калачиком на потёртом диване в гостиной, вздрогнула, но не подняла головы. Она лишь глубже уткнулась в подушку, словно пытаясь в ней исчезнуть. В руках у неё, как волшебный камень, светился экран смартфона, отбрасывая на её юное лицо призрачное, блаженное сияние. Уголки губ были подняты в едва уловимой, но безошибочно счастливой улыбке.
Алиса стояла на пороге кухни, застывшая, как изваяние. Скрещенные на груди руки, жёсткая линия губ, взгляд, который не скользил, а впивался в пустую картонную коробку из-под пиццы, лежавшую на столе. Для неё эта коробка была не просто мусором. Это был символ. Символ слабости, безволия и того хаоса, который медленно, но верно подтачивал устои её идеального, выстроенного с таким трудом мира.
— Я с тобой разговариваю, — Алиса сделала несколько шагов вперёд. Её каблуки отстукивали по паркету чёткий, почти военный марш. Она была хозяйкой этой территории, и сейчас её патрулировала. — Мы же договорились. Договорились питаться нормально. Я вчера готовила куриный суп с овощами. Он стоит в холодильнике, нетронутый, покрываясь плёнкой. Ты предпочитаешь эту… cardboard delight?
— Я была голодная, — прорычала в ответ София, её пальцы продолжали порхать по экрану, выписывая виртуальные узоры. Она не смотрела на сестру, её весь мир сузился до этого светящегося прямоугольника.
Алиса подошла вплотную. Она не видела всего текста, но ей хватило мельком увиденного потока смайликов-сердечек, восклицательных знаков и игривых, кокетливых фраз. Что-то внутри неё, и без того израненное после болезненного расставания с Марком, сжалось в тугой, болезненный комок. Эти три месяца её жизнь была чёрно-белой кинолентой, где еда не имела вкуса, а утро не приносило радости. А София… София пылала. Её счастье было дерзким, ярким фейерверком в ночи Алисиной тоски, и этот свет резал глаза, словно незаслуженная милость.
— Кто это? — вопрос вырвался у Алисы сам по себе, грубый и оголённый, лишённый всяких прикрас.
София вздрогнула, будто её ошпарили кипятком. Её большой палец замер над экраном, а счастливая улыбка испарилась, оставив после себя лишь маску испуга. Она с резким, воровским движением перевернула телефон экраном вниз и прижала его к груди. Этот жест был красноречивее любых слов.
— Подруга, — бросила София, пытаясь вдохнуть в свой голос беззаботность, но получилось фальшиво и неубедительно.
— Подруга, — протянула Алиса, медленно, как пантера, обходя диван. Она остановилась прямо за спиной сестры, чувствуя исходящее от неё тепло и напряжение. — Какая-то очень восторженная у тебя подруга. Ты в последнее время вся на иголках, взвинченная, но стоит тебе уткнуться в этот проклятый экран — и ты расцветаешь, как бутон под первым солнцем.
София резко села, заслоняя телефон своим телом, словно он был не устройством связи, а сокровенной частью её самой, которую нужно защитить от вторжения.
— Алиса, отстань. Какая тебе, в сущности, разница?
— Мне есть разница, что происходит в моём доме. И с моей сестрой, — отчеканила Алиса, делая убойный акцент на слове «моей». Квартира была их общей, полученной в наследство от родителей, но с их гибелью Алиса инстинктивно взяла на себя роль хозяйки, опекуна, старшей. — Ты пропадаешь по вечерам. Возвращаешься за полночь, от тебя пахнет чужим парфюмом и ночным воздухом. Ты отмалчиваешься, уходишь от ответов. Я думала, может, у тебя неприятности, что ты влипла во что-то. Но сейчас я вижу — у тебя не проблемы. У тебя тайна. Большая, жирная, липкая тайна.
Воздух в гостиной сгустился, стал тяжёлым и спёртым, им было трудно дышать. София смотрела на сестру исподлобья, её глаза, всего минуту назад сиявшие безмятежным светом, теперь потемнели и стали колючими.
— Мне уже двадцать два, Алиса! Я не ребёнок, чтобы отчитываться перед тобой за каждый свой чих!
— Ты живёшь под моей крышей, София! На всём готовом, между прочим! — голос Алисы зазвенел, выходя на высокие, почти истеричные ноты. — Это я хлопотала о твоём трудоустройстве! Это я ночами сидела с тобой, когда ты не могла сдать сессию! Я думала, между нами есть хоть какая-то доля доверия! — она била точно в цель, давя на рычаги вины и долга, которые сама же годами встраивала в сознание младшей сестры.
София молчала, лишь белые костяшки её пальцев, сжимавших телефон, выдавали внутреннюю бурю. И тут аппарат в её руке тихо и предательски завибрировал. Сообщение. Алиса уловила этот едва слышный гул, увидела, как дёрнулась кисть сестры, как та инстинктивно потянулась взглянуть на экран. И этого было достаточно. Последняя нить, сдерживающая её ярость, лопнула.
— Дай сюда телефон, — приказала Алиса, резко протягивая раскрытую ладонь. Её рука не дрожала.
— Что? Ты совсем с катушек слетела? — София отпрянула, прижимая заветный прямоугольник к себе.
— Я сказала, дай сюда телефон! — повторила Алиса, и её голос стал низким, обезличенным, полным леденящей душу ярости. — Если у тебя там действительно «просто подруга», то в чём проблема? Поделись со мной! Покажи мне эту волшебницу, что способна так осчастливить мою сестру!
Она сделала резкий выпад, пытаясь вырвать аппарат, но София, как угорь, выскользнула из её хватки и отпрыгнула к арочному проёму, ведущему в прихожую. Лицо её побелело, но в глазах горел вызывающий, дикий огонь.
— Не смей трогать меня! И не смей лезть в мою личную жизнь! — выкрикнула она, и её голос сорвался на фальцет.
— В этом доме нет ничего «твоего»! — закричала ей в спину Алиса, и её крик прозвучал оглушительно в наступившей тишине. — Здесь всё общее! А значит, в конечном счёте — МОЁ!
Но София уже не слушала. Она метнулась в свою комнату, и следующий звук — чёткий, сухой щелчок поворачиваемого ключа — прозвучал для Алисы громче любого хлопка двери. Он был финальным аккордом. Признанием. Объявлением войны.
Алиса осталась одна посреди гостиной. Дрожь, мелкая и неконтролируемая, пробежала по её телу. Она обхватила себя руками, пытаясь унять эту внутреннюю бурю. Запертая дверь была не просто препятствием. Она была стеной. Баррикадой, за которой укрылся враг, обладающий страшной, разрушительной силой — правдой, которую Алиса боялась узнать больше всего на свете.
Она стояла неподвижно, вслушиваясь в звенящую тишину. Из-за двери не доносилось ни звука. Ни плача, ни шарканья, ни приглушённого голоса. Эта немая сцена была страшнее истерики. Она означала, что София не раскаивается. Она зализывала раны, собиралась с силами, чтобы продолжить охранять свой порочный секрет.
Яд подозрений начал медленно растекаться по венам Алисы, отравляя каждую клеточку её сознания. Кто? Кто мог заставить её сестру, всегда такую покладистую и зависимую, так яростно обороняться? Это должен был быть кто-то очень значимый. Кто-то, чьё имя было для Алисы табу. Парень из плохой компании? Мужчина, обременённый семьёй? Варианты возникали и рассыпались, как пыль, ни один не казался достаточно весомым, чтобы разорвать сестринскую связь.
Она на цыпочках подкралась к двери и приложила ухо к холодному дереву. Ничего. Лишь тихий гул собственной крови в ушах. Она осторожно, как сапёр мину, дотронулась до металлической ручки. Заперто. Это простое подтверждение, эта физическая невозможность проникнуть внутрь, разожгли в ней холодную, рациональную злость. Её дом. Её правила. Её сестра, строящая в её же крепости свою, враждебную цитадель.
Она отошла от двери и медленно вернулась в гостиную. Её взгляд упал на диван, на смятую подушку, в которой ещё хранилось тепло тела Софии. И вдруг, как удар током, её пронзило воспоминание. Месяц назад. Они сидели здесь же, смотрели какую-то сентиментальную комедию, и Алиса, снова поддавшись волне самосожаления, заговорила о Марке. Она сказала что-то о том, как горько и несправедливо, что он вычеркнул её из своей жизни одной фразой, будто стёр ластиком. И София… что она тогда сказала? «Может, ему тоже было нелегко принять это решение. Люди часто надевают маски, Алиса. Мы редко видим их истинные лица». Тогда Алиса пропустила это мимо ушей, счла неудачной попыткой философского утешения. Но сейчас эти слова обрели новый, зловещий смысл. Они звучали как оправдание. Почти как защита.
В груди у неё что-то оборвалось, провалилось в бездну. Нет. Этого не может быть. Это было бы слишком чудовищно, слишком цинично даже для самого извращённого сценария. Марк. Человек, разбивший её сердце в дребезги, который три месяца назад заявил, что им «нужно сделать паузу», и исчез, перекрыв все каналы связи. Марк, которого София знала с четырнадцати лет. Которого она робко называла «твоим принцем на белом мерседесе».
Память, как предатель, начала вытаскивать на свет другие, мелкие и незначительные детали. Осколки прошлого, которые теперь, при ближайшем рассмотрении, складывались в ужасающую картину. Как София отводила взгляд, когда Алиса рыдала, вспоминая его. Как она настойчиво меняла тему разговора. Её внезапные «девичники», которые участились как раз с того самого рокового дня. Её счастливая, тайная, интимная улыбка, адресованная экрану телефона…
Нет. Она не хотела в это верить. Но червь сомнения уже проложил в её душе туннель, и оттуда потянуло ледяным сквозняком абсолютного ужаса. Ей нужны были доказательства. Железные, неопровержимые. Сию же секунду.
Она ринулась в прихожую, к старому бабушкиному комоду, где в жестяной коробке из-под монпансье хранилась всякая домашняя рухлядь: старые фотографии, сломанные браслеты и связка ключей от всех, даже давно не используемых, замков в квартире. Пальцы её дрожали, выуживая из-под вороха мелочи нужный. Вот он. Маленький, тусклый, слегка заржавевший ключ от комнаты Софии. Он не использовался с тех пор, как сестра пошла в старшие классы и потребовала «личное пространство».
Сжимая в потной ладони холодный металл, она вернулась к двери. Сердце колотилось где-то в висках, оглушая её собственным стуком. Она действовала на автопилоте, ведомая уже не гневом, а слепой, животной потребностью докопаться до истины, какой бы ужасной она ни оказалась. Ключ с лёгким сопротивлением вошёл в скважину. Скрип, щелчок — и замок сдался.
Она толкнула дверь. София сидела на краю кровати спиной к входу, в огромных наушниках, погружённая в экран ноутбука. Она была так увлечена, так растворена в происходяшем на мониторе, что не услышала ни скрипа замка, ни шагов. А на экране было лицо. Улыбающееся, до боли, до слёз, до тошноты знакомое лицо Марка. Он что-то говорил, и София смеялась в ответ — тихим, счастливым, грудным смехом, того самого смеха, который Алиса не слышала от неё целую вечность.
Алиса застыла на пороге. Воздух перестал поступать в лёгкие. Весь мир сжался до этого кадра: её сестра, её плоть и кровь, ворующая осколки её собственного разбитого счастья, и мужчина, который предал её самым подлым, самым двойным образом.
— Какая милая у тебя «подруга», — прошептала она, и её шёпот был страшнее любого крика. Он прозвучал как приговор в гробовой тишине комнаты.
София вздрогнула, как от удара хлыстом, и резко обернулась. Ужас, застывший на её лице, был красноречивее тысяч слов и извинений. Паника, стыд и отчаянная попытка что-то скрыть смешались в её широко распахнутых глазах. Одним судорожным движением она захлопнула крышку ноутбука, пытаясь спрятать, уничтожить доказательства. Но было поздно. Лицо Марка, его улыбка, его голос — всё это уже повисло в воздухе, отравляя его навсегда.
— Алиса… — выдохнула она, и её голос был тонким и обрывающимся. — Пожалуйста, это не то, о чём ты подумала…
— Не то? — Алиса сделала шаг вперёд. Она не кричала. Её голос был низким и монотонным, будто доносящимся из-под земли. — А что же это, София? Сеанс психологической поддержки? Решила проверить, как поживает мой бывший, раз уж он не отвечает на мои отчаянные сообщения?
Она медленно приближалась к кровати, и каждый её шаг отдавался в тишине тяжёлым эхом. Весь мир теперь был заключён в четырёх стенах этой комнаты: бледное, испуганное лицо сестры, ноутбук — немой свидетель предательства, и всесокрушающая, физическая боль в её собственной груди, сдавливающая сердце стальными тисками.
— Как давно? — спросила она, останавливаясь в двух шагах. Этот простой вопрос повис в воздухе, наливаясь свинцовой тяжестью.
София молчала, уставившись в пол. Её плечи мелко дрожали. Она выглядела как пойманный за руку вор, жалкая и испуганная. Но жалости Алиса не чувствовала. Внутри неё была лишь выжженная пустыня, где ветер гулял среди руин её прежней жизни.
— Я спросила, как давно? — повторила она, и в её голосе зазвенела сталь.
— Почти сразу… как вы расстались, — прошептала София, не поднимая глаз.
Почти сразу. Эти два слова взорвались в сознании Алисы, разрывая его на тысячи окровавленных осколков. Она вспомнила всё: свои ночи, проплаканные до рассвета, подушку, мокрую от слёз, бесконечные звонки на его номер, которые уходили в пустоту. Она вспомнила, как София сидела рядом, держала её за руку и говорила, что он негодяй и она заслуживает лучшего. И всё это время, возможно, буквально через минуту после этих утешений, её сестра брала в руки телефон и писала ему. Пересылала ему смешные картинки. Договаривалась о тайных встречах в кафе или, боже упаси, здесь, в этой самой квартире, пока Алиса была на работе.
— Значит, пока я здесь, в этой самой комнате, разрывалась от боли, ты… что, строила своё маленькое счастье? На моих костях? На моих руинах? — Алиса горько усмехнулась. Картина была настолько абсурдной, настолько чудовищной, что не укладывалась в голове. — Как ты могла? Просто скажи мне, КАК? Я — твоя сестра. Твоя кровь. Я зашивала твои разбитые коленки и выслушивала твои первые любовные драмы. А ты… ты просто взяла и воткнула мне нож в спину. И ещё умудрилась провернуть его.
— Всё было не так! — София наконец подняла на неё глаза. В них стояли слёзы, но сквозь них пробивалось что-то другое — отчаянное, упрямое желание оправдаться. — Мы не планировали! Всё получилось случайно! Он написал первым… спросил, как ты, беспокоится. А потом… мы просто начали общаться. Он другой со мной, Алиса! Совсем другой! Он не тот холодный и закрытый человек, каким был с тобой!
Этот последний довод добил Алису окончательно.
— Другой? — её голос сорвался на шипящий, ядовитый шёпот. Она больше не могла сдерживать бушующую внутри чёрную, удушающую лаву гнева. — Конечно, он другой! Потому что я требовала от него ответственности! Зрелости! Я хотела, чтобы он строил со мной будущее, а не играл в вечного студента! А ты… ты позволяешь ему всё! Ты удобная, София! Удобная и непритязательная! Ты как мягкий диван, на который можно присесть, отдохнуть и не нести никакой ответственности! Ты всегда была такой — готовая подобрать то, что упало со стола у других!
Она не хотела быть такой жестокой, но слова, острые и ядовитые, рвались наружу сами. Ей хотелось, чтобы София почувствовала хотя бы тень той агонии, что пожирала её изнутри.
— Убирайся, — сказала Алиса глухо, её голос внезапно осип.
София застыла, её лицо исказилось от шока и непонимания.
— Что?
— Собирай свои вещи и уезжай из МОЕГО дома! Прямо сейчас! Или ты думаешь, раз моего парня увела, то я позволю тебе и дальше жить в моём пространстве? Дышать моим воздухом? Предательница!
— Подожди, Алиса!
— Убирайся. Я не шучу, — Алиса отчеканила каждое слово, ледяное спокойствие внезапно вернулось к ней. Она указала рукой на дверь. — Собирай свои чемоданы и исчезай. Можешь бежать к нему. Раз он с тобой такой «другой», пусть докажет это. Пусть покажет, какой он рыцарь. Давай, мне не терпится на это посмотреть.
— Алиса, пожалуйста, не делай этого… Куда я пойду? — в голосе Софии зазвучала откровенная, животная паника.
— Это больше не моя забота, — отрезала Алиса. Она развернулась и пошла к выходу, чувствуя, как спина немеет под тяжестью взгляда сестры. Она понимала, что этот шаг — билет в один конец. Что назад дороги не будет. Но дышать одним воздухом с человеком, который нанёс ей такую рану, было равносильно медленному самоубийству.
Она остановилась в дверях, не оборачиваясь.
— У тебя есть час.
Этот час стал самым долгим в её жизни. Он растянулся, как раскалённая смола, медленной, мучительной каплей. Алиса не пошла в гостиную. Она прошла на кухню и села за стол, спиной к коридору. Она не желала видеть этот позорный исход. Но она не могла не слышать.
Сначала — гробовая тишина. Та самая, когда кажется, что мир замер в ожидании. Затем — приглушённый скрип дверцы шкафа. И понеслось. Звуки апокалипсиса. Шуршание ткани, срываемой с плечиков. Глухой стук каблуков о дно чемодана. Резкий, разрывающий тишину звук застёгиваемой молнии. Каждый шум был для Алисы ударом хлыста. Она сидела недвижимо, вцепившись пальцами в столешницу так, что суставы побелели, и представляла, как её сестра — её маленькая Софи, которую она когда-то учила читать по слогам, — методично, вещь за вещью, стирает своё присутствие из их общего прошлого.
Гнев остыл, оставив после себя странное, пугающее ощущение пустоты. Не было ни сомнений, ни желания всё исправить. Было лишь понимание хирургической необходимости ампутации. Предательство Софии было не ошибкой, не юношеской глупостью. Оно было диагнозом. Оно показало, что всё, во что она верила, — сестринская любовь, взаимовыручка, благодарность — было хрустальным замком, разбившимся от первого же неосторожного прикосновения реальности.
Когда звуки за дверью стихли, Алиса поняла, что час истёк. Она услышала тихие, неуверенные шаги в коридоре. София остановилась за её спиной. Алиса чувствовала её присутствие кожей — как холодное пятно в тёплом воздухе кухни.
— Я всё, — сказала София. Её голос был чужим, безжизненным и хриплым.
Алиса не обернулась. Она смотрела на свою руку, лежащую на столе, и видела каждую прожилку, каждую крошечную родинку.
— Ключи оставь на комоде, — сказала она ровным, лишённым эмоций тоном.
Пауза затянулась. Алиса буквально физически ощущала, как София собирается с духом, чтобы нанести прощальный, самый сокрушительный удар.
— Знаешь, а я ведь… я не жалею, — наконец выдохнула София, и в её голосе появились нотки злой, отчаянной бравады. — Он сказал, что с тобой он задыхался. Что ты его не любила, а владела им. Ты строила из него того, кого хотела видеть, а не принимала таким, какой он есть. С ним я впервые почувствовала себя не чьей-то младшей сестрой, не тенью, а личностью. Женщиной. Так что да, я ухожу. И я надеюсь, ты будешь счастлива здесь, в одиночестве, в своей стерильной, идеально выстроенной тюрьме. Наслаждайся своими правилами.
Это был удар ниже пояса, рассчитанный и безжалостный. Но Алиса не дрогнула. Она медленно поднялась из-за стола и только тогда повернулась к сестре. София стояла на пороге кухни с большим чемоданом на колёсиках и перекинутым через плечо объёмным рюкзаком. Её лицо было бледным, под глазами — фиолетовые тени усталости, но смотрела она прямо, с вызовом и ненавистью.
— Если ты сказала всё, что хотела, то проваливай, — тихо, но очень чётко произнесла Алиса. — И закрой за собой дверь. Навсегда.
Она увидела, как в глазах Софии что-то дрогнуло. Та, наверное, ждала слёз, истерики, мольбы — любой эмоциональной реакции. Но не дождалась. София резко, почти грубо развернулась и, не проронив больше ни слова, зашуршала колёсиками чемодана по направлению к выходу. Через несколько секунд Алиса услышала лязг ключей, брошенных на мраморную столешницу комода. И наконец — финальный, оглушительный в своей окончательности щелчок замка входной двери.
Всё. Конец.
Алиса осталась одна. Тишина, которая воцарилась после, была иной. Не напряжённой, а абсолютной, мёртвой, вакуумной. Она медленно, как лунатик, прошлась по квартире. Заглянула в комнату Софии: зияющий пустотой шкаф, голый матрас, на прикроватной тумбочке — забытая пара серёжек-гвоздиков. В воздухе ещё витал сладковатый запах её духов — «Чёрный Опиум». Аромат, который Алиса когда-то сама ей подарила.
Она вернулась в гостиную. Её взгляд упал на ту самую картонную коробку из-под пиццы. Нелепый, дешёвый кусок картона, ставший спусковым крючком для катастрофы. Она взяла её в руки, чтобы выбросить, и замерла.
Победа. Она одержала победу. Она отстояла свои принципы, свою гордость, свою территорию. Она изгнала предательницу, вырезала раковую опухоль из своего организма. Она осталась одна. Полновластная хозяйка в своей тихой, чистой, безупречной крепости.
Алиса опустилась на диван, сжимая в руках пустую, пахнущую сыром и колбасой коробку. И только тогда, в оглушительной, абсолютной тишине своей победы, она позволила себе осознать, какой ценой она за неё заплатила. Она выиграла одиночество. Безраздельное, всепоглощающее, эхом отдающееся в пустых комнатах. И слёзы, которые она так яростно сдерживала все эти недели и месяцы, наконец хлынули из её глаз — беззвучные, горькие и обжигающе горячие, оставляющие на картоне тёмные, безнадёжные пятна.