Жизнь Артемки, семилетнего мальчишки, текла размеренно и предсказуемо, как тихий ручей в пологих берегах. Их деревянный дом на краю деревни, пахнущий свежим хлебом и смолой, был его целой вселенной. А центром этой вселенной был отец, Степан, человек с натруженными, твердыми руками, но с неожиданно мягким взглядом, который светлел, когда он смотрел на сына.
Однажды, поздним вечером, когда за окном бушевала непогода, Степан вернулся из леса не с дровами, а с живым комочком трепетного серого страха. Это был волчонок, крошечный, едва покрытый шерсткой, с глазами-бусинками, в которых плескался целый океан неизведанной лесной жизни.
— Пап, что это? — прошептал Артемка, замирая у порога.
— Нашел в буреломе, — глухо ответил Степан, ставя дрожащего зверька на теплый пол возле печки. — Волчицу, видно, медведица задрала. Он один остался.
В дверях появилась мать, Анна, и ахнула, поднеся руки к губам:
— Степан, да ты в своем уме? Волк! В доме! Да все в деревне с ума сойдут!
— Молчи, Анна, — строго, но беззлобно сказал отец. Он посмотрел на сына, и в его глазах зажглась искра непонятной мальчику решимости. — Смотри, Артем, это теперь наша с тобой ответственность. Он не игрушка. Он… гость. И гостю в беде не отказывают.
С того дня в жизни мальчика началась новая, ослепительно яркая глава. Он назвал волчонка Серым, и это имя стало для него священным, как молитва. Новость о «ручном волчонке» мигом облетела деревню. Первой с проверкой явилась соседка, суровая бабка Агафья, чей муж когда-то пал от волчьих зубов.
— Безумие! — качала она головой, стоя на пороге и косясь на зверька, который спал, прижавшись к Артемкиной ноге. — Зверь он и есть зверь. Инстинкт его возьмет свое, гляди, дитю шею перекусит во сне.
— Не перекусит, — упрямо твердил Артемка, обнимая Серого. — Он же добрый!
Степан молча слушал, а потом сказал, обращаясь больше к Агафье, чем к сыну:
— Всякая душа ищет доброты, Агафья Петровна. Даже волчья. Посмотрим, что сильнее: инстинкт или эта самая доброта.
Серый рос не как питомец, а как младший брат, неуклюжий и любопытный. Они были неразлучны. Дни напролет летели в вихре совместных забав. Артемка ползал по полу на четвереньках, подражая своему другу, а Серый, в свою очередь, пытался усесться на старый ковер, склонив голову над раскрытым букварем.
— Смотри, папа, — восторженно кричал мальчик, — он учится читать вместе со мной! Вот букву «А» узнал!
Отец, сидя за своим столярным верстаком, лишь улыбался в усы:
— Вижу, сынок. Может, и до интегралов вместе дойдете.
Зная, что после зазубренных правил и решенных задач его ждет пушистый друг, Артемка занимался с удвоенным рвением. По вечерам, когда Анна садилась за прялку, а Степан чинил упряжь, мальчик шептал волчонку свои самые сокровенные секреты.
— Понимаешь, Серый, — доверительно говорил он, обняв его за шею, — я вчера Ваську соседского побил. Он гусенка обижал. Мама ругалась, но я не жалею. А еще… я боюсь темноты. Никому не говори, ладно?
Серый, прижав теплый бок к его ноге, внимательно слушал, и в его глазах-озерах плескалось безграничное понимание и преданность. Он лизал Артемке щеку, словно говоря: «Ничего, я с тобой. Мы справимся».
Летом они бегали по полям за домом, и ветер, казалось, пел им песни свободы. Они лежали в высокой траве, глядя на проплывающие облака, и Артемка мечтал вслух:
— Вот вырастем, и мы с тобой уйдем в самые дремучие леса, все узнаем, все увидим! Мы же братья, правда?
Казалось, эта идиллия, это хрупкое, но такое прочное счастье, продлится вечно. Но время, неумолимый скульптор, продолжало свою работу. Небольшой комочек вытянулся в стройного, сильного зверя с мощными лапами и пронзительным, знающим взглядом.
Инстинкты, дремавшие глубоко внутри, начали просыпаться. По ночам Серый поднимал голову к луне и издавал тихие, протяжные звуки, полные тоски по чему-то безвозвратно утраченному. Однажды он сорвался с цепи и весь день пропадал в лесу, а вернулся вечером задумчивый и возбужденный, с запахом хвои и свободы на шерсти.
Стало ясно, что приручить настоящего хозяина чащи невозможно. Его душа принадлежала ветру, звездам и тайным тропам.
— Нельзя его больше держать, сынок, — тихо сказал однажды Степан, глядя, как Серый напряженно всматривается в лесную чащу. — Это тюрьма для него. Не по своей воле он с нами жил, а по несчастной. Теперь его воля зовет.
Серого переселили в просторный, крепкий вольер. Но однажды утром Артемка, подбежав к его жилищу с миской его любимых сухарей, обнаружил лишь разрытую землю у забора и пустоту. Пустоту, которая оглушительно кричала в его детском сердце.
— Серый! Серый! — закричал мальчик, и его голос сорвался в отчаянный шепот. Он бросился бежать к лесу, звать, плакать, но в ответ ему отвечало лишь молчание вековых деревьев.
Он плакал так, как плачут только дети, – всем существом, отчаянно и безутешно. Он не прикасался к еде, не выходил из дома, просто сидел на крыльце и смотрел на опустевший вольер.
— Детка мой, — присела рядом Анна, гладя его по волосам. — Он не мог иначе. Он вернулся к своей жизни. Но он никогда не забудет нас. Не забудет тебя.
Через месяц родители, чтобы как-то заполнить зияющую дыру в его жизни, принесли в дом маленького, виляющего хвостом щенка, рыжего и ушастого.
— Это Лыско, — сказал Степан. — Он теперь тебя ждать будет.
Новый питомец был веселым и преданным, он старался изо всех сил, лизал Артемке руки, приносил палку, и постепенно его ласки и шалости смогли отогреть озябшую душу мальчика. Он привязался к Лыско, но в самом потаенном уголке его сердца всегда жила тихая, ноющая грусть, словно тень от пролетевшей птицы. Он часто смотрел на опушку леса, и ему казалось, что между стволами мелькает знакомый серый силуэт.
Прошли годы. Мальчик вырос, превратился в строго и молчаливого парня с задумчивым взглядом. А вместе с ним подросли и страхи, которые жили в деревне. Наступила суровая, беспощадная зима. Мороз сковал землю стальными тисками, снега выпало по пояс, и в лесу начался голод. Из чащи, гонимые отчаянием, к человеческому жилью начали выходить серые тени. Волки.
Сначала они держались на расстоянии, но с каждым днем их наглость росла. Они утащили несколько овец, и в глазах людей поселился старый, как мир, страх. Собрался сход.
— Резать их надо, пока все стадо не перепортили! — горячился сосед Василий, отец того самого Васьки. — Я своих собак натравлю!
— Собак? — усмехнулся старый охотник дед Митрий. — Твои псы, Васенька, при виде этой стаи под хвост себе спрячутся. Там вожак — умнее иного человека. Его не возьмешь.
Артем молча слушал, сидя на лавке, и сердце его сжималось от тревоги. Он почему-то был уверен, что знает, кто этот вожак.
Поздним вечером он возвращался домой из соседней деревни, куда отвозил к фельдшеру больную тетку. Он шел быстрым шагом, чувствуя, как ледяной ветер пробирается под одежду. Последний отрезок пути пролегал через поле у самого леса. И именно там, в синеватом мраке зимних сумерек, его и окружили.
Сначала он услышал тихий шорох, потом еще один. Потом из-за темных стволов берез начали появляться силуэты. Они возникали бесшумно, словно призраки, рожденные самой ночью. Горящие в темноте глаза, холодные, безжалостные точки. Хриплое, учащенное дыхание, создающее в морозном воздухе маленькие клубы пара. Тихое шарканье лап по снегу.
Сердце Артема замерло, потом забилось с такой силой, что звон стоял в ушах. Он оглянулся – сзади, справа, слева. Везде они. Он вспомнил слова деда Митрия и понял, отчетливо и ясно: помощи ждать неоткуда.
Впереди стаи шел матерый вожак. Он был крупнее других, его густая шерсть была покрыта шрамами, а взгляд был тяжелым и властным. Он приближался не спеша, с убийственным спокойствием. До Артема оставались считанные метры. Парень зажмурился, мысленно прощаясь с родителями, с Лыско, с этим миром, готовясь к неотвратимому. Перед глазами пронеслась вся его жизнь, и ярче всего — образ маленького серого комочка у печки.
Но вдруг что-то произошло. Шаги вожака прекратились. Возникла звенящая, необъяснимая тишина. Артем осторожно приоткрыл глаза.
Огромный волк стоял неподвижно, его ноздри трепетно раздувались, втягивая воздух. Он принюхивался с каким-то странным, почти болезненным напряжением. Казалось, он не верил своим чувствам. Он сделал еще один шаг, уже не угрожающий, а осторожный-предостерегающий. Его взгляд, полный хищной ярости, вдруг дрогнул. В глубине желтых глаз вспыхнула искорка чего-то давно забытого — узнавания, растерянности, боли.
Прошла еще одна вечность. Волк подошел так близко, что Артем почувствовал его теплое дыхание на своем лице. Он смотрел в эти знакомые глаза и не мог пошевелиться. И тогда могучее животное, не сводя с парня глаз, медленно, почти неуверенно, вильнуло хвостом. Один раз, другой. Это был тот самый жест, который он делал в детстве, когда Артемка возвращался из школы.
Потом из груди вожака вырвался не рык, а какой-то странный, низкий звук, похожий на стон. Он резко развернулся к своей стае. Последовало повелительное, короткое рычание, полное такой неоспоримой власти, что все остальные волки, застывшие в ожидании, мгновенно отпрянули, опустив головы. Вожак метнулся в сторону леса, и серая вереница теней беззвучно последовала за ним, растворившись в темноте меж деревьев так же быстро, как и появилась.
Артем еще долго стоял на поле, не в силах пошевелиться, не веря в свое спасение. По его лицу текли слезы, они замерзали на щеках, но он не замечал этого. Он был жив.
Когда он, обессиленный, вошел в дом, его встревоженные родители бросились к нему.
— Сынок, что с тобой? Ты весь белый! — испугалась Анна.
— Волки… — с трудом выговорил Артем. — Они меня окружили на поле.
Степан побледнел и схватился за ружье, висевшее на стене.
— Как ты вырвался?
Артем посмотрел на отца, и его глаза наполнились слезами, но это были слезы не страха, а бесконечного, всепоглощающего счастья и грусти одновременно.
— Он меня узнал, папа, — прошептал он, и голос его дрожал. — Вожак… это был Серый. Он подошел ко мне, посмотрел в глаза… и вильнул хвостом. Потом увел стаю. Он меня узнал!
Анна ахнула, закрыв лицо руками. Степан медленно опустил ружье. Его сильные, рабочие руки дрожали. Он подошел к сыну, обнял его за плечи и притянул к себе, как в детстве.
— Вот видишь, — хрипло проговорил он, и его собственные глаза блестели. — Вот видишь, сынок… Я же говорил. Никакой инстинкт не сильнее доброты. Никакой.
С того дня волки больше не беспокоили деревню. Голод отступил, а вместе с ним и страх. А Артем знал, что где-то там, в глубине заповедного леса, живет его старый друг, хранитель детства и самой чистой, самой верной связи, какая только может быть. Связи, которую не в силах разорвать ни время, ни расстояние, ни суровые законы природы. И эта мысль согревала его душу долгими зимними вечерами, напоминая, что добро, подаренное даже дикому зверю, возвращается бумерангом спасения и любви, способной растопить лед самого лютого холода.