Ледяной осенний ветер гнал по асфальту опавшие листья, закручивая их в унылые, грязные вихри. Казалось, сама природа выворачивала наизнанку свою неприбранную изнанку. Анна шла по этому ветру, кутаясь в пальто, но ощущение холода и стужи шло не снаружи, а изнутри. Оно было липким и неприятным, и никакой шарф не мог от него защитить.
У входа в подземный переход, на своей привычной лавочке, сидела она. Та самая женщина, к которой Анна направлялась с смесью отчаяния и последней надежды. Мария Ивановна. Местная прорицательница, сказительница судеб, а для кого-то — просто одинокая старуха с вокзала. Её тёмное, испятнанное непогодой лицо казалось высеченным из старого, потрескавшегося дерева. На коленях лежала её неизменная спутница — выцветшая, засаленная котомка, набитая бог весть чем.
Анна замедлила шаг, внезапно охваченная робостью. Стоило ли это делать? Стоило ли опускаться до этого? Но память о вчерашнем вечере, о трёх часах, проведённых с щёткой в руке в попытке отдраить уже и так сияющий пол, заставила её сделать последний шаг.
Она не успела и рта раскрыть, как Мария Ивановна резко подняла на неё взгляд. Её чёрные, почти бездонные глаза сузились. Она не стала дожидаться вопроса или просьбы. Её костлявая, покрытая темными пятнами рука резко рванулась вперёд, будто желая коснуться руки Анны, но та инстинктивно отпрянула.
— Какая ты грязная! — просипела старуха, и в её голосе звучала не просьба, а обвинение. — Убери свою руку. Лучше смотри мне в глаза, если хочешь всю правду узнать. Твои пальцы… они пахнут страхом и чистящими средствами. Мне этого запаха не вынести.
Анна непроизвольно сжала кулаки, пряча руки в карманы. Цыганка с вокзала ещё будет про грязь ей рассказывать? Это её платье было покрыто слоем городской пыли, а её пальцы были темны от грязи. Кто она такая, чтобы бросать такие слова? Гнев закипел где-то внутри, но был тут же подавлен всепоглощающей усталостью. Ей было не до гордости. Ей нужен был ответ. Поджав губы и распахнув глаза, она всё-таки уставилась на старуху, вглядываясь в эти бездонные, колкие глаза.
— Ладно уж, смотри… — обиженно, почти шёпотом пробубнила Анна, пряча подальше последние остатки своей гордости. Она чувствовала себя униженной, но снова мысленно повторила: она нужна. Ей нужна эта странная, грязная женщина. Коллеги по работе шептались о ней в курилке, передавая истории о том, как она видит скрытое, как находит потерянное, как чувствует боль других. Может, она сможет помочь там, где оказался бессилен дорогой психотерапевт? Анна никогда раньше сама к ней не подходила, если не считать того мимолётного, случайного столкновения пару месяцев назад. Она тогда отвлеклась, роясь в сумке в поисках пропавшего проездного, а старуха буквально врезалась в неё. Она тоже что-то искала в своей грязной тряпичной котомке, что-то роняла, что-то поднимала. Но они тогда и пары слов друг другу не сказали. Анна, раздражённая и спешащая, тихонько, сквозь зубы, выругалась на неё. Та что-то резкое и колкое бросила ей в ответ. И они разошлись, как в море корабли, забыв друг о друге навсегда. А вот сегодня старуха сама будто ждала её, поймала её взгляд издалека и неотрывно следила, пока Анна не подошла. Знала, старая! Анна ведь шла именно к ней, последней надежде на спасение от самой себя.
— Ну, что видишь? — торопила она, чувствуя, как по спине бегут мурашки.
Последний месяц Анна стала замечать за собой странные, пугающие изменения, которые медленно, но верно превращали её жизнь в ад. Ей казалось, что она грязная. Постоянно, невыносимо, до тошноты. Это было навязчивое, физическое ощущение. Руки казались липкими после прикосновения к дверной ручке, кнопке лифта, деньгам. Она могла мыть их по двадцать раз на дню, до красноты и ссадин. Душ растягивался на час, а то и больше — ей казалось, что вода не смывает эту невидимую скверну, а лишь размазывает её по телу. А однажды она опоздала на важную встречу из-за того, что утром вместо спешного завтрака вдруг с яростью набросилась на холодильник, выгребая из него всё содержимое и оттирая каждую полочку с одержимостью маньяка. Раньше она спокойно, даже с лёгкой небрежностью относилась к небольшому творческому беспорядку в своей уютной квартире. Теперь же она не могла лечь спать, пока не вычистит до блеска раковину, не протрёт все поверхности, не перемоет всю посуду, даже чистую. И вроде бы в этом было что-то хорошее — ведь так сложно выкроить время на большие дела. Но её мания стала расти, как те кучки свежевыглаженного постельного белья, которые теперь аккуратными стопками возвышались на диване, не оставляя места для отдыха.
Мария Ивановна вдруг резко отстранилась, словно почувствовав запах гари. Она спрятала свои руки за спину, сжалась вся. Она оглядела Анну с ног до головы и даже отодвинулась по лавке подальше, будто та была прокажённой.
— Напустили на тебя морок, дитятко, — выдохнула она, и в её голосе впервые прозвучали не колкость, а нечто похожее на жалость. — Сильный, липкий морок. Ты теперь везде грязь видишь и себя грязной чувствуешь, самую что ни на есть настоящую, — сказала старуха, — но это ты и сама знаешь, да? Чувствуешь кожей.
— Догадываюсь, — тихо, с облегчением ответила Анна. Кто-то ещё знал! Кто-то ещё видел это! Она не сходила с ума! — И что делать? Как этот морок снять? Скажи!
— А тебе к тому надо, кто навел его. Ясно? Корень зла найди, — уклончиво сказала Мария Ивановна, избегая прямого взгляда.
— А как я его найду? — вспылила Анна, отчаяние снова взяло верх. — Ты скажи хоть что-то внятное! Тут только ты, я слышала, специалист по этой… магии и прочей чепухе! Помоги!
Цыганка молчала, перебирая что-то пальцами за спиной. По её лицу, испещрённому морщинами, было видно, что она ведёт внутренний спор, никак не может определиться: говорить или нет, помочь или отступить.
— Деньги давай, — наконец, отрубила она. — Только на лавку положи, не в руки… Через два дня приходи. Ровно через два. Я тебе принесу особую воду, наговоренную. Умываться ей будешь на рассвете и на закате. Она эту липкую паутину с тебя по ниточкам и смоет. Сможет смыть.
Не сказав больше ни слова, не попрощавшись, Анна развернулась и пошла прочь, по направлению к дому. Сначала она лихорадочно перебирала в голове всех, кто мог бы навести на неё эту напасть. Кто её ненавидит? Кому она перешла дорогу? А потом мысли, словно загипнотизированные, улетучились в другую, привычную уже сторону. К кастрюлям, которые было бы неплохо начистить до зеркального блеска. К столовым приборам, которые, кажется, всё ещё покрыты разводами. К тарелкам на сушилке — а точно ли они все ополоснуты? Да что такое! Она остановилась посреди тротуара и с силой тряхнула головой, пытаясь выгнать наваждение.
— Через два дня всё закончится. Надо просто перетерпеть, — сурово проговорила она сама себе, сдвинув брови и стараясь не отпускать мысли на эти вольные, разрушительные прогулки по кругам домашнего ада.
Дома её первым делом ждал шваброю вымытый пол, а потом долгий, изматывающий душ. Она терла себя жёсткой мочалкой с такой отчаянной силой, что на нежной коже остались красные, воспалённые следы, похожие на следы от ожогов.
Намазавшись успокаивающим кремом, она наконец опустилась в кресло, чувствуя пустую, звенящую усталость во всём теле. Но отдых был недолгим. Тут же её взгляд, словно радар, выхватил из идеальной картины комнаты крошечный изъян — чуть провисающую, не идеально отглаженную складку на тюле.
— И как я раньше не заметила, — простонала она, уже поднимаясь, чтобы достать утюг и паровую станцию, но в дверь внезапно, настойчиво и громко позвонили.
На пороге, переминаясь с ноги на ногу, стояла соседка Светлана. В её растрёпанных волосах застряла детская заколка, а на щеке красовалось яркое пятно от помады или фломастера — сложно было сказать.
— Аннушка, будь добренькой, выручи, родная! Посиди с малыми, а? Муж задерживается на работе, катастрофически, а я к мастеру на окрашивание записалась, ещё месяц назад! — Светлана сунула ей в руки большую шоколадку, пахнущую духами и детством. — Я их уже покормила, мультики им включила. Беспокоить тебя не будут, честно-честно! Муж приедет минут через сорок-пятьдесят, уже звонил, выезжает… Ой, — она заглянула за спину Анны в квартиру, и её глаза округлились от изумления, — какая у тебя чистота! Просто стерильно! Не замечала раньше за тобой такого… Блестит всё!
— Посижу, конечно, — даже обрадовалась Анна. Не будет её в квартире, значит, не будет и искушения. Не будет она сейчас гладить этот чёртов тюль. — Да у меня просто… мания какая-то появилась! — вдруг призналась она, не сдержавшись. — Всё мою, чищу, прибираю, глажу. Уже с ног валюсь, а прекратить не могу. Кажется, что всё вокруг покрыто слоем грязи. И я сама грязная! Понимаешь?
Пока они поднимались на этаж выше, Анна, захлёбываясь, рассказала Светлане о встрече с Марией Ивановной и о том, что на неё, по словам цыганки, кто-то напустил морок.
— Ты умная женщина, образованная, а в эту деревенскую чушь веришь, — фыркнула Светлана, открывая ключом входную дверь. — Тебе надо не к вокзальным гадалкам, а к хорошему психологу. Или сразу к психотерапевту. У тебя, я читала, классическое расстройство. Как это… обсессивно-компульсивное! Вот! — Светлана выразительно покрутила пальцем у виска и распахнула дверь. — Дети! Тётя Анна с вами посидит, пока папа не приехал!
Из комнаты донеслись радостные детские голосочки, приветствующие её.
— Чушь, говоришь? — не удержалась Анна. — А не ты ли сразу после Нового года рванула к той гадалке, что в центре принимает, чтобы узнать — увольняться тебе с надоевшей работы или всё-таки дождаться повышения?
— Это совсем другое дело! — отмахнулась Светлана, уже на ходу хватая свою огромную сумку. — Это просто совет, житейский. Ну всё, я бегу! Не скучай, чайник на кухне, пей чай, я свежий только что заварила. Спасибо тебе огромное!
Когда дверь за соседкой захлопнулась, Анна заглянула в комнату к детям, убедилась, что они действительно увлечены мультфильмом, и пошла на кухню. В планах было последовать совету — выпить чаю и посидеть в телефоне, пытаться отвлечься. Но когда она протянула руку к шкафчику за чашкой, её взгляд упал на дверцу. Она была ужасающе грязной. Пыльной, с жирненькими застывшими каплями от брызгающего когда-то масла, с разводами от пальцев. Рука Анны задрожала. Она закрыла глаза, вдохнула поглубже, пытаясь взять себя в руки, и снова открыла их.
— Нет, не помогло! Всё так же!
Словно демон овладел ею, она бросилась в ванную комнату в поисках чистящего средства, тряпок, губок… Когда пришёл муж Светланы, все дверцы на кухонном гарнитуре сияли кристальной чистотой, а плита сверкала, как новая.
— Анна? А ты чего это? Почему? Ты чего? — непонимающе, даже испуганно смотрел на неё мужчина. Анна стояла посреди кухни, облачённая в резиновые перчатки, с тряпкой в руке, с растрёпанными волосами и диковатым блеском в глазах.
— Да так… — смущённо отмахнулась она, чувствуя, как горит лицо. — Скучно стало, вот и… Ладно, я пойду. Всё уже.
Она уже готовилась ко сну, пытаясь не смотреть на идеально сложенные поленницей полотенца в ванной, когда ей позвонила Светлана.
— Аннушка, ты превзошла все мои ожидания! — радостно, с хохотом сказала она. — Ты мне не только детей присмотрела, ты мне всю кухню, я смотрю, надраила до блеска! Вообще красота! Не хочешь завтра зайти? Я тебе покажу, что творится на балконе, там поле непаханое для твоего энтузиазма!
— Очень смешно, — процедила Анна сквозь зубы, чувствуя, как в груди закипает обида.
— Ладно-ладно, шучу! Спасибо тебе огромное, правда! Слушай, а правда, приходи завтра вечерком. Муж детей повезёт к своим родителям, на выходные останутся. А мы с тобой посидим, по-девичьи, чайку попьём, могу и чего покрепче предложить. Отдохнём.
— Посмотрим, Света. Я устала, если честно. Но… отвлечься надо, — честно призналась Анна. — Иначе я по второму кругу начну окна мыть. Или потолки.
Ей казалось, что приятная, лёгкая компания и пара бокалов вина немного остудит её пылающую манию, даст передышку. Но стоило ей на следующий вечер зайти к Светлане, как её взгляд начал бегать по углам, выискивая пыль, паутину, разводы на стекле. Она практически сразу, почти машинально, схватилась за салфетку, чтобы протереть стол. Светлана сидела рядом, держа бокал в руке, рассказывала про работу, про мелкие семейные проблемы, про то, что вообще ничего в жизни не успевает.
«Ну, здесь она права, — думала Анна, с ожесточением оттирая пятно на столешнице. — Ничего не успевает! Зато сколько грязи вокруг! Как я раньше-то не замечала?»
— Спасибо тебе, Анн, — наконец выдала Светлана, когда Анна уже мыла посуду в раковине, хотя гостьей была она. — Честно, если бы не твоя эта… новая фишка, я бы не скоро добралась до кухонных шкафчиков и до плитки в ванной. Мужу всё некогда, а я с детьми…
И вот тут Анне стало обидно. По-настоящему, до слёз обидно. В голове тут же сложилась чёткая, ясная картина. Она решила, что Светка её специально пригласила, использовала её болезненное состояние, чтобы бесплатно навести порядок в своей квартире. Она же знала, что Анна не сможет спокойно сидеть, видя, какая плитка в ванной грязная, какая пыль на телевизоре! Знала и воспользовалась!
— Не за что, — буркнула она, снимая резиновые перчатки, которые, к её удивлению, оказались в шкафчике у Светланы.
И тут в её воспалённом сознании родилась ужасная, но такая логичная мысль. А вдруг это именно Светлана на неё морок и навела? А что? Почему нет? Она знает, что Анна живёт одна, не обременена семьёй и детьми, у неё больше свободного времени. А у Светланы — вечный цейтнот, усталость, круговерть. Вот соседка и решила сделать из неё свою личную, бесплатную уборщицу! Они ведь частенько ходят друг к другу в гости. А Анна в своём новом состоянии ни за что не смогла бы пройти мимо такого бардака и не навести лоск. Это же так просто!
Утром, не в силах терпеть ещё два дня, она почти побежала к подземному переходу. Вдруг Мария Ивановна уже ждёт? Вдруг она даст ей не только особую воду, чтобы окончательно смыть с себя эту липкую пелену, но и подскажет, подтвердит её догадки про Светлану.
Старуха сидела на своём месте и словно ждала. В её руках уже была маленькая, немытая пластиковая бутылочка из-под минералки. Вода внутри выглядела мутной, неопрятной. Да и сама тара была такой, словно её только что нашли на ближайшей помойке.
— Только не говори, что она для меня, — с отвращением кивнула Анна на эту бутылку.
— Для тебя, — растянулась в ехидной, беззубой улыбке цыганка и поставила её на лавку. — Каждый вечер и каждый рассвет умывайся этой водой, не пропуская ни разу, пока она не закончится до дна. Тогда всё и вернётся на круги своя. Всё будет, как прежде.
Анна брезгливо взяла бутылку за крышечку, стараясь подавить подступающий приступ тошноты. Вид этой грязной жидкости вызывал у неё чуть ли не физический ужас.
— Я, кажется, знаю, кто на меня морок этот навёл, — выпалила она. — Хочу просто проверить, чтобы знать наверняка. С этим поможешь?
Мария Ивановна удивлённо подняла свои седые, лохматые брови. Потом нахмурилась, и её лицо стало суровым.
— А зачем тебе это? Я же морок помогу снять. Ты мстить задумала, дитятко? Месть — это грязное дело. Тебе его не смыть потом.
— Да нет, какая месть! — всплеснула руками Анна. — Я просто не хочу, чтобы рядом со мной враги всякие околачивались. Вычеркну этого человека из своей жизни, и дальше пойду. Оно мне надо, мараться? Своих дел полно… Это соседка моя, Светлана. Она ведь, да? Это она? Скажи!
Цыганка шумно выдохнула, словно сбросила с плеч тяжёлую ношу. Она потупила взгляд, уставившись на трещины в асфальте.
— Иди уже. Умывайся. Пусть всё будет у тебя хорошо. Забудь, — старуха безнадёжно махнула рукой и отвернулась, глядя на проходящую мимо толпу.
— Нет, подожди! — Анна почуяла неладное. На всякий случай она лихорадочно вытащила из кошелька несколько купюр, показала их Марии Ивановне. — Вот, возьми! Посмотри ещё раз! Сконцентрируйся! Светлана это или нет? Я должна знать!
Старуха долго смотрела на деньги, потом медленно подняла на Анну глаза. В них не было ни ехидства, ни жадности, лишь бесконечная, всепоглощающая усталость и какая-то древняя, неподдельная печаль.
— Да не Светлана это! Не она, — тихо, но очень чётко сказала Мария Ивановна. — А я. Это я на тебя морок навела. Я. В отместку тебе, ясно теперь? Воспитания ради.
Анна раскрыла рот. Воздух перестал поступать в лёгкие. Она смотрела на старуху, не в силах понять, ослышалась ли она. За что? Что она, Анна, ей такого ужасного сделала? Когда?
— Ты, наверное, уже и не помнишь, как столкнулась со мной здесь, пару месяцев назад, — продолжала старуха, не отводя взгляд от грязного тротуара. — Ну, столкнулась, не заметила, я сама не заметила тебя. С кем не бывает. В толкотне. А помнишь, что ты мне потом сказала? Какие слова бросила вслед?
— Ничего… Я… — растерянно промямлила Анна, чувствуя, как земля уходит из-под ног. — Я дальше пошла. Я просто спешила.
— Уйти от меня, грязная, — прошептала Мария Ивановна, и её голос вдруг задрожал от давней, незаживающей обиды. — Именно так. «Уйди, грязная». И обтерлась о своё пальто, будто я чумная. А я… а я как раз в тот день в город по делу ехала, в поликлинику. Надевала своё лучшее платье, единственное… Как я теперь на работу поезу? Как в люди покажусь? — старуха с вызовом, со слезами на глазах посмотрела на Анну. — Я запомнила твои слова. Обидно стало. До слёз. Очень! Мне и раньше говорили всякое. Шарахались. Дети тыкали пальцами. Но ты… Ты сказала это с такой ненавистью! С таким холодным, ледяным отвращением! Решила проучить тебя. Хотела, чтобы ты на своей шкуре почувствовала, что такое — быть грязной в глазах всего мира. Чтобы поняла. Но я, видно, перестаралась… Сильно перестаралась. Сила моя старая, глупая, пошла вразнос. Поэтому теперь всё возвращаю. На круги своя.
— Да я ведь не со зла… — еле слышно прошептала Анна. Она помнила тот день. Помнила своё раздражение, свою спешку, свою усталость. И она смутно припоминала эту сцену. Припоминала, как резко одёрнула руку и брезгливо стряхнула что-то невидимое. — Утро не задалось просто… Я…
— А за словами следить надо, — перебила её старуха. — Тебе, дитятко. Да и мне, старой дуре. Я ведь со злости, с обиды особый, плохой заговор сказала, не подумала, как и ты тогда, о последствиях. Вот тебе и пожалуйста! — Мария Ивановна повернула к Анне своё лицо, по которому текли чистые, единственно чистые в этой грязной истории слёзы.
— И… что теперь? — спросила Анна, сжимая в руках ту самую грязную бутылку, которая вдруг перестала казаться ей отвратительной.
— Умывайся водой. Морок скоро смоешь. Всё будет, как было. Прости меня уж, старую, глупую.
— Спасибо… — тихо сказала Анна. — И… извини меня… тоже… прости.
— И ты меня прости. Всё, иди, — Мария Ивановна не взяла деньги. Она молча повернулась и медленно, сгорбившись, пошла прочь, растворяясь в толпе людей.
От неё многие шарахались. Морщились, стискивали зубы, если она приближалась слишком близко. Отворачивались. Но никто и слова ей не говорил. Никто не бросал вслед обидных фраз. Может, боялись. Может, подсознательно чувствовали, на что она способна. А может, она кого-то ещё так же «проучила» за жестокое слово. И кто-то другой уже побывал в шкуре Анны. Кто-то тоже чувствовал себя грязным, никчёмным, отвратительным. И теперь просто молчал, боясь снова обидеть кого-то, чтобы не стать жертвой очередного морока.
Анна сжала бутылку с мутной водой и пошла домой. Впервые за долгий месяц она не думала о том, что руки её грязные, и что дома её ждёт немытая посуда. Она думала о том, что самая страшная грязь — не на руках и не на полу. Она в сердце. И её не смыть никакой наговоренной водой. Только тихим, искренним «прости».