Тишину уютного кафе, наполненную негромкой музыкой и шепотом бесед, разорвал оглушительный звон. Высокий граненый стакан, покачнувшись на краю стола, рухнул на каменный пол и разбился вдребезги. Липкая апельсиновая лужа растекалась среди осколков, похожих на кристаллики льда. На мгновение воцарилась мертвая тишина, нарушаемая лишь смущенным шепотом других посетителей, а затем раздался испуганный, прерывистый всхлип.
Серёжа, семилетний мальчик с огромными, полными слез глазами, смотрел на последствия своей неуклюжести, и весь его маленький мир в этот миг рухнул вместе со стаканом. Его губы дрожали, а щеки пылали от стыда.
— Ну что за неуклюжий ребёнок! — прозвучало резко, с ледяным, пронизывающим до костей презрением.
Андрей даже не удостоил мальчика взглядом. Его холодные, словно отшлифованные голубые глаза были устремлены на Альбину, требуя от неё немедленных действий, осуждения, разделения его раздражения. — Совсем рук нет? Вечно он что-то ломает и пачкает.
Эти слова прозвучали для Альбины громче, чем удар разбившегося стекла. Они вонзились в самое сердце, обжигая и калеча. Она увидела лицо сына — перекошенное от животного страха и всепоглощающего стыда, залитое слезами, которые он пытался смахнуть грязными кулачками. И в этот миг с её глаз спала плотная, серая пелена. Она увидела всё с пугающей, болезненной ясностью, от которой перехватило дыхание: этому человеку не нужен её ребёнок. Он терпит его, как терпят назойливую муху, как мирится с дождём в день пикника. А ей нужен? Что она за мать, если позволила этому случиться? Как её можно назвать кроме как кукушкой, подбросившей свое дитя в чужое гнездо?
Мысленно она перенеслась назад, в те дни, когда её мир был размером с песочницу. Серёжу она забирала к себе только на выходные, но так было не всегда. Когда-то, казалось, целую вечность назад, она жила с сыном в своей маленькой квартирке-хрущёвке, чувствуя постоянную, выматывающую до дна усталость, но в те редкие тихие минуты, когда он засыпал у неё на груди, пахнущий молоком и детством, она ловила крупицы счастья.
Отца у Серёжи не было — тот исчез из её жизни, словно дым, как только узнал о беременности, оставив лишь смс с оправданиями. Её мама, Мария Петровна, женщина с характером, выкованным из стали, поддержала тогда без лишних слов:
— Если хочешь, приезжай домой. Я всегда смогу о вас позаботиться.
Но Альбина только-только расписалась в долгосрочном рабстве у банка, оформив ипотеку — её собственный отец, пытаясь загладить вину за годы безразличия, помог с первоначальным взносом. Возвращаться в родной город, признавая свое поражение, ей не хотелось. Она решила, что выстоит, выдержит, вытянет всё на себе: получила неплохие декретные, ночами, пока малыш спал, брала подработку на дому — переводы, корректура, что угодно. Она справлялась с bills, с пелёнками, с прикормом. Кроме одного. Кроме всепоглощающего, тоскливого одиночества.
Хуже всего были вечера. Работа вытягивала все соки, Серёжа, чувствуя её напряжение, капризничал, не хотел ложиться спать. Она еле сдерживала рвущееся наружу раздражение, читала ему сказку про космического кота срывающимся, усталым голосом и ненавидела себя за каждую резкую ноту в нём. А когда он, наконец, засыпал, наступала абсолютная, оглушающая тишина. Альбина стояла посреди крошечной кухни, уставшись на немытую посуду в раковине, и чувствовала, как одиночество накатывает ледяной, тяжелой волной. Она физически ощущала его: оно давило на виски, сжимало горло тугим обручем, заставляло комом застревать воздух в легких. Ей было тридцать лет, и её жизнь состояла из трёх точек: офис, детский сад и квартира. Между ними — бег с препятствиями, бесконечная гонка на выживание. Не было места для чего-то ещё. Для кого-то ещё. Для неё самой.
Однажды позвонила мама, и с первых же нот в голосе Альбина поняла — что-то произошло.
— Держись, дочка. Я уже собираю чемоданы.
Альбина оторопела, сердце ёкнуло.
— Куда? Что случилось?
— Переезжаю к тебе. Продала тут свою квартиру. Буду искать новую где-нибудь рядом с тобой. Иначе ты так всю жизнь в брошенках проходишь, как и я. Мне не сложно.
Мама и так всю свою жизнь посвятила Альбине, поднимая её одну после ухода отца. И мысль о том, что теперь мать в её возрасте ломает свою налаженную жизнь из-за того, что Альбина не смогла устроить свою, была невыносима.
— Мама, не надо! Я справлюсь! Я всё могу! — пыталась возражать она, но голос звучал слабо и неубедительно.
Но решение Марии Петровны было подобно движению ледника — неотвратимым и неоспоримым. Остановить его было невозможно.
Мама появилась на пороге через три дня с двумя огромными, потрёпанными чемоданами, набитыми не столько своими вещами, сколько подарками.
— Ну, и где мой главный мужчина? Серёжка! Бабуля приехала! — её голос, громкий и раскатистый, влетел в квартиру, словно свежий ветер, сметая на своём пути унылую атмосферу тоски и одиночества. В воздухе сразу же запахло привычными, родными жасминовыми духами и пирогами, которые она, конечно, привезла с собой в огромной корзинке.
Первые дни были похожи на волшебный сон. Горячие ужины, выглаженная до идеала одежда, Серёжа, сияющий от бесконечного внимания и бабушкиных сказок. Альбина впервые за долгие годы ехала на работу без гнетущего чувства, что забыла что-то жизненно важное, что всё вот-вот рухнет. Она даже позволила себе впервые засидеться в офисе, чтобы без спешки закончить важную презентацию.
Но очень скоро сказочный сон стал обретать черты суровой реальности, от которой Альбина когда-то и сбежала в большой город. Мария Петровна мягко, но неумолимо взяла бразды правления в свои опытные руки. Она не ругалась, не кричала. Она просто делала мягкие, вроде бы безобидные замечания, из которых следовало, что всё у Альбины было не так: кружка стояла не на той подставке, суп был чуть пересолен, Серёжу слишком легко одевала на прогулку, зачем ему эта секция рисования — лучше бы на шахматы, для логики…
Альбина чувствовала, как границы её собственной жизни, её взрослого выстраданного пространства, медленно, но верно растворяются в материнском представлении о «правильном» и «разумном». Она снова, как в подростковом возрасте, стала гостем в собственном доме. А мама всё время твердила, будто заведенная:
— Давай я возьму это на себя, а ты хоть вздохнёшь свободно. Надо же тебе, наконец, о себе подумать. О то никакой личной жизни. Лучше на сайте знакомств зарегистрируйся и на свидание с кем-нибудь сходи. Я с Серёжкой посижу.
Как-то вечером, разливая по чашкам ароматный чай с бергамотом, мама будто бы между делом обронила:
— Я, кстати, квартиру уже присмотрела. Рядом, через два дома от вас. Старушке-хозяйке срочно надо переезжать к дочери, так что по цене устроило. Буду покупать.
Альбина поначалу обрадовалась, подумав, какая у неё всё же замечательная, предусмотрительная мама — не стала затягивать с переездом и специально ищет жильё поближе, чтобы быть рядом. Но радовалась она недолго. Не успела Мария Петровна переехать и расставить по полкам свои фарфоровые слоники, как завела разговор о том, что Серёже будет лучше жить с ней, на время будней.
— Ты хоть вдохнёшь свободно, Альбинка! — убеждала она, гладя дочь по руке. — Устаёшь же на работе. Ребёнок есть ребёнок, он ночью просыпается, утром его в сад собирать. А так ты будешь высыпаться, на свидания ходить. А на выходные всегда забирай к себе. Он от тебя никуда не денется.
Альбина, измотанная годами борьбы и не умеющая противостоять напору матери, сдалась. Мария Петровна говорила так убедительно, так логично. Может, она и правда? Ведь видит же его только вечером, усталая, а так… так будет лучше всем. Наверное.
В первый же вечер в опустевшей квартире одиночество вернулось. Но это было уже не то, прежнее одиночество. Оно было стократ хуже. Оно было тихим, обжигающе-пустым и предательским. Альбина молча вышла на балкон. Улица внизу жила своей яркой, шумной жизнью: гудели машины, в окнах напротив зажигался тёплый, уютный свет чужих семейных вечеров. А она стояла, прислонившись лбом к холодному стеклу балконной двери, и пыталась понять: это и есть то самое «вздохнуть свободно»? Тогда почему горло сжато до боли, а в глазах предательски щиплет от накатывающих слёз? Она чувствовала себя самой настоящей, самой ужасной кукушкой, которая добровольно, по собственному малодушию, бросила своего птенца.
Мама старалась изо всех сил, чтобы Альбина не чувствовала себя отстранённой: каждый день присылала десятки фото и подробнейшие отчёты.
«Серёжа съел всю котлету! Умничка!».
«Гуляем в новом парке! Смотри, какой фонтан!».
«Выучил длинный стишок к утреннику, послушай голосовое!».
Альбина разглядывала снимки и видео. Её сын сиял на них, щурился на солнце, был чист, ухожен, накормлен. Он смеялся. Она пыталась радоваться его радости, а вместо этого чувствовала лишь щемящую, ноющую боль где-то глубоко под сердцем. Он прекрасно обходился без неё. Ему было хорошо, светло и комфортно в бабушкином идеальном мире. Это открытие было самым горьким, самым унизительным. Она стала ему не нужна.
Повинуясь настояниям матери, она завела профиль на сайте знакомств. Свидания были похожи на дурной повторяющийся сон. Один говорил только о себе, своих грандиозных, но туманных бизнес-планах и о том, как ему нужна женщина для статуса. Другой с порога заявил, что ищет, по сути, экономку и мать для своих уже подросших детей от первого брака. Третий был мил, галантен, но настолько скучен, что хотелось зевать. Она сидела напротив незнакомых мужчин в уютных кофейнях, пыталась мило улыбаться, поддерживать легкий флирт, а сама думала: «Во сколько Серёжа лёг? Не забыла ли мама дать ему его витаминки? Читали ли они на ночь их общую сказку про космического кота?»
Она ловила себя на том, что в разговоре так или иначе постоянно упоминает сына. «А мой Серёжа обожает динозавров…», «А мы с сыном как-то раз…». Одни кавалеры хмурились, чувствуя подвох и будущие обязательства: ага, одинокая мать, ищет не мужа, а отца для ребёнка. Другие снисходительно улыбались, давая понять, что «ничего, мы это переживём». Её жизнь, её личность, её мечты и страхи — всё, казалось, свелось в глазах этих мужчин только к одному-единственному слову — «мать». А теперь, казалось, и этого права у неё отняли.
На работе она с головой ушла в сложный, долгоиграющий проект, который всё никак не решалась начать. Теперь можно было засиживаться допоздна, не думая о том, что кто-то ждёт дома. Коллеги заметили её фанатичное рвение.
— Альбина, да ты просто работник года! Наверняка у тебя будет самая высокая премия по итогам квартала!
От премии Альбина бы не отказалась: теперь ей приходилось буквально покупать внимание и любовь сына дорогими подарками, иначе он сразу рвался обратно к бабушке, к своим игрушкам и привычному распорядку.
— Мам, а бабушка купила мне новый конструктор на тысячу деталей! Мы его вчера весь вечер собирали, но так и не закончили. Можно я завтра утром к ней пойду, а не вечером? Я очень хочу его дособирать!
— Хорошо, — глухо говорила Альбина, и стыдная, удушающая ревность подкатывала к самому горлу, горьким комом.
Однажды, укладывая его спать в своей тихой квартире, Альбина, как в старые, добрые времена, стала напевать их общую, особенную колыбельную, которую сочинила сама. Серёжа перебил её на середине куплета:
— Мам, а бабушка рассказывает мне на ночь сказки про наших предков-казаков. Про её деда, который был настоящим героем и имел георгиевский крест. Это правда?
— Правда, — прошептала она, чувствуя, как по щеке скатывается предательская слеза.
Нет, это же хорошо, чудесно, что он узнаёт историю своей семьи, гордится ею. Но просто раньше, ещё так недавно, он засыпал только под её сказку про глупого и смешного космического кота, а теперь его мир расширился, в нём появились новые, куда более интересные истории. Она была его матерью, но его вселенная больше не вращалась вокруг неё. И это осознание было самой страшной, самой справедливой карой за её слабость, за то, что она позволила себя убедить, что стала той самой кукушкой.
Всё же мама, как это ни парадоксально, оказалась права. Однажды Альбина по-настоящему вздохнула свободно. Случилось это тогда, когда она познакомилась с Андреем. Сайты знакомств здесь были ни при чём, помогла коллега по работе, сжалившаяся над её затворничеством.
— Я не могу больше смотреть, как ты пропадаешь в офисе сутками, — сказала она. — Надо с этим срочно что-то делать. У меня есть один знакомый — он, я уверена, создан для тебя! Умный, состоявшийся, с прекрасным чувством юмора, без вредных привычек… Архитектор.
Андрей и правда с первых же минут показался подарком судьбы, лучом света в её сером царстве одиночества. В отличие от предыдущих кавалеров, он не пялился на других женщин, умел не просто слушать, а слышать, и шутил так тонко и интеллигентно, что Альбина впервые за долгие месяцы смеялась искренне, заразительно, а не из вежливости. Он был красив, ухожен, в разводе, без детей. И довольно быстро они начали встречаться. Андрей забирал её с работы на своём дорогом автомобиле, водил в тихие, атмосферные рестораны с приглушённым светом, где не было аниматоров, детских кресел и громкого смеха. Он дарил ей не очередную машинку для Серёжи, а дорогой, изысканный парфюм и красивые книги в кожаных переплётах. Говорил с ней о новинках кино, о современном искусстве, о путешествиях в далёкие страны — обо всём том, что было безжалостно вытеснено из её жизни годами бессонных ночей, пелёнок, садика и бесконечных отчётов.
С Андреем она снова почувствовала себя Женщиной. Желанной, интересной, легкой, словно сбросившей с плеч тяжёлый, невидимый груз. Он стал тем самым глотком «свободы» и «нормальной жизни», о котором так настойчиво твердила мать. Альбина цеплялась за эти ощущения, за этого человека, как утопающий хватается за соломинку, стараясь не думать о подводных течениях.
Через месяц она, с замиранием сердца, познакомила его с Серёжей. Они пошли в воскресенье в зоопарк. Андрей купил мальчику огромное, самое дорогое мороженое, терпеливо, с видом эксперта, отвечал на его бесконечные, порой наивные «почему?» о животных. Но Альбина, за годы материнства научившаяся считывать малейшие нюансы в поведении близких, чувствовала кожей лёгкую, почти невидимую напряжённость. Улыбка Андрея была слишком правильной, вежливой, а в его взгляде, когда он смотрел на Серёжу, читалась не умиление, а скорее отстранённое изучение, лёгкая скука, как при разглядывании не самого удачного чертежа.
На обратном пути, когда Серёжа, наконец, уснул, утомлённый впечатлениями, на заднем сиденье такси, Андрей облегчённо выдохнул:
— Славный, в общем-то, парень. Очень… энергичный.
В его голосе не было ни капли тепла, только констатация факта, как о погоде за окном.
Однажды вечером у неё дома, за бокалом насыщенного красного вина, она, набравшись смелости, заговорила о самом главном, о том, что всё чаще приходило ей в голову. Говорила тихо, с надеждой, с верой в то, что он поймёт.
— Андрей, я, наверное, скоро заберу Серёжу обратно. Мама, конечно, молодец, сделала для нас всё, но… он всё-таки мой сын. Я скучаю по нему ужасно, до физической боли. Это неправильно.
Она ждала поддержки, понимающей улыбки, maybe даже одобрения. Но Андрей помрачнел, его красивое лицо вытянулось. Он долго, молча крутил ножку бокала в руках, глядя на густое вино, а не на неё.
— Альбина, — начал он осторожно, подбирая слова. — Я бесконечно ценю твою материнскую любовь, это прекрасно. Но давай будем с тобой честны. Ты только-только начала приходить в себя, оживать. У тебя наконец-то появилась своя жизнь, карьера пошла вверх. Мы с тобой можем позволить себе то, о чём ты, я знаю, давно мечтала: сорваться на выходные в Прагу или в Рим, сходить на полуночный премьерный показ, поваляться в постели до полудня в субботу, просто поболтав обо всём на свете. Ты действительно хочешь снова добровольно погрузиться в этот хаос? Вставать ночью из-за кошмаров, проверять сонным мозгом домашние задания, бегать по утрам как ошпаренная, собирая его в школу? У нас и так из-за работы катастрофически мало времени друг на друга.
Его слова повисли в воздухе, тяжёлые, увесистые, как свинцовые шары. И в них была своя чудовищная, неоспоримая правда. Альбина с ужасом поняла, что он вступил в отношения с успешной, ухоженной, свободной и интересной женщиной, а не с матерью-одиночкой, вечно пахнущей детской присыпкой и усталостью. Её сын, её плоть и кровь, был для него досадной помехой, «багажом», о котором лучше забыть, упрятать подальше, на бабушкину территорию.
После того разговора Андрей стал постепенно, но неумолимо отдаляться. Его звонки стали короче и реже, встречи — всё более краткими, будничными. Он всё чаще ссылался на авралы и срочные проекты на работе. Альбина чувствовала, что теряет его, и это вызывало у неё животную панику. Он был олицетворением той самой «нормальной», «взрослой» жизни, к которой она так отчаянно стремилась, за которую так цеплялась.
В порыве отчаяния, она, рыдая, позвонила матери. И выложила ей всё: про холодность Андрея, про его нежелание видеть рядом Серёжу, про свой жуткий, парализующий страх всё испортить и остаться одной.
Мама выслушала её долгий, сбивчивый монолог. И вздохнула. Но не с сочувствием, а с почти торжествующей, я же говорила, готовностью.
— Дочка, а я тебе о чём твердила? Мужчина он что? Он хочет видеть рядом с собой женщину, ухоженную, весёлую, а не вечно уставшую загнанную лошадь с мешками под глазами. Ты сама говоришь, что Андрей умный, перспективный, состоятельный. Такие мужчины не горят желанием нянькаться с чужими детьми. Он же прямо тебе всё объяснил, по-честному, без обиняков. Ценит тебя, хочет быть с тобой, а не с твоим бывшим «багажом».
Альбина молчала, слушая этот поток железной, неопровержимой логики, который обжигал душу куда сильнее любых упрёков.
— А Серёже… Ему же у меня хорошо! — продолжала мама, и в её голосе зазвучали мягкие, убаюкивающие нотки. — Он привык. У него тут своя большая комната, свои друзья во дворе, свой кружок. Он не голодный, не заброшенный, Бог с тобой! Он счастлив! Зачем ему снова возвращаться в эту суматоху, смотреть на твои слёзы и нервы? Оставь всё как есть, родная. Будь умницей. Построй наконец свою личную жизнь, выйди замуж, роди ещё одного, своего общего. А я уж о внуке своём позабочусь, не переживай. Он — моя кровиночка, я его ни в чём не обижу, не в обиде оставлю.
И Альбина… согласилась. Не потому, что вдруг уверовала в правоту матери, а потому, что сил сопротивляться, сил спорить и доказывать у неё уже не осталось. Страх остаться одной, вернуться в ту самую точку леденящего отчаяния, из которой её так «спасли», был сильнее тихого, но настойчивого голоса материнского инстинкта. Голос разума (или же малодушия?) шептал: «Она права. Ты будешь плохой матерью, вечно загнанной, нервной и несчастной. А так все довольны. Андрей будет с тобой. Серёжа — под присмотром, в любви и заботе. Все в выигрыше. И ты тоже».
Единственное, что она твёрдо отстояла — это право забирать сына к себе каждую субботу. С этим Андрей легко согласился, хотя в эти дни старался исчезать — встречи с друзьями, внезапная работа, дела. Но Альбина не сдавалась — она пыталась мягко, ненавязчиво устраивать маленькие совместные вылазки, надеясь, что рано или поздно лёд растает, и у них получится стать одной большой, счастливой семьей.
Вот и сегодня они сидели в модном, светлом кафе. Серёжа ел свой блинчик с шоколадом и неумело, как его учил Андрей, пытался пользоваться ножом и вилкой, а не руками.
Альбина видела, как сын напряжён, как он боится сделать неверное движение, как его пальчики плохо слушаются. Она ловила на себе взгляд Андрея — снисходительный, усталый и откровенно раздражённый. Ей до боли хотелось крикнуть: «Да ладно, пусть ест как хочет! Он же ребёнок!», но слова застревали в горле, парализованные страхом разрушить этот хрупкий, иллюзорный мир, который она так старательно и мучительно выстраивала.
И тогда это случилось. Неловкое движение, рукав свитера задел высокий, неустойчивый стакан…
…Тишина после его слов показалась вечностью. Потом Альбина медленно, очень медленно поднялась со своего стула. Лицо её было бледным, как мрамор, но абсолютно спокойным. Внутри же бушевал ураган из стыда, гнева и пронзительного, ясного осознания.
— Серёжа, пошли домой, — сказала она тихо, но твёрдо. Голос не дрогнул.
Сын, всё ещё всхлипывая, послушно соскользнул со стула, испачканными шоколадом руками вытирая слёзы. Андрей поморщился от этого зрелища.
— Я, наверное, не поеду с вами, — холодно бросил он, отодвигая свой стул.
— И не надо, — Альбина посмотрела на него прямо, и в её глазах он, наконец, увидел не ту уступчивую, удобную женщину, а мать. — Думаю, нам лучше больше не общаться. Вообще.
Может, если бы он попытался что-то сказать, извиниться, найти компромисс, всё сложилось бы иначе. Но Андрей лишь демонстративно психанул, бросил на стол купюру и ушёл, не оглядываясь, не сказав больше ни слова.
Мама, конечно, тяжело вздохнула, узнав о разрыве.
— Ну вот, и зачем ты всё испортила? Из-за ерунды. Ну поругал немного, с кем не бывает. Ребёнка надо воспитывать. Так ты никогда личную жизнь не устроишь, дочка. Пойми, ни один нормальный, состоятельный мужчина не захочет всерьёз возиться с чужим ребёнком.
Но на этот раз Альбина была непоколебима, как скала. Внутри неё что-то щёлкнуло и встало на своё место.
— Тогда значит, не судьба, мама. И слава Богу. Мой ребёнок — не «чужой». И он всегда, слышишь, всегда будет для меня на первом месте. Всегда. Без всяких исключений.
Она забрала Серёжу обратно, в свою маленькую, уютную хрущёвку. Квартира снова наполнилась звонким, неумолчным смехом, криками, топотом маленьких ног, разбросанными по всей гостиной машинками и конструкторами и — жизнью. Настоящей, шумной, иногда утомительной, но их общей. Они снова были вместе. И это было единственным, что имело значение.
А через месяц с небольшим жизнь преподнесла ей сюрприз. Они с Серёжей гуляли в парке: сын упорно, но пока неуклюже учился кататься на новых роликовых коньках, подаренных, конечно же, бабушкой, и Альбина замирала от страха при каждом его движении. Когда он в очередной раз потерпел крушение и растянулся на асфальте, к нему подскочила миниатюрная девочка лет девяти с двумя длинными косичками.
— Давай я покажу! Я в прошлом году тоже так падала! — весело крикнула она, легко поднимаясь на своих роликах.
Они поехали вместе, и вскоре Серёжа, под руководством новой подружки, уже заметно увереннее стоял на колёсиках. К Альбине подошёл мужчина, отец девочки.
— Катя, кажется, обрела себе ученика, — улыбнулся он. У него были добрые, усталые глаза за стёклами очков и спокойное, располагающее лицо.
Это было ни к чему не обязывающее, лёгкое знакомство. И Альбина была собой — не стараясь казаться лучше, не скрывая, что она мать и вся её жизнь сейчас вертится вокруг этого маленького человека на роликах. Уже через полчаса разговора на скамейке она рассказала ему свою историю, а он — свою. Вдовец, работает обычным окулистом в городской поликлинике, один воспитывает дочь, обожает пешие походы и терпеть не может шумные тусовки.
— Может, завтра ещё погуляем здесь же? — предложил он, глядя на то, как их дети со смехом гоняют друг за дружкой. — Смотрите, как они здорово поладили.
— Почему бы и нет? — искренне улыбнулась Альбина, и внутри у неё что-то теплое и светлое ёкнуло.
Маме она про это мимолётное знакомство пока не рассказала. Только вот мама, Мария Петровна, знала обо всём и без её ведома. А дело было так.
«Вечно моя дурочка не тех мужчин выбирает, — размышляла она, нервно ходя по своей безупречно чистой кухне. — Сначала тот проходимец, который её бросил, потом этот сноб… Надо брать дело в свои руки, иначе внука без нормального отца вырастит».
Тайком от дочери, вооружившись ноутбуком и своими недюжинными знаниями о человеческой психологии, она создала профиль на сайте знакомств. Фото выбрала самое лучшее: Альбина смеётся на нём во весь рот, с распущенными волосами, и крепко обнимает Серёжу, прижавшегося к ней спиной (лица мальчика на фото видно не было). В графе «О себе» она вывела жирным, честным шрифтом: «Главное в моей жизни — мой сын. Он всегда на первом месте. Это не обсуждается и не изменится никогда. Если ищете лёгких отношений без обязательств — проходите мимо».
Откликов было не слишком много, а некоторые диалоги сильно позабавили Марию Петровну — она уже давно не слышала от мужчин подобных, откровенно циничных предложений. От таких она отмахивалась мгновенно. Но были и другие — взрослые, обстоятельные, тоже уставшие от одиночества. Среди них выделился один. Врач, отец-одиночка восьмилетней дочки. Его первое сообщение было простым и прямым: «Вызывают огромное уважение ваши принципы. У меня в жизни так же. Хотелось бы пообщаться, если интерес взаимный».
Они переписывались несколько дней. Мария Петровна, искусно выдавая себя за дочь, чувствовала его надёжность, врождённую интеллигентность, чувство юмора и полное отсутствие какого-либо подвоха. И тогда она, зажмурившись, пошла на отчаянный шаг. Написала ему сама, уже от своего имени.
«Здравствуйте, Александр. Простите меня за этот обман. Это пишет не Альбина, а её мать, Мария Петровна. Я тайно создала этот профиль для своей дочери, потому что сердце разрывается смотреть, какие неподходящие мужчины ей встречаются. Вы показались мне очень порядочным и искренним человеком. Если этот мой поступок вас не испугал и не оттолкнул, я могу подстроить вашу «случайную» встречу в реальной жизни».
Ответ пришёл не сразу. Мария Петровна уже мысленно костерила себя за старомодную авантюру, грозила себе отобрать ноутбук. Но через несколько часов пришло сообщение: «Мария Петровна, вы — гениальная мама и настоящий стратег. Я бы был очень рад познакомиться с вашей дочерью. По-честному. Только скажите, когда и где».
Знакомство она подстроила в том самом детском парке, куда Альбина теперь каждые выходные водила Серёжу гулять. Мария Петровна «случайно» подарила внуку новенькие роликовые коньки, заранее узнав, что дочь Александра, Катя, тоже их фанат, и «между делом» сообщила Александру, в какое время и на какой аллее они обычно катаются. Она ждала, что дочь вот-вот позвонит и с счастливым смехом расскажет о неожиданной встрече, но дочь молчала. Однако когда Мария Петровна заезжала к ним в гости, она видела, как светятся глаза Альбины, как она по-новому, легко и свободно улыбается, напевает что-то себе под нос. И Мария Петровна, глядя на них за общим ужином — на свою дочь, на довольного внука, на их счастливые лица, — с тихим, глубоким удовлетворением подумала, что наконец-то, ценой невероятных усилий, всё в этой вселенной встало на свои места. Её девочка была, наконец, по-настоящему счастлива. И это было единственным, что имело для неё значение. А все остальное — суета.