Голос в трубке дрожал, превращаясь в надтреснутый шёпот, полный безысходности. «Совести у тебя нет! Она же твоя кровь, твоя сестра. Она умирает, ты понимаешь? У неё двое детей!» — рыдала Елена Викторовна, и каждая её слеза была похожа на удар тонким лезвием по сердцу старшей дочери.
Татьяна сжала телефон так, что побелели костяшки пальцев. Она смотрела в окно, где её собственные сыновья возились в песочнице, их смех беззаботно долетал сквозь стекло, создавая жуткий, невыносимый контраст с тем, что творилось у неё в душе.
— Мама, я знаю. Знаю всё. Но сейчас уже ничего нельзя изменить. Ни в Москве, ни в самом лучшем медицинском центре мира. Мне так же больно, как и тебе, разрывается сердце. Но Алиса… она сама выбрала этот путь. Мы все, с самого начала, протягивали ей руку, пытались помочь. Она отталкивала. Всех.
Елена Викторовна не слышала. Она кричала, умоляла, требовала. Продать машину, взять ещё один, уже пятый по счёту, кредит, обратиться к коллегам мужа, сорвать куш с небес. Татьяна молчала, принимая удар на себя. Они с Никитой уже отдали немалую часть своих сбережений на поездки сестры по клиникам, на химиотерапию, на чудо-препараты. Они истощили свой лимит надежды. Пришло время осознать горькую правду.
Было уже слишком поздно.
Звонкий смех мальчишек огласил тихий переулок. «Ребята, аккуратнее, не толкайтесь!» — голос Татьяны прозвучал устало, но ласково. Она вышла из машины, поправляя платье. Воздух пахёл свежескошенной травой и мамиными пирогами — знакомый, уютный запах детства.
Сегодня был юбилей Елены Викторовны, и в родительском доме собиралась вся большая семья. Татьяна с детьми приехала заранее, чтобы помочь с preparations, муж Никита должен был подъехать позже, сразу после важного совещания.
Двор уже был полон жизни. Бегали дети, слышались радостные возгласы, звенел посудой кто-то на кухне. «Привет, здравствуйте!» — расставив руки, увешанные пакетами с угощениями, Татьяна окунулась в водоворот объятий и приветствий. Тётушки, дяди, кузены, племянники — настоящий рой родственных душ. Своих сорванцов она потеряла из виду почти сразу, они растворились в общей ватаге детворы.
В доме, украшенном шарами и фотографиями, царила праздничная суета. Хлопотала больше всех сестра матери, тётя Полина, пытаясь втиснуть на и без того ломящийся стол ещё одно блюдо — солёные огурчики собственного посола или тарелку с румяной копчёной рыбкой. Её доброе, морщинистое лицо светилось беспокойством, что гости останутся голодными. Татьяна включилась в работу, принялась расставлять столовые приборы, раскладывать нарядные салфетки. Руки сами делали дело, пока глаза искали в толпе один-единственный образ.
— А детки-то твои как? Учёба? — с теплотой спросила тётя Поля, ловко управляясь с салатником.
— Ничего, держатся. У Артёма тройки по русскому и физике, но мы боремся. А у Степана вообще пятёрки по всем фронтам, — улыбнулась Татьяна. — Никита им путёвки в «Артек» выбил, а я вот переживаю, отпускать так далеко.
— Чего волноваться-то? Море, воздух, присмотр отличный. Никитушка твой — золото! — тётя Полина одобрительно кивнула. Потом её взгляд стал серьёзнее, и она понизила голос. — А Алиса не появлялась ещё?
— Нет, — Татьяна покачала головой. — Наверное, как всегда, с работы мчится.
— Эх, — вздохнула родственница, — вся в своих делах. Набегами мать навещает, карьеру, видишь ли, строит. Я ей как-то говорю: «Дочка, а жить когда собираешься? Детьми заниматься?» А она мне: «Им и здесь неплохо». Видела Вовку и Вику?
— Во дворе, кажется, с моими носятся. Мама не против, говорит, пусть строит свою жизнь.
— А семья? А о здоровье подумать? Дети без матери растут. Интересная она, как развелась — так в работу как в омут. Не видят её дети белого света.
— Не знаю, тёть Поль, — Татьяна беспомощно развела руками. — Толку, что я своих каждый день вижу? Дома сижу, не работаю, а они всё равно сорванцы и непоседы.
— Мальчишки, что с них взять, — вздохнула тётушка. И, бросив взгляд в окно, куда была видна именинница, окружённая гостями, прошептала ещё тише: — Слушай, ты с Алисой поговори. Серьёзно.
— О чём? Чтобы бросила всё и села дома?
— Не в том дело. Похудела она сильно, Танюш. Не по-хорошему. Прямо высохла. Раньше хоть форма была, а сейчас… Кости да кожа. Нездоровая это худоба. Сама увидишь.
В дом повалили гости — шумные, весёлые, пропахшие дымом от мангала. Начался праздник. Стол ломился от яств, воздух vibrated от смеха, музыки и тёплых слов в адрес виновницы торжества. Татьяна поздравила маму первой, сказала красивый тост, потом присоединился Никита. Алисы всё не было.
Она появилась уже затемно, подкатив к калитке на своём сверкающем внедорожнике. Домой, который через три двора, она даже не заехала. Её дети, Вова и Вика, уже привыкли жить у бабушки, пока мама пропадает на работе. Зимой они и вовсе ночевали здесь, ведь мама часто задерживалась в городе.
Алиса вошла, как всегда, — театрально. В руках она держала огромный, шикарнейший букет, и вручила его матери с таким пафосом, будто это была не просто цветочная композиция, а Нобелевская премия. «С днём рождения, мамочка! Ты самая лучшая!» Елена Викторовна расплакалась, обнимая младшую дочь. Татьяна не обижалась. Так было всегда. Мамина любовь к Алисе была иной, более трепетной, возможно, оттого, что с первой дочерью ей пришлось рано выйти на работу, а вот с младшей она прошла весь путь от пелёнок до выпускного.
Татьяне хватало отцовской мудрой любви, и она никогда не ревновала. Её жизнь сложилась ровно: институт, замужество на втором курсе за надёжным Никитой, дети. Алиса же металась: искала себя, бросала один факультет, поступала на другой. Отучившись, ринулась в столицу, вышла замуж за успешного бизнесмена. Родила двоих детей и с чемоданом разочарований вернулась к родителям — не сошлись характерами.
Пока дети были маленькими, вся семья помогала Алисе. Купили ей небольшой домик тут же, в посёлке. Татьяна с Никитой вложились в капитальный ремонт. Дети подросли, и Алиса, наконец, «нашла себя» — устроилась на престижную работу в городе. Её жизнь начала налаживаться с невероятной скоростью: через год появилась дорогая машина, потом планы на покупку квартиры в элитном районе. Она выбивалась из сил, стараясь вытащить себя и детей из «этого захолустья», хотя до центра города было всего пятнадцать минут езды.
— Что-то ты бледная, сестрёнка, — мягко заметила Татьяна, когда Алиса наконец присела за стол.
— Привет, Тань, — Алиса устало улыбнулась. — Третью неделю без выходных, проект горит. Еле вырвалась, пригрозила увольнением.
— Неужели без тебя всё рухнет?
— Ага, — коротко бросила она, и её взгляд уже блуждал где-то далеко.
Застолье было шумным и весёлым. Звучали тосты, смех, потом пошли песни под гитару, танцы. Алиса почти не притрагивалась к еде: поклевала салат, отломила кусочек рыбы. Когда основные толпы гостей переместились во двор, Татьяна подсела к сестре вполоборота.
— Почему не ешь? Тётя Поля старалась, всё такое вкусное.
— Изжога замучила, — отмахнулась Алиса. — Просто беда в последнее время.
Она на мгновение отвлеклась на дочку, которая пристроилась рядом, прижавшись к её плечу. Девочка не отходила от матери ни на шаг — соскучилась.
— Алис, а похудение-то это у тебя намеренное? — не унималась Татьяна, внимательно вглядываясь в сестру. Под слоем мейкапа угадывалась нездоровая желтизна, кожа выглядела сухой и тонкой, как пергамент.
— Что, тётя Полина наушничала? — Алиса фальшиво рассмеялась.
— Нет, я сама глаза имею. Ты вся какая-то… высохшая.
— Работаю, Таня, как ломовая лошадь! Детей не вижу совсем, — она механически обняла дочь, тут же отпустила. — Ничего, мы ещё выберемся, правда, зайка? — Девочка молча кивнула. — Мы всем покажем…
— Ты всё пытаешься что-то доказать бывшему?
— Какой он муж? Большой ребёнок. Я сама по себе.
— Тогда зачем так себя изматывать? На износ?
Алиса резко повернулась к сестре, и в её глазах мелькнула знакомая вспышка раздражения.
— Послушай, тебе легко рассуждать. У тебя есть крепкая семья, муж — твоя стена и добытчик. А я у своих детей — всё! И мать, и отец, и кормилец!
— А если здоровья не станет, не будет у них ни того, ни другого, — тихо, но твёрдо сказала Татьяна. — Алиса, ты действительно сильно изменилась за последнее время. Сходи к врачу.
Младшая сестра dismissively махнула рукой.
— Давай я дам тебе контакты отличной клиники. Они работают и в выходные. Сдашь анализы быстро, и будешь свободна, — не сдавалась Татьяна.
— Таня, хватит уже строить из себя мою старшую няньку! — с неприкрытой неприязнью выдохнула Алиса. — Я сама разберусь. У нас на работе полгода назад был полный медосмотр. Всё идеально. Мне просто нужен нормальный отдых. А как отдыхать, если ты вечно на телефоне? — Она уже вскакивала, заслышав вибрацию, и стремительно вышла из дома, хлопнув дверью.
Весь остаток вечера Алиса просидела в своей машине, уткнувшись в телефон, отгораживаясь от детей, праздника и всей семьи стальным кузовом и стеклом.
Вернувшись поздно вечером домой, Никита, раздеваясь, спросил:
— Что-то Алиска совсем другая стала. Похудела, осунулась. Вы с ней говорили?
— Говорила. Уперлась, как всегда. Просила пройти обследование — послала куда подальше.
— У неё что-то болит?
— Говорит, только изжога замучила.
— На нервной почве бывает. Ну, что ж… Не хочет человек — не заставишь. Возможно, это просто стресс и переутомление.
Через месяц сёстры случайно встретились в городе, в торговом центре. Алиса, как всегда, разрывалась между сестрой и телефоном, то и дело отвлекаясь на звонки и сообщения.
— Ты можешь хоть на полчаса отложить его? — наконец не выдержала Татьяна.
— Не могу. Эти курицы безмозглые без меня шагу ступить не могут. Потом мне же разгребать и от начальства получать.
— Нервная у тебя работа.
— Зато платят так, что ты и не снилось. Я почти собрала на первый взнос за квартиру.
— Молодец. А с обследованием как? Сходила?
— Да, сдала, сдала я свои анализы, — глаза Алисы побежали в сторону. Она врала. Врала сестре, матери и самой себе. — Всё нормально. Гемоглобин чуть понижен, надо лучше спать и есть. Всё.
— Так возьми отпуск! Поехали с нами на море. Детям радость.
— Кто меня отпустит? Нет, вот получу повышение — а оно уже на носу — вот тогда и заживём. Можно будет и об отпусках подумать.
— Оно того стоит? — в голосе Татьяны звучала неподдельная забота и тревога.
— Тебе легко рассуждать! — вспыхнула Алиса. — У тебя Никита вкалывает, а я всё сама!
— Да не одна ты! У тебя есть мы: мама, папа, я, твои дети! Мы всегда поможем!
— Нет! — отрезала Алиса. — Я должна дать им лучшее! Сама!
Ещё через полгода Алиса попала в больницу с диким приступом боли. Скорая, укол, временное облегчение. Врач в приёмном покое хмурился, глядя на первые анализы, и настойчиво рекомендовал полное, немедленное обследование. Получив бумажки с назначениями, Алиса, едва боль отступила, помчалась прочь — на работу, навстречу своему повышению.
— Танюш, у меня руки опускаются, — голос Елены Викторовны в трубке был безжизненным. — Алиса никого не слушает. Сидит на обезболивающих, как на конфетах. На анализы, которые ей в больнице назначили, даже не записалась.
— Она же говорила мне, что всё прошла, — удивилась Татьяна.
— Ничего она не проходила! Я бы знала!
Наслушавшись материнских стенаний, Татьяна снова набрала сестру.
— Алиса, ты в порядке? Мама звонила, вся на нервах. Что за приступ был?
— Какой приступ? — искреннее удивление в голосе Алисы было наигранным. Она уже успела вытереть тот случай из памяти, как досадную помеху.
— В больницу тебя увозили! С животом!
— Ой, брось! Знаешь, что эти врачи сейчас творят? Только войди в поликлинику — загоняют по всем кабинетам, денег кучу сдерут, а толку — ноль. Я сама знаю, где у меня болит и что приложить. Терпеть не могу больничный запах и этих мрачных докторов. Всё пройдёт.
— А вдруг что-то серьёзное? Дети…
— Таня, не неси ерунды! Мне всего тридцать три! Что со мной может быть? Обострение гастрита, нервы. Выспаться надо и не есть всякую дрянь. У меня уже ничего не болит.
— Мама говорила, ты таблетки горстями пьёшь. Давай я с тобой вместе сходим, в платную, быстро, без очередей.
Но Алиса лишь отшучивалась, спорила, кривлялась, доказывая всем и вся, какая она сильная, независимая, самодостаточная. Родители, сестра, тётя Полина — все изводили её просьбами, подсовывали телефоны лучших специалистов, рассказывали страшные истории о знакомых, у которых «тоже ничего не болело, а оказалось…». Алиса смеялась им в лицо: «Какая онкология в мои-то годы? Вы с ума сошли!»
Она была непробиваема. Молодая, красивая, успешная женщина, мать двоих детей. Всё сама.
И вот цель была почти достигнута: квартира в элитном комплексе выбрана, документы в банке одобрены. Осталось лишь подписать договор. Но тут боли вернулись — с утроенной силой. Обезболивающие уже не помогали. Когда в очередной раз она оказалась в больнице и услышала от врача сухой, беспристрастный приговор: «Рак. Четвёртая стадия. Метастазы», — Алиса наконец остановилась. Остановился её бег по кругу. Впервые за долгие годы в её глазах, всегда таких уверенных, промелькнул животный, невыносимый страх.
Теперь она носилась по врачам, лабораториям, клиникам, сдавала анализы, ложилась под нож, проходила курсы химиотерапии, веря, что сможет победить, как всегда побеждала всё в этой жизни. Но болезнь диктовала свои условия. Она сжигала её изнутри, превращая в тень. Худоба стала ужасающей, кожа обтянула череп, глаза провалились. Одна операция, вторая, третья… Ничего не помогало.
Через полгода она уже винила в своей болезни и немощи всех вокруг: бездарных врачей, которые «залечили», родных, которые «не понимают, как ей больно и страшно», сестру, которая «вечно лезет со своими советами». Машину пришлось продать почти сразу. Деньги, собранные на квартиру мечты, растворились в воздухе, как дым. Не веря российским докторам, она рванула на обследование в Ростов, потом в Питер, потом в частную немецкую клинику. Родственники выскребали по сусекам свои семьи, продавали последнее, залезали в невероятные долги. Её старший сын, Вова, уже подросток, понимал всё. Он молча забирал сестрёнку из комнаты, где стонала мама, пытался её отвлечь, а ночами плакал в подушку.
Но болезнь была сильнее. Алиса вернулась домой, в тот самый домик в посёлке, откуда так рвалась на волю. А Елена Викторовна продолжала бить в набат, выпрашивая у старшей дочери, у родственников, у бывших коллег: денег, помощи, сострадания. Но все, кроме матери, уже поняли — это конец. Люди, исчерпав ресурсы и силы, начали отдаляться, прятаться в своих раковинах, придумывать оправдания. Елене Викторовне казалось, что она одна сражается в окопе за жизнь дочери.
Даже тётя Полина, всегда такая мягкая, однажды ответи ей жёстко и горько:
— Лен,stop. Хватит. Сама виновата твоя Алиса. Жалко её, безумно жалко, сердце кровью обливается. Но теперь о детях надо думать. Она ногами своими ходила, над всеми смеялась, кривлялась: «Я молодая, здоровая, сама разберусь! Не лезьте ко мне!» А теперь лежит… Жалко. Но Таньку свою оставь в покое, у неё своя семья, свои дети. Она и так всё отдала.
— Какие вы все… бесчувственные! — рыдала Елена Викторовна. — И Таня такая же! Сестра ей родная, а она отгородилась!
Алиса сгорела за несколько дней, не дожив до своего тридцать шестого дня рождения. Она ничего никому не доказала. Квартиру детям купить не успела. Не осталось даже машины. Остался только скромный домик в посёлке, из которого она так отчаянно рвалась в большую жизнь, двое осиротевших детей, сломленные горем родители и семья сестры, по уши в долгах.
Елена Викторовна долго и молчаливо обижалась на Татьяну. В глубине души она винила её: «Вот найди ещё деньги, продай машину, вложи последнее — может, и продлили бы жизнь… А она подумала только о себе и своих детях». Эти мысли разъедали её изнутри.
Лишь когда объявился бывший муж Алисы, узнавший о трагедии и вдруг возжелавший «воссоединиться с детьми» (а на деле — претендовать на наследство, тот самый дом), обессиленная бабушка увидела, как за них, за племянников, вгрызается в борьбу Татьяна. Она собирала документы, выписки, нанимала лучшего адвоката, не спала ночами, составляя ходатайства, ходила по судам, её глаза горели холодным, стальным огнём. Она боролась не на жизнь, а на смерть.
И Елена Викторовна, глядя на эту борьбу, на внезапно проступившую седину на висках старшей дочери, поняла. Поняла всю глубину её молчаливой боли, её трезвого, страшного выбора и её настоящей, жертвенной любви. Она обняла Татьяну перед зданием суда, и годы обиды растаяли в этом объятии, смытые общими слезами.
Татьяна оформила опеку над племянниками. Но живут они по-прежнему с бабушкой, в том самом доме, где пахнет пирогами и где за столом всегда накрыто на двух лишних — таких же сорванцов, какими когда-то были их мама и тётя. Иногда Татьяна подолгу сидит на крыльце, глядя на дорогу, и ей кажется, что вот-вот из-за поворота выскочит сверкающий внедорожник, и из него выпорхнет худая, стремительная Алиса с шикарным букетом и криком: «Я всё сама!». Но дорога пуста. Лишь ветер гонит по асфальту перекати-поле, сухую, колючую пыль — никому не нужную и бесцельную. Пыль на ветру.